Стоит ли удивляться и полярности в оценках таинственного мероприятия – от хорошо темперированной иронии нашего колумниста Андрея Левкина до плохо сдерживаемого ликования другого нашего колумниста Игоря Манцова (чтобы ограничиться лишь одним примером)?
На мой взгляд, данную встречу во всей ее судьбоносности следует увязать воедино еще с двумя фактами: учреждением (и первым присуждением) премии «Большая книга» и несколькими недавними договорами коммерческих издательств с популярными авторами – с договорами, в которых, по слухам, фигурируют фантастические суммы от миллиона у.е. и выше.
Нельзя, конечно, сказать, что в литературу пришли большие деньги (особенно по сравнению не только с нефтью, но и с попсой), и уж подавно пришли они (или хотя бы собираются прийти) не из государственного бюджета.
И едва ли нашему брату писателю в массовом порядке хоть что-то обломится.
В литературу пришел запах денег. А писатели – народ традиционно мечтательный, и на запах они привыкли реагировать как на вкус
Как сидели на пенсии или на шее у жены, как халтурили, сшибая кровавые копейки, как «негритянствовали», редактировали, переводили и переписывали за зарубежных коллег, как (не в последнюю очередь) старались угодить губернскому и городскому начальству – так и продолжат. По всему прискорбному спектру, причем без оглядки на политические предпочтения, биологический или психологический (он же поколенческий) возраст.
Произошло нечто иное: в литературу пришли стимулы. Материальные стимулы, прежде всего (и с оглядкой на то, что теплее всего местечко под боком у власти).
В литературу пришел запах денег. А писатели (даже сугубые реалисты) – народ традиционно мечтательный, и на запах они привыкли реагировать как на вкус. Литература не стала ни денежным занятием, ни престижным, но перестала быть занятием безнадежным. Маршальский жест президента означает, что в каждом солдатском ранце отныне может ненароком обнаружиться маршальский жезл.
Объясняя причину своего возвращения в СССР, Алексей Толстой утверждал, что на здешние гонорары может ежедневно покупать себе новый дом. Доводилось ли вам бывать в двухэтажном особнячке на улице Алексея Толстого? Мне как-то довелось.
«У вас недурной вкус, – сказала мне вдова советского графа, – вы выбрали себе кресло, в котором сиживал Павел I!» Потом ее в этом особнячке (но, прошу поверить, не по моей наводке) жестоко ограбили.
Впрочем, так жилось не только писателям. В книге «Укрощение искусств» есть такой эпизод: по улице Горького (ныне Тверской) идет во хмелю народный артист СССР и тяжелой тростью бьет вдребезги одну за другой хрустальные витрины.
А за ним следует наряд милиции: следит, чтобы знаменитого актера никто не обидел.
А уж как жил (пока не умер при зловещих обстоятельствах) сам Горький!
Литература не стала ни денежным занятием, ни престижным, но перестала быть занятием безнадежным |
«Ты, – говорят, – мужик, на ногах не держишься». Я вытащил из кармана свежеполученный писательский билет. «Верно, ребята, не держусь. Поймайте-ка мне лучше машину!»
Думаете, забили ногами? Тогда бы я этого сейчас не писал.
Козырнули – и поймали машину.
Ельцин писателей не любил: одного (собственного пресс-секретаря) сбросил с борта парохода в реку; другую – булгаковедку – сделал членом президентского совета: здравствуйте, мол, женившись, дурак и дура!.. С этого все и пошло.
А третьим писателем и вовсе оказался Александр Коржаков.
Младореформаторы писателей по одиночке прикармливали и просили писать о них только правду и только хорошее, но как-то не срасталось – или хорошее, или правду.
Вывернулся один Веллер, написав на младореформаторские деньги антилужковскую книгу «Б.Вавилонская».
В журнале «Знамя» учредили на спонсорские деньги премию за пропаганду ударного капиталистического труда – и, по отечественному обыкновению, присудили ее собственному главному редактору.
