Всем странам НАТО надлежит удерживать Турцию на Западе, сказал как отрезал помощник госсекретаря США по военно-политическим делам Кларк Купер, добавив, что Вашингтон «активно работает в этом направлении».
Теоретически Турция и так уже «на Западе» как полноправный член Североатлантического альянса и кандидат в члены ЕС. Но политически уже больше десяти лет сама по себе и силится построить сразу три империи – неоосманскую, тюркскую и исламскую. В этом качестве Анкара бросает вызовы Западу всюду, докуда дотянется – в Сирии и Ливии, Ираке и Сомали, в Средиземноморье и Черноморье, в Греции и на Кипре, а теперь дотянулась и до Южного Кавказа, патронируя военную операцию Азербайджана в Нагорном Карабахе.
Европейские члены НАТО (особенно Франция) вопиют, Вашингтону тоже не нравится примерно все из этого списка, но лучше так, чем совсем без Турции.
«Единственным получателем пользы в результате ухода Турции с Запада или ее откола от Европы была бы Москва», – подчеркивает Кларк.
Зачем американцам Турция, вопрос риторический – все же это вторая по численности армия НАТО и важнейший форпост альянса на Ближнем Востоке (даже более важный, чем эгоистичный и самовольный Израиль). И Кларк, безусловно, прав в том, что Москву значительно больше устроила бы нейтральная Анкара или хотя бы такая, каксейчас, когда можно пытаться играть на ее противоречиях с США и Европой.
Интересно заявление американца совсем другим – внутренней противоречивостью. Клио ироничная муза: как раз таки попытки сделать Турцию Западом в свое время и привели Эрдогана к власти. Неоосманизм, исламизм, военно-политическая агрессия на Кавказе и Ближнем Востоке – все это стало возможным именно благодаря желанию глобалистских элит сделать турок в полной мере «своими», чтобы они никогда больше не смотрели на Восток.
Уже к началу XIX века Оттоманская Порта превратилась в того самого «больного человека Европы». Огромная страна разорялась и загнивала, испытывая на себе давление как со стороны великих держав, так и со стороны собственных провинций, населенных христианскими народами.
Выходом из ситуации могли бы стать реформы, в первую очередь уравнивание прав мусульманского и христианского населения. Но им последовательно противилось духовенство, в картине мира которого Османская империя не могла быть просто империей – ей необходимо было оставаться халифатом.
Когда в стране вдруг приняли конституцию, быстро выяснилось, что это не первый шаг в деле назревших реформ, а политический маневр нового главы государства Абдул-Хамида II. Он вернул Турцию в состояние крайней деспотии, где иноверцы и политические оппоненты подвергались преследованиям, что укрепило его личную власть как султана и халифа, но по определению не могло решить застарелых проблем Порты.
Империя продолжала распадаться и превращаться в полуколонию европейских держав, в первую очередь Германии, что делало участие турок в Первой мировой войне на стороне немцев неотменяемым.
Война та, как известно, была ими проиграна, после чего западные державы стали нарезать Османскую империю на части. Значительная часть того, что сегодня называется Турцией, должна была отойти грекам (в том числе Измир) и армянам (в том числе Эрзурум, Трабзон и гора Арарат), но генерал Мустафа Кемаль подписи правительства под мирным договором не признал, добился низложения последнего султана и начал то, что в турецкой историографии рассматривается как война за независимость Турции.
Велика вероятность, что и эта война была бы тюрками проиграна: страна была деморализована, разорена, потеряла всех дееспособных союзников, находилась под частичной оккупацией, а греки уже приближались к ставке Кемаля в Анкаре. В таких обстоятельствах будущий Ататюрк (то есть «отец турок») обратился к советской Москве с предложением заключить союз. Кемаль ни в коем случае не был коммунистом, но тогда их с Лениным объединяло многое: оба вели войну с Западом и внутренней оппозицией, оба не были признаны в качестве законных глав государств, оба хотели воспрепятствовать появлению независимой Армении.
Та помощь – оружием и золотом, которую оказали Турции большевики в критический для нее момент, решила исход дела. Поэтому на монументе «Республика», еще при жизни Ататюрка установленного на площади Таксим в Стамбуле в честь победы над греками, армянами и коллективным Западом, по правую руку от «отца турок» стоят командующий Красной армией на Кавказе Климент Ворошилов и посол СССР в Анкаре Семен Аралов.
Собственно, именно после этого и началось продвижение Турции на Запад – она как будто оттолкнулась от противоположной ему советской стены.
Ататюрк прекрасно помнил, кто мешал преобразованиям в Османской империи, доведя ее до разорения, распада и позорного поражения в Первой мировой войне. Построенное им государство было не просто авторитарным и светским (как, например, Ирак Саддама Хуссейна или Сирия при Асадах). Религия старательно вымарывалась из всех областей жизни, а сам Кемаль демонстративно нарушал многие предписания ислама, копируя западный стиль жизни и управления.
