«…Вот все едят норвежскую семгу, да?.. А есть еще печорская семга. Ее охраняют до сих пор от всех. И специально на Печоре не строили электростанцию – чтобы можно было сделать государственный лов семги печорской. И ее в Кремле до сих пор подают. Когда Черчиллю Сталин подарил огро-о-омную семгу печорскую – он охренел! (Показывает руками то ли размеры семги, то ли размеры охренения.) Он охренел!!! Потому что это баснословное… потому что жирность норвежской семги – 14 процентов, а у нашей – восемьдесят! (Пытается изобразить жирность.) Восемьдесят!!! А семга печорская весит от сорока до восьмидесяти килограммов... (С агрессией.) И ты никогда ее не попробуешь! Никогда! А тот, кто ее пробовал, не сможет забыть никогда!.. – внезапно: – О, а лещи на Оби какие! Жирные!.. Там 20 процентов мяса, а остальное – сало!!!»
…Есть люди, которые способны говорить на эти темы часами. Если их не остановить, они будут говорить об этом весь день и всю ночь.
У нашего человека в большинстве случаев нет привычки задумываться, интересен ли твой рассказ собеседнику, но это ладно.
Без языка собственного, внятного, мобильного и осмысленного не возможно построить ничего
Для журналиста же как раз весьма естественно задумываться над манерой речи людей – пока она длится; типологизировать ее, систематизировать: ведь язык, речь – это наш инструмент. Поскольку общаться приходится с людьми совершенно разными, тем вернее замечаешь ту общую черту, что присуща большинству разговоров.
Известная американская художница Барбара Крюгер сделала недавно инсталляцию, посвященную разговорам людей между собой.
Пресс-релиз с постмодернистской холодностью обрисовывает проблематику произведения: «Диалог (современных людей. – А.А.) направлен не на то, чтобы понять собеседника, но всего лишь служит средством выразить собственную неудовлетворенность или потребность власти».
Для подавляющего большинства наших людей повседневный разговор – это ритуал.
Некий канон, старательное соблюдение внешней формы, не являющейся отражением собственных мыслей, наблюдений, размышлений, напротив, являющейся нагромождением каких-то разрозненных фактов, эмоций, знаний, никак между собой логически не связанных; служащих для того, чтобы заполнить паузу, тишину, пустоту.
Это первым в русской литературе подметил еще Владимир Сорокин: шаблонность, предсказуемость русского так называемого душевного разговора. Герой старинной пьесы «Землянка», военнослужащий, читает инструкцию по использованию древесины, а слушатели восклицают: «Правильно, давить их, фашистских гадов!» В нашем разговоре не принято слушать другого, да и не нужно: все сказанное известно заранее, традиция, форма важнее, чем смысл. Наш разговор – это заклинание, ритуальное воскурение слов.
По тому же принципу устроено сегодня все медийное пространство – с его сериалами, якобы политическими ток-шоу и FM-радио. Весь этот словоблуд используется не для передачи смыслов, а для заполнения смысловых дыр, пустот, с одной целью – чтобы не дай бог не установилась хотя бы на минуту пугающая тишина.
Что же касается обычных людей, то – какая там «попытка продемонстрировать власть»!.. У нас незнакомый человек в разговоре стремится даже не поразить вас – он торопится отыграть собственную программу, то есть рассказать вам сразу все, что ему известно о мире и о себе на данный момент жизни.
Я постоянно ловлю себя на мысли, что главной проблемой в разговорах с малознакомыми людьми из совершенно различных страт – таксистами, продавцами, менеджерами в баре, чиновниками среднего звена, попутчиками в поезде или самолете – является неконтролируемость речения собеседника. Спустя некоторое время после того, как собеседник разговорился, уже невозможно понять, каков предмет беседы, что является причиной негодования собеседника; невозможно расположить буквально извергаемые на тебя факты в какой-то последовательности и логике. Единственный выход – это раствориться, забыться, зависнуть, отдаться этому потоку: самому собеседнику уже по фигу, слушают его или нет.
Потрясающая вещь! Ты очень скоро понимаешь, что у такого человека было в жизни очень мало случаев поговорить вволю, отпустить речь на волю. Это у нас-то, где сама природа располагает, как говорится, к непременным беседам «долгими зимними вечерами»! Однако в наши повседневные разговоры влагается столько силы, столько энергии, словно бы такая возможность предоставляется человеку крайне редко и надо воспользоваться случаем и наговориться по полной. И конечно же, эта потрясающая неспособность абстрагироваться, неспособность в разговоре о чем бы то ни было отвлечься, уйти от своего «я» – это «я» постоянно всплывает и хочет, хочет быть, именно утвердить себя в языке, то есть осуществиться вербально, – но не может! Не может состояться!