В Питере сгорел Дом писателя – и две враждующие между собой писательские организации (демократическая и патриотическая) дружно легли сначала под мэра Собчака, потом под губернатора Яковлева и наконец слились в едином порыве уже под губернатором Матвиенко (и по ее державной отмашке), но дома взамен сгоревшего так и не обрели.
Высшее литературное достижение последних лет остается, увы, анонимным, как «Слово о полку Игореве», хотя и обладает не меньшим духоподъемным смыслом.
Я имею в виду магический «перевод» унылого словосочетания «сырьевой придаток» в победоносную «нефтегазовую супердержаву». Один этот (пусть и пока пребывающий в гордом одиночестве) пример доказывает, что из недр отечественной словесности можно еще при адекватном желании извлечь нечто стоящее!
Итак, молодым писателям обещаны госзаказ и финансовая поддержка библиотек (и наверняка «толстых» журналов, но нам этого не сказали). Обещания не то чтобы фиктивные (президент слов на ветер не бросает), но, мягко говоря, малоэффективные.
Прежде всего, малоэффективные применительно к молодым писателям (если, конечно, не будут введены возрастной ценз и запрет на профессию людям старше, допустим, сорока; но об этом речи вроде бы и не шло).
Во-первых, с чего ты взял, что молодой писатель, которому положена помощь (в форме госзаказа или еще как), – это именно ты, а не твой собрат по перу?
Решать это (как и все остальное, начиная с напечатания первого стишка в районной газете) будут старшие товарищи, а у них есть: а) собственные амбиции; б) собственные дети; в) друзья и дети друзей; г) вкус к соавторству, в иных областях деятельности именуемому откатом.
Итак, молодым писателям обещаны госзаказ и финансовая поддержка библиотек. Обещания не то чтобы фиктивные (президент слов на ветер не бросает), но, мягко говоря, малоэффективные |
Закажут те книги, которых им самим, сидя на нищенских зарплатах, не купить.
Жить им станет не лучше, но веселее, а тебе?!!
Ну, а про «толстые» журналы и так все понятно. Рассуждая о них, я недавно упомянул в печати двух молодых критикесс Валерию Пустовую и Веронику Порожнюю.
Пустовая существует в реале и солировала на встрече с президентом, а Порожнюю я, каюсь, просто-напросто выдумал ей в пару. Но как в воду глядел! В анонсе мартовского «Знамени» читаем: «Молодой критик Елена Погорелая размышляет о поэзии двадцатилетних в статье «Над бездонным провалом в вечность» под рубрикой «Критика».
Того, кто придумал (и пропустил в печать) такое название, следовало бы отправить не к президенту, а на лесоповал.
«Шире используй женщину на лесоповале!» – именно за такой заголовок в архангельской газете сняли полвека назад ее главного редактора.
Уже не при Сталине, но и при Хрущеве еще следили за стилем.
Разовым вызовом на ковер к лабрадору тут не отделаешься.
Капитализм (в отличие от социализма) воспеть невозможно – и мировой литературный опыт тому порукой. Невозможно потому, что у капитализма нет собственной утопии – и взяться ей неоткуда.
Воспеть сегодняшнюю (и завтрашнюю) власть, напротив, дело вполне посильное, но не литературного, а политтехнологического свойства. Литературе, знаете ли, присущи либо безыдейность (и безответственность), либо оппозиционность.
Любой литературе, кроме соцреалистической, но про ее возрождение в капиталистических условиях вроде бы пока не слышно.
Крупные издательские хозяйства не возятся с литературной мелочью (включая и подразумевая в первую очередь молодежь), предпочитая перекупать знаменитости.
С точки зрения крупнейшего в стране хозяйственника – государства – «мелочью пузатой» является литература как таковая: не телевидение, поди, и не кино. Сталин отслеживал литературу с точностью до отдельного рассказа, но при Сталине не было телевидения.
Что же означает встреча Путина с молодыми писателями?
Сойдемся на том, что мы этого не знаем и никогда не узнаем.
Самые блистательные спецоперации блистательны именно тем, что их смысл остается загадочным для непосвященных даже по триумфальном завершении.
Во всяком случае, именно так обстоят дела в наши дни.