Ну и славно. Так и надо.
И ребенок в тебе течет постоянно. И цветок – это глагол, а не существительное. И любовь – она, как выясняется, никогда не кончается
Особенно, если не получилось.
Случилось не так, как хотел.
А ничего не кончилось.
И всё получилось.
Всё – здесь и сейчас. Теперь.
И ребенок в тебе течет постоянно. И цветок – это глагол, а не существительное. И любовь – она, как выясняется, никогда не кончается.
Только не надо совать под руку части тела.
Они никогда особенно не были значимы. (Очень хорошо, что есть, что были, но не так уж и важно.) Потому что было значимо – другое.
Есть три эпохи у воспоминаний.
И первая – как бы вчерашний день.
Душа под сводом их благословенным,
И тело в их блаженствует тени.
Еще не замер смех, струятся слезы,
Пятно чернил не стерто со стола –
И, как печать на сердце, поцелуй,
Единственный, прощальный, незабвенный…
Но это продолжается недолго…
... Я давно просил прислать мне нижеприведенный рассказ в почту. Когда-то, разговаривая в аське, я сказал (наблюдая, как связно выпрыгивают сообщения, ничего сам не отвечая на них, молча читая): «Ничего не убирайте отсюда. Просто возьмите как текст и напечатайте. Это рассказ. Самый настоящий. Только у всех то, о чем Вы рассказывали, занимает три года или всю жизнь, а у Вас – три часа. Скопируйте, но уже не пишите, заново не сочиняйте...»
В почту мне это – прислали.
«...Я шла на встречу с другом, к которому отношусь с огромной нежностью, но, знаете, только недавно перешедшим в категорию друзей, то есть – с чуть более другом, чем приятелем.
А когда вышла из метро, и мы увиделись, то стояли и улыбались, как два идиота. Теми самыми улыбками, от которых даже лицо сводит. И, такие же нелепые и улыбающиеся, пошли куда-то выпивать. Сидели в каком-то баре за столиком на улице, я не могла даже есть, потому что, действительно, сидели и улыбались, потому что вдруг сработала не только химия, но и физика, и вообще, черт знает что.
Я ведь забыла совсем вот это – как можно быть настолько счастливой просто от присутствия другого человека.
А через два, что ли, часа – мне это выключили.
Причем, ничего не произошло, никто ничего не сказал и не сделал, вот еще секунду назад мы шли по узкой улочке, и я смотрела на чужую спину и думала, что, вообще, странно, как я еще жива – такого внезапного счастья не выдерживают. Слишком много.
И как ужасно, когда смотришь на спину и готова умереть от нежности, а еще через секунду поворачивают рычаг, и все это гаснет.
Как лампочка.
Еще через час я ныла, что устала, что похолодало, ветер, и думала, как бы быстрее уйти домой.
Уже после метро я шла и очень хотела расплакаться, именно сейчас, на улице, чтобы вернуться домой уже выплакавшейся и спокойной.
Потому что было полное ощущение, что по мне проехали танком. Или использовали в каком-то нечеловеческом опыте.»
...Уже не свод над головой, а где-то
В глухом предместье дом уединенный,
Где холодно зимой, а летом жарко,
Где есть паук, и пыль на всем лежит,
Где истлевают пламенные письма,
Исподтишка меняются портреты,
Куда, как на могилу, ходят люди,
А возвратившись, моют руки с мылом
И стряхивают беглую слезинку
С усталых век – и тяжело вздыхают…
Но тикают часы, весна сменяет
Одна другую, розовеет небо,
Меняются названья городов,
И нет уже свидетелей событий,
И не с кем плакать, не с кем вспоминать.
И медленно от нас уходят тени,
Которых мы уже не призываем,
Возврат которых был бы страшен нам.
И, раз проснувшись, видим, что забыли
Мы даже путь в тот дом уединенный,
И задыхаясь от стыда и гнева,
Бежим туда, но (как во сне бывает)
Там все другое: люди, вещи, стены,
И нас никто не знает – мы чужие.
Мы не туда попали… Боже мой!
И вот когда горчайшее приходит:
Мы сознаем, что не могли б вместить
То прошлое в границы нашей жизни,
И нам оно почти что так же чуждо,
Как нашему соседу по квартире,
Что тех, кто умер, мы бы не узнали,
А те, с кем нам разлуку Бог послал,
Прекрасно обошлись без нас – и даже
Все к лучшему…
Все неправда. И всё к лучшему, но не к тому.
Ничего не уходит.
Только уже не нужно ни тела, ни постели. А может, только какая-то малость – подобие объятья и поцелуя. Как там? Прощальный... незабвенный?.. Да бог с ней, с его незабвенностью. Любой поцелуй – точка.
На узком перешейке между сном и реальностью. Между «быть» и «не быть». В точке «здесь и сейчас».
Чтоб сказать: прости меня за то, что я сделал. Прости меня. Люблю тебя. Спасибо.
Смотри, как я исчезаю.
И это - всё.