Подготовка к «Русскому маршу – 2018» побила рекорд по отсутствию всякого общественного интереса к данному мероприятию. И он был бы еще меньше, если бы не задержание 2 ноября в Москве 14-летнего подростка-восьмиклассника, соратника бомбиста из Архангельска, по подозрению в изготовлении бомбы, которую он якобы собирался взорвать на марше в Люблино.

Спецслужбы и общество внезапно, к своему глубокому удивлению, обнаружили, что, оказывается, не русские националисты, пусть даже самые радикальные, представляют террористическую опасность в современной России, а леваки-анархисты, как какие-нибудь старые недобрые 120 лет назад. Правые же, напротив, могут оказаться для этих террористов напрашивающейся естественной жертвой. 

Никакого парадокса тут, впрочем, нет. На самом деле националисты в минимально адекватно устроенном обществе представляют собой главную охранительную силу, главный стержень порядка, и если и выходят из берегов (иногда, бывает, очень далеко), то на встречной волне противодействия штурма общества радикально антинациональными, глобалистскими, левыми силами.

Именно такая встречная волна и породила в 2005 году «Русский марш».

Напомню, что незадолго до него, в декабре 2004-го, отгремел первый украинский Майдан. Российские элиты и общество впервые столкнулись с вероятностью «цветных революций». По столицам начали плодиться малочисленные, но очень шумливые клоны международного цветного движения, представленного сербским «Отпором», грузинской «Кмарой», украинской «Порой» – с до боли одинаковым кулачком на эмблеме. 

Возникло ощущение, что аналогичный киевскому цирк скоро начнется и в России. А стало быть, вырос и запрос на активное охранительство.

Его официальная ветка была представлена всевозможными «Нашими» и их аналогами – «прокремлевскими молодежными движениями», как тогда говорили. Эти движения имели мощную оргструктуру, десятки тысяч волонтеров и финансирование. Одна беда – в них было слишком много карьеристов, в большинстве своем безыдейных, в лучшем случае – расплывчатых общепатриотов. А особенностью цветных революций является разрушение ненасильственными методами всех структур госаппарата и его воли к активному сопротивлению революционерам. Иными словами, «карьерист» при сопротивлении такой революции был абсолютно бесполезен, так как он предаст хотя бы для того, чтобы понравиться новому начальству.

Чтобы всерьез существовала надежда на то, что в назначенный извне час революции кто-то выйдет на площадь, чтобы реально сказать ей нет, у этих вышедших людей должны были быть идеи, за которые они готовы сражаться и которым потенциальная революция как нож в горло.

Таких активных групп в тогдашней России было не так уж много – это были левые патриоты неосталинистского толка. И это были правые – православные консерваторы, евразийцы и националисты от умеренных интеллектуалов до довольно радикальных борцов с нелегальной миграцией, среди которых еще немало было парней в берцах, с бритыми головами и масками на лицах (впоследствии эта западническая мода совершенно, по счастью, исчезла).

Для того, чтобы символизировать наличие этого течения, его готовность выйти на площадь и его противоречие либерально-революционной повестке, и было принято смелое для тогдашней бюрократии решение разрешить проведение в центре Москвы «Правого марша», организатором которого выступил дугинский «Евразийский союз молодежи» (ЕСМ).

Насколько это была националистическая организация, говорит тот факт, что тогда ее возглавлял мистический евразиец Павел Зарифуллин, бывший лидером первого оргкомитета «марша», а растяжку с надписью: «Русские идут» держал покойный Владимир Карпец, всегда отличавшийся крайней враждебностью к русскому национализму.

Однако собственных ресурсов ЕСМ для проведения представительного шествия было недостаточно, и потому дугинцы заключили пакт с ДПНИ* Белова-Поткина, НДПР Александра Севастьянова, РОНС* Игоря Артемова, небольшими организациями вроде РОД, возглавляемого Константином Крыловым, Натальей Холмогоровой и по мере сил поддерживавшегося и мною, тогда работавшим обозревателем радио «Маяк» и числившимся кандидатом в депутаты Мосгордумы от совершенно бессмысленной спойлерной партии (однако корочка была при этом вполне настоящая). 

Из этих союзников некоторой массовостью обладало только ДПНИ*, однако достаточно было и того, что власти никак не препятствовали ни агитации, ни сбору участников. Информационных ресурсов националистов было вполне достаточно, чтобы привлечь массы слабоорганизованного народа и футбольных фанатов, выступавших не официально фратриями, а как частные лица. В агитации унылое «Правый марш» было почти сразу заменено на боевое «Русский марш», ДПНИ* наняло группу барабанщиц, что придавало всему действу дополнительную стилистическую привлекательность.

