Уже при выходе со станции «Ленинский проспект» заметны группы людей, задумчиво спешащих на другую сторону улицы, где начинаются кордоны и милицейское оцепление. Идут и идут под зонтами, терпеливо ждут возможности попасть внутрь, мерзнут и мокнут. Идут и мокнут. Мокнут и идут.
Для меня он был любимый писатель. Мудрый, справедливый, талантливый
Мраморные колоны ритуального зала обтянуты черным. В центре – гроб на постаменте, за ним – большой портрет Александра Исаевича, вокруг множество венков, негромко играет классическая музыка.
Люди заходят молча, неторопливо. Мысленно как бы привставая на цыпочки.
Воздух наполнен цветочным ароматом – так много уже принесли цветов. Когда цветов у подножия гроба становится слишком много и их некуда складывать, солдаты в белых перчатках собирают букеты в черную ткань и относят за постамент.
С правой стороны от гроба стоят родные и близкие Александра Исаевича. Вдова Наталья Дмитриевна, сыновья Степан и Ермолай, внуки. Мужественно, без слез, они стоят не шелохнувшись, как солдаты. Но если караул у гроба меняют каждые полчаса, то их некому заменить. Что поддерживает их, что дает силы?
Время от времени Наталья Дмитриевна подходит к гробу, долго смотрит на лицо, поправляет без того идеально сидящий костюм, склоняя к телу мужа непокорную седую челку. И делает шаг назад. В отличие от Галины Вишневской, надевшей на похороны Мстислава Ростроповича большие, непроницаемо черные очки, Наталья Дмитриевна глаз своих не скрывает. Не актриса.
По очереди подводят детей – внуков писателя. Мальчика берут на руки, чтобы он мог еще раз посмотреть на деда. Малыш гладит восковой лоб и начинает плакать. Девочка крестится несколько раз, потом крестит деда и обнимает братика.
В 11.00 внутрь зала впускают телевизионные группы, минут через пятнадцать запускают людей. Одними из первых приходят проститься с писателем премьер-министр РФ Владимир Путин, члены правительства, представители власти. У траурной тумбы появляются всё новые и новые венки.
Владимир Путин торжественно подходит с выражением соболезнования к сыновьям писателя, Ермолаю и Степану, жмет им руки, приободряет коротким жестом внуков, целует вдову.
По одному, сохраняя расстояние скорби, к гробу подходят люди. Кто-то кладет цветы, кто-то дотрагивается до гроба, замирая на секунду. Мятый человек средних лет, когда подошла его очередь, подходит, несколько секунд стоит и вдруг с таким отчаяньем взмахивает рукой и громко спрашивает: «Зачем?» Еще раз взмахивает и торопливо, почти бегом уходит.
Раз в полчаса в зал входит шеренга караула. Неслышно, словно скользя, они шагают, высоко поднимая ноги. Незаметно, отработанными движениями, сменяют друг друга. Четыре солдата стоят в карауле у гроба Солженицына, четыре угла закрывают. А в голову лезут мысли о том, как другие солдаты сторожили упеченного в лагеря зека Солженицына.
Людской поток не иссякает. Уходят искать уже третий стол для цветов. Выражают соболезнования семье, друг другу. В коридоре, который ведет на выход, несколько человек плачут и никак не могут уйти.
Татьяна Кошевая из казахского города Петропавловска тихим голосом рассказывает мне, что пришла проститься с великим писателем, несмотря на плохое самочувствие и дурную погоду.
– Я около сорока лет работала учителем русского языка и литературы, – говорит Татьяна Никифоровна. – Для меня он был любимый писатель. Мудрый, справедливый, талантливый. Я старалась донести это и до детей.
Когда Солженицына репрессировали и уничтожали его книги, мы со слезами на глазах подчинились. От КГБ в школу пришло письмо: «Из библиотеки изъять книги и уничтожить». Школа должна была составить комиссию из пяти человек. Книги буквально сожгли, сделав из них костер. Мы ничего не могли сделать. Я четыре книги смогла спасти, унесла домой, спрятала и берегла их вплоть до того времени, когда их вновь разрешили.
