Небольшой отряд, набранный из старшеклассников, под предводительством Софьи Игнатьевны. Сопутствующие проблемы – сексуальные томления, морально-нравственные искания, стычки с деревенскими, робкое пьянство. Все, вроде бы, на виду, но чужая душа – потёмки…
Евгений Шкловский включил роман «Нелюбимые дети», писавшийся больше десяти лет, в сборник «Аквариум» (Издательство «НЛО», 2008). Раз, приблизительно, в четыре года у Шкловского выходит увесистый том рассказов («Аквариум», следовательно, пятый), становящийся тихим литературным событием.
Ибо ныне так уже не пишут…
Шкловский и сам человек несуетный и просветленный какой-то. Начинал критиком, прославился на этом поприще, однако с некоторого времени пропал с критических горизонтов, вышел из академии критиков, чтобы уже ничто более не отвлекало от его главного дела.
Проза у Евгения Шкловского неторопливая, густая, избыточная, но и – одновременно, воздушная, щадящая
Дело в том, что Евгений Шкловский – замечательный рассказчик, один из главных в сегодняшней литературе мастеров самого, пожалуй, сложного жанра. Нашедший формулу собственного текстуального счастья: это когда обычные обстоятельства и сюжеты усреднения, взятые из самой что ни на есть обычной жизни, подробно расписанные, разукрашенные массой психологических полутонов и нюансов, словно бы подвисают недоумённо и начинают разворачиваться в сторону притчи.
Словно бы пишет Шкловский не на компьютере, а от руки, особым своим, одному ему данным почерком . Шкловский всегда строит повествование нелинейным, ассоциативным способом ; главное почти всегда не проговаривается, но остаётся за кадром.
Ну да, как на любительской фотокарточке, которая не виновата в том, что объектив захватил массу ненужных, как когда-то казалось, подробностей, вдруг оборачивающихся точно бьющими в цель символами и знаками.
Проза у Евгения Шкловского неторопливая, густая, избыточная, но и – одновременно – воздушная, щадящая. Демонстративно старомодная – со следами учёбы у модернистов (Сэлинджер?) с их зияниями и опущенными звеньями, свингующим синтаксисом и многоточием в финале.
Впрочем, многоточия в прозе Шкловского можно ставить хоть после каждого абзаца. Ставить, впадая в задумчивость, пробуя на язык карамельки разноцветных сладких слов, из которых каждый раз складывается законченная крупнозернистая картинка.
Поэтому от романа Шкловского я не ожидал чего-то нового – слишком уж технология его, как казалось, заточена под кратковременную концентрацию сил. Ан нет.
Хотя «Нелюбимые дети» и состоят из автономных глав, каждая из которых тянет на вполне законченный мгновенный полароидный снимок, радость от текста возникает вслед за ощущением непрерывности и целостности. В духе: «И дольше века длится день, и не кончается объятье…»
Или, как пелось в песенке: «Вот и лето пролетело, всё осталось позади, но мы-то знаем – лучшее конечно впереди…» Роман Шкловского про то, что лучше впереди уже не будет. И последнее лето детства, с духотой и метаниями, влюбленностями и палёным портвейном на всю жизнь останется знаком высшей точки, в том числе и духовного, развития.
Если бы молодость знала…
«Еврейский вопрос», радиоголоса, полуподпольная богема, невозможность поездок за границу, социальная шизофрения… Ныне многие описывают брежневский застой и своё советское детство, однако немногим удаётся преодолеть притяжение эмпирики, собственной истории.
А у Шкловского «детство» работает потому, что писатель сцепляет тему с непрямым композиционным решением (первая кинематографическая ассоциация – «Зеркало» Андрея Тарковского, где тропинки разрозненных лейтмотивов собираются в финале в мощную симфоническую коду). Каждый эпизод здесь с одной стороны – законченный этюд, а с другой – ещё один кирпич в стене любовно возводимого дома.
Экспозиция «Нелюбимых детей» достаточно традиционная: берётся немногочисленное сообщество людей, отрезанных от всего прочего мира, и каждый из персонажей рассматривается под увеличительным стеклом. По-очереди. Изучаются подспудные движители мотивов поведения, прописываются причинно-следственные цепочки. Почти как в детективе у Агаты Кристи, но только без трупа. Без преступления.
Евгений Шкловский |
Красота – она же вокруг, рядом: в этом плавном течении Волги, в духоте и запахе высыхающих трав, в земле, где находят следы прежних жизней, в неразрешимых вопросах, решить которые много сложнее, чем разгадать загадку исчезновения чужой частной собственности.
Теперь так не пишут : сочно, неторопливо, со вкусом и расстановкой, но без излишней, впрочем, медлительности, переходящей в ненужное самолюбование. В романе Шкловского всё функционально, всё «при деле» и всё работает. Работает, прежде всего, на читательский интерес и читательское послевкусие.
Раньше таких книг было много. Секрет знали. Кажется, никогда, даже в годы самого дремучего дефицита и самого мерзостного застоя, книжные магазины не были столь скудны на хорошо написанные книжки про современность .
Нынешнее изобилие – фиктивное, нынешние бестселлеры (слово-то какое!) отдают пластмассой и практически ничего не оставляют на потом. Открывает рыба рот, да не слышно, что поёт.
С прозой Евгения Шкловского http://topos.ru/article/4562 история прямо противоположная. Голос его негромкий, но твёрдый, искренний и настоящий. «Нелюбимые дети» (понятно же, что речь идёт не только о конкретных родителях и конкретных детях!) это событие, важное, сколь незаменимое, столь и незаметное. Подтверждающее правоту заголовка и право на печаль.
Она, омытая воспоминаниями, всё ж таки светла.