В 1900 году в Европе с интервалом в три месяца произошли два знаменательных печальных события: мир покинули два литератора, которым, пусть и не без значительных производственных издержек, удалось построить мост из XIX века в XX (за каковое достижение они и заплатили относительно ранней смертью). Одного из них звали Фридрих Ницше, другого – Оскар Уайльд. Один был сыном скромного лютеранского священника, выдающимся филологом-классиком и философом-анахоретом, другой происходил из семьи дублинских интеллектуалов – врача-отоофтальмолога и поэтессы-националистки, устанавливал новые законы моды и разговаривал афоризмами. Один возвестил о кризисе религиозного сознания и пришествии нового человека, другой – об абсолютном примате внутренней свободы.
Скандальный писатель был не только революционером, но и своего рода фундаменталистом
Уайльд – фигура хрестоматийная, и о жизни его, кажется, известно все, причем изложение соответствующих событий доступно в самых разных версиях и форматах – от академических статей и популярных общеобразовательных компендиумов до фильма Брайана Гилберта «Уайльд» со Стивеном Фраем в главной роли. Однако именно в этой растиражированности образа и заключается некоторая проблема: каноническая фигура обрастает стереотипными чертами, приобретает статичность музейного экспоната или же, наоборот, становится популярным мифом и начинает восприниматься упрощенно. В результате многомерный исторический персонаж так или иначе утрачивает содержательную связь с нашей эпохой, по неписаным законам которой на ознакомление с чем-либо отвлеченным не принято тратить более пяти минут. Парадоксальную лакуну, возникающую в силу этих причин, как раз и призвана заполнить книга покойного ныне американского историка литературы Ричарда Эллмана, в оригинале вышедшая еще в 1987-м, но переведенная на русский лишь недавно. Именно она, кстати, легла в основу вышеупомянутой ленты Брайана Гилберта.
Эллман предлагает нашему вниманию то, чего естественно было от него ожидать. Он сводит многочисленные разрозненные сведения в единую картину, время от времени удивляет читателя неожиданными яркими деталями и ненавязчиво объясняет, какие именно обстоятельства побудили его невымышленных героев к тем или иным поступкам. А главное, активно и умело пользуется безотказным оружием биографов-беллетристов: малоизвестными цитатами, выдержками из писем и документов, раритетной выборкой однажды прозвучавших или написанных фраз, которые счастливым образом сохранились в самых разных источниках.
Кульминационный период уайльдовской биографии, благодаря которому к литературным заслугам блистательного ирландца добавилась еще и своеобразная социально-историческая роль, Эллман анализирует столь же дотошно, сколь и деликатно. Но даже текст уравновешенного Эллмана не может скрыть от нас малоприятных качеств, свойственных печально известному Альфреду Дугласу – возлюбленному Уайльда, отношения с которым и привели писателя в тюрьму, обусловив безрадостный финал счастливой, в общем-то, жизни.
Другое дело, что непосредственно перед судебным поражением, на взбудораживших всю Англию открытых слушаниях, Уайльд успел достичь невообразимых для того времени высот в устной, интерактивной критике моральных догм, примерив на себя тогу общественного трибуна. «Я – истец в этом процессе», – говорил Уайльд, и смысл этих слов заключался не только в том, что первоначальным инициатором процесса действительно был он, но и в том, что он использовал предоставленную ему специфическую площадку для полемической атаки на викторианские устои.
Все это, что ни говори, весьма поучительно. Для того чтобы занять эксклюзивное место в исторических хрониках, даже самому талантливому человеку приходится выходить за пределы чистого творчества и нарушать те или иные социальные табу. Однако между Уайльдом и нынешними «современными художниками», чья слава является результатом действия схожих механизмов, есть как минимум два существенных различия.
Во-первых, Уайльд первоначально не собирался превращать свои «антиобщественные» деяния в публичный акт и уж тем более не относился к ним как к творчеству – творчеством он занимался отдельно, последовательно придерживаясь вполне традиционных канонов мастерства. А во-вторых, в своих неприемлемых для респектабельных современников устремлениях скандальный писатель был не только революционером, но и своего рода фундаменталистом. Ведь он, как-никак, апеллировал к античному культу красоты, а также к хорошо известной модели воспитания, которая была принята в Древней Греции, так что его экстравагантные «правила жизни» имели под собой некоторую историческую почву – по крайней мере, так считал он сам.
В этом смысле «современные художники», не апеллирующие ни к чему, кроме скороспелых левацких учений, Уайльду явно проигрывают.