При этом он не доверял большевикам и подозревал, что со временем они все-таки попытаются объединить армянские земли в составе СССР. Как следствие, на примирение со странами Западной Европы Кемаль пошел сразу же, как там признали современные границы Турции.
На протяжении всей Второй мировой войны, вплоть до марта 1945 года, наследники Ататюрка держали нейтралитет, но при этом пропускали немецкие корабли в Черное море, то есть «подмахивали» скорее Гитлеру, чем некогда «лучшим друзьям» в СССР. После войны Турция рисковала попасть в зону советского влияния, ввиду чего Вашингтон и Лондон пригласили Анкару в создаваемое тогда НАТО, но выставили условие – завязать с ататюрковским авторитаризмом и диктатурой националистического толка, которую Гитлер, кстати говоря, при жизни весьма хвалил.
Североатлантический альянс изначально позиционировался как военный блок демократий, и турок стали спешно подгонять под этот стандарт. Но оппозиция в стране была преимущественно происламской и не особенно демократической, несмотря на соответствующее слово в названии головной партии, взявшей власть вскоре после легализации.
Ее успех, несмотря на легендарный к тому моменту статус Ататюрка, объяснить легко. Во-первых, после войны никто в Европе не жил хорошо – даже те, кто не воевал. Во-вторых, религия по-прежнему занимала важное место в жизни турок, и жесткие ограничения со стороны власти раздражали «глубинный народ».
Строго говоря, ни на одних выборах, кроме самых первых в 1948-м, ататюрковская Республиканская народная партия не смогла получить абсолютного большинства голосов, ее рекорд – 41%. Но когда противостоящие ей исламисты (не в смысле – террористы, а в смысле – сторонники политического ислама) попадали во власть и пытались изменить Турцию под себя, в дело вступала армия.
Именно на военных опиралась власть Ататюрка. Именно им он завещал охранять светские принципы республики.
С 1960 по 1997 год генералитет четырежды заставлял слишком лояльные к исламу правительства уходить в отставку. Не стоит, правда, считать, что дело в одном лишь исламе: в 1960-м правящая Демократическая партия попыталась построить собственный вариант авторитаризма, за что премьер-министр Мендерес был впоследствии повешен.
В любом случае жертвами выступлений военных всегда становились избранные народом власти. Это не вписывалось в принятые на Западе представления о демократических странах, но в период холодной войны туркам сходило с рук и не такое. По линии НАТО работа шла именно с военными, которые стали для Вашингтона и Брюсселя пусть не идеально «своими», но известными, проверенными и надежными партнерами, от которых не хотелось требовать слишком много.
Однако после отставки правительства Неджметтина Эрбакана в 1997-м, также спровоцированного армией, терпение США и Евросоюза все-таки лопнуло. От Анкары потребовали резкого сокращения роли военных в политике и глубинных демократических реформ. Многие из них проводило уже правительство Эрдогана.
Теперь он еженедельно позволяет себе куда более резкие высказывания и считается диктатором. Но тогда, в конце девяностых – начале нулевых, Эрдоган был в глазах Вашингтона и Брюсселя прозападным демократическим лидером, пострадавшим от авторитаризма властей. То есть своего рода Навальным.
При посредничестве Запада Эрдоган вышел из тюрьмы, создал новую партию, выиграл выборы, изменил ряд законов и наконец-то сам стал премьером (прежде это было запрещено для ранее судимых). За сим последовали те самые реформы, резко сократившие влияние военных, зачистка нелояльных генералов и осуждение былых путчистов. И все – под одобрение США и ЕС, подчас – под их диктовку.
От Эрдогана ждали, что он окончательно демократизирует Турцию и, возможно, даже приведет ее в ЕС. В реальности, избавившись от угрозы со стороны военной элиты и разрушив прежнюю систему сдержек и противовесов, он стал строить собственный авторитаризм.
Этот процесс стал необратимым после еще одного военного переворота – в 2016-м, на сей раз неудачного: Эрдоган не только вышел из кризиса победителем, но и воспользовался им для полномасштабных репрессий в армии, университетской среде и рядах оппозиции.
Теперь он правит, будто султан, и делает вид, что он халиф – защитник всех мусульман мира.
При нем в стране расцвел культ Абдул-Хамида II как великого правителя блистательной турецкой империи, которую нужно восстановить если не территориально, то политически.
Экспансионистские устремления Эрдогана прямо противоречат интересам Запада, а он сам никак не вписывается в западный мир, будучи авторитарным правителем и проводником политического ислама (сиречь исламизма). Но западные элиты все равно будут его терпеть, надеясь, что вскоре строитель неоосманской империи как-нибудь надорвется.
О том, что Эрдоган пришел к власти именно благодаря попыткам сделать Турцию «обычной западной страной», в Брюсселе и Вашингтоне предпочитают не вспоминать. Ликвидировав прежние ограничения, бывшая Османская империя стала развиваться естественным для себя путем – как воплощение агрессивного исламского Востока.
