Дети зачастую становятся настоящими генераторами насилия в отношении других детей: иногда это детское насилие по своей жестокости и циничности превосходит насилие взрослых и происходит достаточно часто.

Все эти детские комнаты милиции – это тоже не метод, понимаете? И работать они могут только до тех пор, пока папа может снять ремень и выдать этим ремнем по первое число

Дети систематически отнимают у товарищей деньги, преследуют их по самым различным поводам, бьют: то есть дети морально унижают детей, доводя их в некоторых случаях до самоубийства.

Самое удивительное, что мы склонны недооценивать остроту этой проблемы – ну подрались мальчишки, с кем не бывает. Соглашусь – бывает со всеми, и когда условно равные дерутся один на один, на это можно смотреть как на неизбежный, объективный и где-то даже полезный процесс. Но проблема в том, что для ребенка, находящегося в коллективе, мнение этого коллектива, взаимодействие с ним очень и очень важны. На каком-то этапе – даже больше, чем мнение семьи. И на любом этапе – больше, чем мнение учителей.

И когда взаимодействие с коллективом периодически приводит к синякам и шишкам, а мнение стаи устойчиво определяет его в аутсайдеры, это перестает быть личной проблемой отдельно взятого ребенка и становится проблемой общества.

Сомневаетесь? Тогда изучите случаи расстрелов школьниками своих одноклассников в американских школах – это, вероятно, самый простой и доходчивый пример.

Однажды я, как и многие-многие другие, испытал настоящий шок – увидел, как девушки-старшеклассницы избивают свою подругу. Увидеть было легко – они не только не прятались, а даже снимали этот процесс и выложили видео (сами!) в соцсети. Это по нынешним временам вполне объяснимо – если ты такая крутая юная волчица, то уроки, которые ты преподаешь менее статусному молодняку, должны доноситься до всей стаи.

Не буду описывать действо в подробностях – кто видел, вряд ли забудет, а кто захочет, тот легко найдет.

Разумеется, очень важны мотивы такого поведения. Но меня гораздо сильнее заботит другой вопрос – а что дальше? Как можно наказать этих почти детей, чтобы они осознали тяжесть содеянного и в то же время не сломались окончательно в тюрьме? Условный срок, которым в итоге отделались девицы, тоже адекватным наказанием не кажется.

Почему? Тоже не бином – условный срок в данном случае ограничивается периодическими визитами в ближайшее отделение милиции, где этой «крутой цыпе» будут «читать мораль», а она будет презрительно кривить губки, просить у товарища майора сигаретку, перебрасывать ногу на ногу да думать, как посмешнее описать все это у себя на странице в соцсети.

А что еще, скажете вы? Так вот и я о том же – а что еще-то? Что из современного инструментария наказания или принуждения могло бы быть адекватным в такой ситуации?

А ничего. Нет у вас методов против Кости Сапрыкина! Нету!

Когда я пытался это обсуждать со знакомыми, они чаще всего ссылались на «время такое». Да, такое вот время. Упустили молодежь в девяностые. Вот раньше, конечно, советская власть куда как внимательнее была. И методы у нее какие-то находились. И дети росли детьми, да. Мы вот вон какими выросли, куда как нынешним...

Как человек, заставший советскую власть именно в интересующем нас возрасте, я имею что сказать по этому поводу. Без ностальгии (почти), без лишней романтизации. Просто расскажу одну историю. Свидетелем которой я был лично.

Учился я в школе, которая, возможно, была не образцовой, но постоянно за это звание боролась.

Разумеется, мы добивались успехов исключительно благодаря нашему директору, старой большевичке Евдокии Сергеевне. Что можно сказать об этой святой женщине? Ну, например, следующее – когда нам строили новую школу, в ее проекте был бассейн.

Но Евдокия Сергеевна поехала в горком партии (который, по слухам, боялся ее куда сильнее, чем мы, школьники) и настояла, чтобы в проект были внесены изменения, и вместо всякого баловства к школе был пристроен небольшой кинотеатр, на 300 мест, в котором можно проводить общешкольные мероприятия и показывать учебные фильмы по истории.