Накануне марша националистическая и евразийская части оргкомитета переругались (без чего не обходится у нас ни одна попытка организации общественно-политической активности), а потому, просыпаясь утром 4 ноября 2005 года, я искренне планировал не идти на «еще одно бессмысленное мероприятие».

Однако обстоятельства сложились так, что я не только на него отправился, но еще и оказался во главе колонн. На подходе к рамкам металлоискателей у памятника Грибоедову меня встретил известный православный активист Кирилл Фролов и не допускающим возражений жестом вручил Казанскую икону Божией Матери – в честь праздника которой и был установлен в 2004 году по инициативе тогда еще митрополита Кирилла День народного единства. Как человек, внимательный к агиополитической символике и знакам, я послушно эту икону принял и встал во главе колонны, перед ЕСМ, как говорится – куда сказали, тем самым оказавшись первой жертвой столпившихся журналистов.

В таком виде, с иконой в руках, автор этих строк и попал в новейшую историю России, что зафиксировано в томе «Намедни. Наша эра. 2001–2005», где в статье «Русский марш» поместили почему-то именно мою фотографию.

Успеху марша невероятно способствовали два обстоятельства. Первое – великолепная погода в этот день. Значительное количество людей разной степени умеренности русских взглядов узнало о событии из соцсетей, а хорошая погода и незапрещенный статус мероприятия побудили их прийти. На самом деле этих людей было тысяч пять, вряд ли больше. Однако маршрут от Чистых Прудов до Китай-города вынуждал колонны сильно растянуться по бульварам, а потому марш казался нескончаемым.

Второе – атмосфера истерики, которую с первой же секунды начали нагнетать вокруг марша либеральные СМИ. Они отправили туда десятки корреспондентов с поручением фотографировать «зиги» (охота на «зиги» с тех пор стала главным развлечением либеральных журналистов в дни русских маршей). Левацкие экстремисты намеревались «сорвать» марш, закидывая его петардами, чем напугали только юных барабанщиц.

Главная опасность была, конечно, в том, что скины начнут после очередного хлопка избивать леваков, вмешается ОМОН, кем-то шибко умным привезенный откуда-то из азиатской части РФ... Но все обошлось. 

Сочетание солнца, исторического центра Москвы, ощущения собственного многолюдства, чувства опасности и в то же время законопослушности (все же официально разрешено) создало то непередаваемое ощущение драйва, которое на последующих маршах ни разу не повторялось.

А дополнялось оно истошным визгом либеральных СМИ, который сигнализировал и самим националистам, и политическому истеблишменту, что «эти нас боятся». Если бы не тот факт, что некоторые националистические группы, например Демушкин с товарищами, не отметились откровенной работой на эти СМИ, выразившейся в художественном позировании с «зигами», все можно было бы считать удавшимся.

Надо помнить, что в 2005 году национализм рассматривался и властью, и обществом как совершенно нелигитимная идеология.

Националистов рассматривали априори как «фашистов», которые находятся вообще вне поля воображаемого общественного консенсуса. Поэтому указанием «Смотрите, это нацики!» журналисты рассчитывали спровоцировать массовые репрессии в наш адрес.

Но на деле эта истерия сыграла с либералами злую шутку – они представили националистов более сильной и организованной группой, чем мы были на самом деле. Поскольку в российском обществе существовал сильнейший скрытый запрос на сильный национализм, то истошные крики про «пришедших фашистов» и фото бритоголовых вызвали реакцию, обратную предполагаемой – множество людей сказали: «Наконец-то». 

Именно истерия в СМИ куда в большей степени, чем сам факт прохождения колонн, изменила политическую конфигурацию.

Было признано, что в обществе есть официоз, есть коммунисты (тогда еще влиятельные, но унылые) и немножко всяких леваков, есть либералы, которые хотят у нас майдана, и есть националисты, которые, может, чего-то и хотят, но уж точно не майдана. И с националистами тоже надо считаться. Это был тот коридор идеологических возможностей, с которым можно (и нужно) было работать.

К сожалению, большинство националистов занялось вместо этого чем-то другим. А именно,

сперва они вообразили, что сейчас власть придет к ним на поклон и их «востребует», а затем страшно обиделись, когда подобное востребование не состоялось.

Всю верхушку нашего националистического сообщества начал с чрезвычайной плотностью «выпасать» политтехнолог Станислав Белковский, решивший превратить националистов в таранное орудие при атаке на Кремль, не востребовавший его услуг.

