Либерализм и постмодернизм. Они похожи. Ворвались в нашу жизнь подобно «глотку свежего воздуха», быстро опостылели и превратились в иллюстрацию того, что мы о них думаем.
А думаем мы о них коротко и емко: «Уроды».
Что для нас либерализм? Это когда против сильного государства, против армии, против протекционизма и вообще – за то, чтобы всем сдаться. А постмодернизм – это вот Павленский и все они там, ему подобные.
Если у людей нет Бога, у них должны быть хотя бы либерализм и постмодернизм
Это называется «метонимия» – перенос свойства на предмет. Да еще и наиболее карикатурного свойства: «Рука – орган для ковырянья в носу».
Понятно, почему какой-нибудь либерал или постмодернист думает, что национализм – это «не пущать чурок и бить жидов», а патриотизм – лизать кое-что начальству. Потому что они уроды.
А мы-то почему про них думаем так же, как и они про нас?
Ну так ведь по той же самой причине! Потому что они уроды…
Бессмысленно спорить с тем, что Павленский и Ходорковский суть частные следствия постмодернизма и либерализма. И точно так же бессмысленно спорить с тем, что pogrom – частное следствие протекционизма и защиты национальных интересов.
Тут – либо пучить глаза, как интеллигенция на Петра Толстого, либо соглашаться и сделать вывод. Например, такой: чем меньше подозреваешь в оппоненте дурака и урода, тем меньше сам рискуешь показаться дураком и уродом. И наоборот.
***
Сложные явления растут из простых – как деревья из семечек. Начинать разбираться с либерализмом и постмодернизмом нужно не с изучения работ Локка и Кавелина или Лиотара и Дерриды, а с выяснения вопроса «про что это».
Про что либерализм?
Про то, что существование человека – это главная и почти безусловная ценность. («Почти», потому что ничего абсолютного, стопроцентного в мире не бывает – и параллельные прямые пересекаются.) Если переменной «человек» задать значение «мой ребенок», все будет понятно и просто.
А если ребенок чужой?
О Революции хорошо мечтать до тех пор, пока она не постучит в твою дверь (фото: Frank Augstein/AP/ТАСС)
|
А если еще и бывший? (Вырос, стал солдатом вражеской армии?)
Жизнестойкость теории проверяется возможностью от нее отступиться. Как быть, если ты по убеждению против смертной казни, но в мире существуют рецидивисты-убийцы и педофилы-насильники, которые отсидят и снова сделают это? (Или не сделают…)
По-хорошему тут получается две правды. «И я прав, и те, кто за смертную казнь, правы».
И это уже – «про что постмодернизм».
Он про то, что ни в природе, ни в мышлении не бывает окончательных, исключительных «объективных истин». Там, где есть хотя бы один правильный ответ, рядом обязательно притаился другой – тоже правильный. А рядом с другим – третий…
Значит ли это, что я не могу быть убежденным сторонником одного из ответов? Нет, не значит. Могу. Но при этом я против тех, кто считает, что других ответов быть не может. И тогда я называюсь «либерал». Или «постмодернист».
А владею ли я понятийным аппаратом, это дело десятое. (Хотя многим кажется, что в постмодернизме это самое «вкусное», а значит – главное. Ведь, если ты усвоил, чем «различание» отличается от «различения», можешь смотреть на остальных сверху вниз.)
***
Как возник либерализм?
Было время (скажем, во Франции 17–18 вв., хотя не важно), когда люди делились на аристократию, у которой было довольно много обязанностей, но и много прав – например, хорошо питаться и одеваться, и «народ», у которого прав никаких не было.
Вот некоторые умники и задумались: а с чего бы? И у тех и у других две руки, две ноги… Из этой мысли и развился либерализм.
Философы-просветители провозгласили принципиальное равенство одних и других, а экономисты постарались сгладить противоречия между этой идеей и принятым в обществе способом производства («выжимай из скота все, пока он не сдохнет»).
Как возник постмодернизм?
В первой трети 20-го века гонка за новыми смыслами и формами в искусстве дошла до абсурда: художественных практик и ответов на вопрос «Что есть искусство и для чего оно нужно?» стало столько, что они принялись активно мешать эстетической теории.
Критика и художественная экспертиза (то есть «нормативная эстетика», задача которой – решать, что правильно, а что не правильно, что хорошо, а что плохо) утратили «объективные критерии». И те по-своему правы, и эти, и все со всеми враждуют…
В этой ситуации возникла идея провозгласить:
– Правы все!
– Это как это? Почему это все? – взъерепенились участники художественного процесса. Для того, чтобы примирить соперников, рвущих друг другу глотки за место под солнцем, нужны были очень веские основания…
И они нашлись.
– Да потому, что вы все дураки, – сказали будущие теоретики постмодернизма. – Никто из вас не видит общей картины.
Чтобы доказать, что уж они-то общую картину видят, постмодернисты ринулись в те области, которые, казалось, способны привести многообразие художественных концепций к общему знаменателю: в гносеологию, психологию, социологию, политику и так далее.
А люди разделились на тех, кому тоже захотелось быть «самыми умными» (они присоединились к постмодернистам), и тех, кто этих «самых умных» люто возненавидел (такая уж у «самых умных» судьба вообще).
***
Какое все это сегодня имеет значение?
Либерализм по-прежнему очень важен, потому что вокруг нас по-прежнему существуют «Люди» («элита») и «быдломасса» («потребитель», «электорат»), а либерализм – это попытка разрешить конфликт между ними, не проливая крови (о Революции хорошо мечтать до тех пор, пока она не постучит в твою дверь).Постмодернизм – важен, потому что это единственный светский способ (не религиозный, не апеллирующий к нравственности и к авторитету высших сил), позволяющий не делить своих и чужих на молодцов и уродов.
Если у людей нет Бога, у них должны быть хотя бы либерализм и постмодернизм.
Хотя – как же единственный способ... Конфуцианство же еще есть.
Правильных ответов всегда как минимум два.