Потом книги Солженицына стали снова изучать, я старалась донести до ребят правду жизни, суровую, жестокую, о которой и писал Александр Исаевич. В нем подкупало то, что он не отчаивался, сохранил в себе чувство любви и уважения к людям. Он был великий гуманист. Мне кажется, он никогда не повышал голоса, не раздражался, умел всё в себе держать. Служил верой и правдой нашему отечеству. Вечный покой ему. Мне кажется, он будет жить в веках…»
Каждый мог бы сказать нечто подобное. У каждого из нас есть свой Солженицын и свой опыт тайной свободы, почерпнутой из его книг. Его радиоголос, заглушаемый глушилками во время ночных бдений. Его мудрые мысли, наполнявшие слепые машинописи, даваемые на пару ночей по большому секрету.
Но речей сегодня не говорят. Сегодня прощание, все слова и жесты будут завтра, во время похорон на Донском кладбище. Это место для своего упокоения еще при жизни выбрал сам Александр Исаевич, и патриарх Алексий Второй благословил его выбор.
Тем более, если произносить речи в траурном зале, то люди остановятся и возникнет пробка. Этого делать нельзя, и скорбный ритуал разделили на две составляющие.
Хотя говорить было кому. Владимир Лукин. Алексей Пушков, Евгений Примаков. Кинорежиссер Станислав Говорухин почти с самого начала панихиды неотступно стоит у гроба, поддерживая вдову и сыновей. В начале второго приходит мэр Москвы Юрий Лужков; обняв вдову и пожав руки сыновьям, он долго не отходит от них, пытаясь помочь своим собственным присутствием.
Вскоре подходит и вновь назначенный посол по особым культурным поручениям Михаил Швыдкой; выразив скорбь близким, обнимает уже Лужкова и о чем-то с ним долго говорит. Горе их безраздельно.
Около трех часов дня к гробу подходит Михаил Горбачев. Выглядит усталым. Искренне опечаленным. Выразив скорбь родным, постояв у гроба, он быстро уходит, сказав окружившим его у входа журналистам, что сейчас время не говорить, но молчать. А посему – никаких комментариев. Ну да, и так всё понятно.
Идет нескончаемый дождь, и люди идут нескончаемым потоком, шуршат ногами, заглушая музыку. Или же это дождь шуршит?
– Я прожил немало лет и понял, что слова, которые использует человек в своей речи, описывая состояния, он невольно повторяет. И сказать что-то еще, кроме тех слов, что Солженицын был совестью нации и надеждой, не могу, – говорит Виктор Идуленко, обычный человек из скорбной очереди. – Говорят, надежда умирает последней. Так вот, надежда умерла. Сегодня я не вижу человека такой величины, не вижу того, кто мог бы стать совестью и надеждой. Не на ком глаз остановить и сказать, что он честен, непререкаем, обладает потенциалом интеллектуальным, нравственным. Это те качества, которые были присущи Солженицыну. Сегодня я привел младшего сына Ваню, ему десять лет, чтобы он простился не как когда-то народ прощался со Сталиным, но чтобы он в своем поколении мог оставить информацию о прощании с Александром Исаевичем. Я так стараюсь его воспитывать.
Почему мы здесь? Для того, чтобы выразить свое поклонение памяти этого человека. В те минуты, что я был у тела, душа оборвалась. Точка отсчета для создания плацдарма в воспитании следующего поколения в лице моего сына…»
Предварительно церемония прощания была запланирована до 19.00, но увидев, сколько пришло желающих проститься с великим русским писателем, несмотря на дождь и штормовое предупреждение, распорядители решили пускать людей до наступления темноты. А затем тело писателя перенесут в Большой собор Донского монастыря, где начнется заупокойная служба, вход на которую будет свободным.
Литургия и отпевание Александра Исаевича Солженицына состоятся в среду в Донском монастыре Москвы. Возглавит церемонию викарий Патриарха Московского и всея Руси, архиепископ Орехово-Зуевский Алексий. После литургии, которая начнется в 9 и завершится около 11 часов, в Большом соборе Донского монастыря состоится отпевание.
Непогода продолжается. Кажется, вся Москва, погруженная в переменную облачность, скорбит по ушедшему – последнему великому русскому писателю.