Еще у Евдокии Сергеевны было прозвище. Дежурное, на все времена, как обычно, произошло от имени и звучало просто и даже душевно – Дуська.

Но были и необычные, которые ей давали разные классы и поколения школы. Например, в нашем классе ее чаще называли «Мамай» или «Бандера» – Мамаем она была, когда врывалась в толпу бегающих детишек на перемене, оставляя после себя плач и поругание, а Бандерой становилась, когда пытала школьников ультразвуком в застенках директорского кабинета.

А в моем классе учился простой мальчик Сережа. Вполне нормальный парень – физически здоровый, коммуникабельный, отставаний в умственном развитии не выявлено. Правда, учился Сергей плохо. Да и поведение его оставляло желать много лучшего. Дошло до того, что Сережу даже поставили на учет в детскую комнату милиции – страшное по тем временам наказание для любого школьника.

Однажды, когда мы все валяли дурака, Сережа валял его особенно хорошо и ответственно. А Евдокия Сергеевна, как вы понимаете, считала, что если уж сам Ленин носил на субботнике бревна, то для нас это великая персональная честь, которую партия и правительство оказали нам совершенно незаслуженно.

В общем, Сергей был застукан. То есть застуканы были все, но он – как-то особенно удачно. Тяжелый, аргументированный и глубоко эшелонированный монолог, последовавший за этим, для истории, к сожалению, не сохранился. Но он и не нужен на фоне того, что мой одноклассник Сережа ответил...

– Слышь, Дуська. А иди-ка ты! – веско сказал восьмиклассник Сергей, бросил ручки носилок, развернулся и пошел домой.

И мы, его одноклассники, видели нимб над его головой. Честно-честно!

А она, наша заслуженная и бессменная, видела, похоже, как на его спине проступила фраза «Нет у вас методов против Кости Сапрыкина!». И единственное, на что ее хватило, – развести руки и растерянно сказать: «Ну и дурак же...»

А методов действительно не было. Исключить из школы – негуманно. Да и не решает это ничего, если вдуматься, кроме проблем школы. Отругать? В тысячный раз-то? Вызвать родителей? Так Сережа на голову выше папы, и в плечах уже пошире. И Сергей так и пошел по жизни дальше – в брызгах нашего восхищения, в отсветах школьных легенд, в сладкой патоке заинтересованных девичьих взглядов – прямо к своей героиновой зависимости, гепатиту С, двум судимостям и грустному, но закономерному финалу...

Вы не поверите, но почти все мои школьные приятели и знакомые, попавшие на учет в детскую комнату милиции, стали настоящими уголовниками-рецидивистами. Причем, что называется, сходу – кого-то уже в 15 посадили за групповое убийство, кого-то впервые посадили в 16, в 18.

То есть все эти детские комнаты милиции – это тоже не метод, понимаете? И работать они могут только до тех пор, пока папа может снять ремень и выдать этим ремнем по первое число.

И вот тут-то и возникает повод задуматься – а может, поторопились мы с отменой телесных наказаний? Может, оно, насилие, поставленное на рациональную основу и гуманизированное современными достижениями науки, может стать тем самым методом, который вернет какую-то часть Сапрыкиных стране и обществу?

Кто-то скажет, что этот вопрос должен решать папа. Но это если он вообще есть, этот папа. И статистика преступности среди детей, живущих в неполных семьях, косвенно подтверждает основной тезис – риск вырастить совершенно неуправляемого ребенка, склонного к преступлениям, неуклонно растет там, где нет отца и его широкого, с блестящей пряжкой, ремня.

Даже если папа есть, то сейчас все делается для того, чтобы он не смел поднять руку на своего ребенка. И вот тут, конечно, проблема – да, часто это оправданно. И бывают такие папы, что лучше действительно им подобное запрещать под страхом тюремного наказания. Но и тут, я уверен, нужен рациональный, разумный подход, без крайностей, которые присущи современному западному обществу.

Я за возврат к телесным наказаниям. В том числе и в отношении детей. Но давайте четко сформулируем – только за правонарушения или преступления, связанные с применением насилия или угрозой такого применения. И только по решению суда. И исключительно автоматизированными «наказательными машинами».