В детстве, с первых лет жизни, человеку все время затыкали рот, говорили ему: «Не ори, помолчи, когда старшие говорят» (фото: sxc.hu) |
Когда ты задумываешься о причинах, первое, что приходит в голову, – это оттого, что в детстве, в семье, с первых лет жизни, человеку все время затыкали рот, говорили ему: «Не ори, помолчи, когда старшие говорят». А потом, соответственно, надо было молчать, пока говорят другие старшие по социуму (воспитательницы в детском саду, школьные учителя, старослужащие, мастер, начальник цеха, старший менеджер, генеральный директор, председатель совета директоров…). В результате человек всю сознательную жизнь вынужден молчать, носить в себе килограммы задавленных слов. Задушенные слова, голос, речь.
И когда в уже зрелом возрасте такой человек дорывается до разговора, до случайного собеседника, до любого слушателя – он извергает на вас поток сдерживаемых годами слов, – как голодный не может наесться, так наш человек не может наговориться. Словно не может поверить, что у него есть собственный голос.
Оттого так странно бывает – разговоришься со случайным попутчиком, и разговор очень скоро превращается в монолог-фонтан, монолог-ураган; один тезис громоздится на другой, теряется логика, рвется смысл, а он еще, еще наддает: «А вот еще расскажу тебе историю…» С нашим человеком страшно говорить: ты знаешь, что потом его будет не унять. А кто еще, как не журналист, выступает в нашем обществе в этой роли черной дыры, этого раструба, в который человек хочет прокричать себя?..
Это самое, выдаваемое за национальную прелестную особенность, – любовь к долгим разговорам – она на деле есть коллективная болезнь общества, попытка справиться с психологической травмой, травмой всеобщего к тебе невнимания.
Когда главная человеческая проблема собеседника не передача информации или обмен опытом, а многолетняя нехватка внимания, разговор и превращается неизбежно в терапевтическое средство, и в нем форма, поддержание разговора, что называется, оказывается важнее содержания или смысла. Разговор превращается в ритуальный обмен шариками-клише – такой словесный пинг-понг. Я тебе клише – ты мне клише. И т.д. Получается русский разговор.
Человека никто не слушал, поэтому со временем он начинает бояться говорить свое (ведь его личное, индивидуальное всегда репрессировалось, всегда задвигалось) и привыкает говорить чужое, потому что подсознательно боится услышать окрик.
От этой привычки понимать разговор как обмен штампами большинство людей кажутся неприятно предсказуемыми. С ними можно играть, как с куклами.
Если часто пользуешься такси, хочешь не хочешь, а наобщаешься с водителями. Они – лакмусовая бумажка общества.
Вот водила – бывший военный. Если ему за сорок и вы хотите сэкономить на поездке рублей 100–200, на пятой минуте поездки нужно сказать, что «Ельцин развалил страну». И что армию развалил. И потом время от времени вам нужно лишь подбрасывать в топку горючее – приговаривать, что «все, конечно, воруют, но хотя бы Путин их немного приструнил».
Все. Дальше его будет не остановить. Он будет вываливать на вас гигабайты информации – хаотической, разрозненной, услышанной от кого-то и прочитанной где-то, никак между собой не связанной, – пока вы не приедете.
«Воруют, все воруют…» – один из ключевых оборотов в разговорах с любыми водителями. Они повторяют эту фразу с какой-то завистливой тоской.
Как будто жалеют, что сами не воруют.
Есть такой литературный термин – автоматическое письмо. У наших людей именно что автоматический разговор. Как будто людям заранее раздали типовой сценарий и они его заучили и повторяют с небольшими отклонениями.
Вторая типичная особенность наших повседневных разговоров: как правило, наша беседа – это попытка не что-то сказать, а, напротив, что-то скрыть от собеседника. Или попытка уйти от разговора. Разговор в России означает совсем не то, что означает. Именно поэтому иностранцы не понимают нас, хотя выучивают язык.
Это потрясающее свойство то ли нашего языка, то ли уже всей системы: русский человек никогда не говорит прямо – и, несмотря на это, другой русский человек его всегда понимает. Русский человек говорит Ничто.
Вот возьмем, к примеру, русский так называемый деловой разговор – это, как правило, попытка скрыть отсутствие дела. Скрыть суть и содержание. Все то же самое мы сегодня наблюдаем и в менеджерской среде, и в чиновничьей. Один замечательный предлог «по» чего стоит, который употребляют и министры, и домохозяйки: «говорили по никелю», «вопрос по шахтерам», «по налогам», «по выплатам»… Эта ставшая нормой неграмотность показательна: потому что когда о шахтерах – речь о живых людях. А когда говорят «по шахтерам» – на самом деле это значит, что сами шахтеры докладчику по одно место. Русский язык – главный правозащитник в стране – разоблачает любого лжеца.
Без языка собственного, внятного, мобильного и осмысленного не возможно построить ничего. В России нет культуры, нормы повседневного разговора – важнейший инструмент социальной гармонии используется для самоутверждения, для заполнения внутренней пустоты или для ухода от разговора, отнимая кучу времени и сил. Драгоценная человеческая способность тратится впустую. Это язык не человека, а семги, чья ценность измеряется физическими объемами и жирностью, а также предсказуемостью сезонного нереста.