Белковский в короткий срок разработал идеологию «антипутинского национализма». Одно время под националиста гримировался даже самый успешный проект Белковского – Навальный. Насколько Белковский был «русским националистом», показало его заявление 2014 года, когда он призвал США нанести ядерный удар по Севастополю.

Зачарованность этой сиреной имела для русского национализма довольно трагические последствия – фактически он был подбит на взлете. Во-первых, националисты банально перессорились между собой – национал-оппозиционеры с национал-государственниками и патриотами. Во-вторых, нац-оппозиционеры сошли с наиболее естественных для себя на тот момент рельсов критичной к власти, но фундаментально государственной силы, превратились во «врагов государства» и в глазах бюрократии, и в собственных.

Начало развиваться антинациональное охранительство с его мифологемой «русского майдана», особенно активно эксплуатировавшейся последователями Кургиняна – эта мифологема нанесла русскому национализму огромный ущерб.

В-третьих, этот сдвиг привел к серьезным идеологическим и психологическим мутациям. Среди нац-оппозиционеров начала формироваться своего рода культура ненависти к российскому государству и ко всем, кто смеет не относиться к нему как к врагу, формулировались исторические и политические теории, подогнанные под этот вывод.

Наконец, в-четвертых, для личного развития большинства националистов как публичных фигур «белковщина» оказалась страшным тормозом – одни оказались в тюрьме или под статьей, другие получили на долгие годы клеймо нелояльности, и затормозилась их карьера.

Автора этих строк, бывшего всегда самым решительным противником этого нелепого уклона, много лет разнузданно травили, все требуя, чтобы он раскаялся за «путинизм».

«Русский марш» все эти годы из демонстрации силы мутировал в демонстрацию слабости – его официально запрещали и он превращался в опасное мероприятие, его численность стагнировала и была незначительной. Потом его перестали прессовать, однако вытеснили из Москвы на окраины – в Люблино. Численность участников марша заметно возросла, однако происходило это за счет «навальнистов», следовавших тогдашней стратегии своего лидера соединять националистические лозунги с либеральными.

Характерно было то, что самые громкие уличные выступления с националистическим окрасом в Москве вообще не укладывались в повестку «Русского марша» и не были связаны с проводившими его организациями – это были протесты против этнокриминала на Манежной площади в декабре 2010 года и в Бирюлево в октябре 2013-го.

И там и тут «маршевики» были абсолютно ни при чем. И там и тут власть в той или иной мере прислушалась к протестам именно потому, что в них были народные, а не «маршевые» элементы. Иными словами, «маршевый» национализм оказался загнан в определенный субкультурный загончик. Это были даже не «все националисты», а только «националисты «Русского марша».

«Русских маршей» стало столько, что идти хоть на один из них попросту не хотелось.

На самом деле десятилетняя история «Русского марша» была историей вымученных попыток повторить успех 2005 года. Однако поскольку сам этот успех был по большей части медийным фантомом, продуктом соцсетей и либеральной истерии, то второе попадание снаряда успеха в ту же воронку было практически невероятным.

«Русский марш» как манифестация сильного русского национализма, заставляющего с собой считаться, случался неоднократно, но только в других местах и других формах – и с другими людьми.

Когда в декабре 2010 года буйная молодежь заставила государство обратить внимание на проблему этнокриминала – это был настоящий Русский марш. Когда в феврале 2014-го русские люди с русскими флагами шли по Севастополю и Одессе – первые, как оказалось, на победу, а вторые – на сожжение, это был Русский марш. И когда ополченцы входили в Дебальцево – это был Русский марш. 

По счастью, ошибки «маршевиков» не смогли всерьез повредить становлению русского национального сознания и у общества, и в медиа, и у элит, включая президента. Это был естественный исторический процесс, связанный как с восстановлением нормальности самой России и самих русских, так и с мировым трендом на национализм.

В мире, где все больший вес парламентским путем набирают правые и крайне правые националисты, где вторую (почти уже первую) по населению страну возглавляет крайний националист Нарендра Моди, Россия давно уже в умеренно отстающих по реализации общественного запроса на национализм.

И эта задержка, увы, вызвана была не только косностью бюрократии, но и неадекватностью идей и политической практики самих националистов, зачем-то становившихся на подтанцовку глобальным элитам в деле разрушения российского государства, а то и украинцам... в деле дерусификации русских (последнее вообще дикость).

Центральная идея любого национализма – это идея национального государства, государства, которое оберегает определенную нацию. Чтобы государство было национальным, оно должно быть государством.

* Организация, в отношении которой судом принято вступившее в законную силу решение о ликвидации или запрете деятельности по основаниям, предусмотренным ФЗ «О противодействии экстремистской деятельности».