Вопрос об организации помощи Советскому Союзу и вообще о координации действий антинацистской коалиции пришлось спешно инициировать летом 1941 года. По большому счету на тот момент не существовало даже понятия «антигитлеровская коалиция». Не было никаких трехсторонних документов, описывающих это явление. Не существовало дипломатически или юридически оформленных рамочных соглашений, внутри которых можно было бы начать конструирование всей этой международной системы.
Помимо решения чисто технических проблем, требовалось хотя бы резко повысить уровень взаимоотношений СССР и стран Запада (прежде всего Британии и США). Переговоры 1938–1940 годов, когда Лондон посылал в Москву второстепенные фигуры, не имевшие ни опыта, ни порой даже полномочий обсуждать что-то серьезное, показали, что в критической обстановке лета-осени 1941-го это положение требовалось срочно менять.
Роль посредника-«челнока» была возложена на Гарри Гопкинса, одного из ближайших соратников и личного друга президента США Рузвельта. Гопкинс имел статус личного посланника президента США и занимал должность директора программы ленд-лиза.
Сейчас привычно считать, что ленд-лиз, как форма экономического взаимодействия стран антигитлеровской коалиции, был чуть ли не целиком и полностью направлен на помощь СССР. Это не так. Ленд-лиз и сопровождавшая его система финансовых расчетов, вошедшая в историю как «кэш-энд-кэрри», изначально была использована во взаимоотношениях США и Великобритании – и в итоге привела к ограблению финансовой системы Британской империи. Также ленд-лиз использовался в расчетах и в снабжении США Китая в лице Чан Кайши.
В США существовал список государств, которым оказывалась внеочередная военно-техническая и финансовая помощь на особых условиях. Список этот был оформлен в виде поправки, которая утверждалась Палатой представителей, в ней, в свою очередь, существовала серьезная оппозиция курсу президента Рузвельта из изоляционистов, религиозных фундаменталистов-протестантов и даже откровенно прогермански настроенных деятелей.
Еще в январе 1941 года Гарри Гопкинс приезжает в Лондон. Его основной целью было оценить саму возможность Великобритании продолжать активные боевые действия против Германии. Кроме того, Гопкинса интересовали возможности Великобритании сдерживать японскую агрессию на Дальнем Востоке. Этот вопрос интересовал американцев даже больше, чем европейские дела. Забегая вперед, скажем, что примерно так же Гопкинс вел себя и в Москве. Для Великобритании, кстати, это закончилось демонстративной посылкой на Дальний Восток «красы флота» – двух тяжелых линкоров «Принц Уэльский» и «Рипалс», и их бесславной, хоть и геройской гибели 10 декабря 1941 года в Южно-Китайском море.
При этом Гопкинсу приходилось быть максимально публичным. Он активно цитировал в Лондоне Библию (например, Книгу Руфи: «Куда пойдешь ты, туда пойду и я... твой народ будет моим народом, и твой Бог – моим Богом») и давал пресс-конференции, поскольку общественное мнение США было настроено, мягко говоря, скептически к расширению сотрудничества с Лондоном и Москвой. Уже в ходе пребывания Гопкинса в Москве, в Конгрессе был инициирован законопроект о прекращении военно-технического сотрудничества с Великобританией и СССР, как не соответствующего интересам США. Законопроект не прошел, но осадок остался. Гопкинсу же в Москве была предоставлена возможность провести аж две пресс-конференции, что ранее советским властям было не свойственно.
Гопкинс прибыл в Архангельск 28 июля и оттуда через четыре часа вылетел в Москву. Предварительно у него была назначена встреча со Сталиным на 30 июля. В реальности этих встреч было две: 30 и 31 июля. Англичане не могли войти на внутренний рейд Архангельска, и Гопкинс на гидросамолете «Каталина» приводнился на воды Северной Двины. Он был болен раком, жить ему оставалось пять лет, он уже перенес операцию по резекции желудка и жил на обезболивающих. Но он так спешил, что забыл в «Каталине» свои таблетки и получил медицинскую помощь уже только в Москве через 24 часа.
Надо сказать, что американское посольство в Москве после нападения Германии на СССР было деморализовано. Посол Лоуренс Штейнгардт (уроженец Нью-Йорка, из бедной еврейской семьи, сделал состояние в юридической конторе своего дяди по матери. Большой сторонник Рузвельта, верный, но посредственный дипломат, он погиб в 1950 году в Канаде в авиационной катастрофе) откровенно паниковал. В начале августа он отдал приказ «оптимизировать» численность персонала посольства, а фактически отправить всех домой в США. 27 и 28 июля из Москвы во Владивосток, а оттуда в США убыли 20 сотрудников посольства с семьями. Этот же караван увез и личные вещи посла Штейнгардта. В посольстве остались только очень мотивированные люди вроде первого секретаря Льюэллина Томпсона, которому просто откровенно нравилось в Москве.
В некоторых телеграммах в Вашингтон посол Штейнгардт утверждал, что немцы займут Москву до 1 августа. Когда этого не случилось, он решил лично проверить, где находятся передовые немецкие части и несколько раз в конце августа выезжал в сопровождении других дипломатов и сотрудников НКВД на Минское шоссе, где лично фиксировал отступающих красноармейцев и беженцев. 17 августа он отправил нескольких сотрудников в Казань, чтобы подобрать там здание для эвакуации посольства. А еще 8 августа посол Штейнгардт и его фактический заместитель Льюэллин Томпсон выясняли у первого замнаркома НКИД Соломона Лозовского (настоящая фамилия Дридзо, старый большевик, в 1939-1946 годах – первый замнаркома НКИД, параллельно – руководитель Совинформбюро, куратор Еврейского антифашистского комитета, редактор письма членов ЕАК с просьбой об организации Еврейской автономной области в 1944 году, расстрелян в 1952 году по «еврейскому делу») обстоятельства «эвакуации Москвы».
В ночь на 23 июля во время воздушного налета на Москву две немецкие авиабомбы упали в непосредственной близи от Спасо-хауса (резиденция посла США на Арбате), в котором повылетали стекла. Штейнгардт отправил в Вашингтон паническую телеграмму, в которой утверждал, что немцы специально целились в Спасо-хаус и что «Москва не выдержит более месяца».
При этом нарком Молотов все это время пытался достучаться до сознания посла Штейнгардта и через него до правительства США. 29 июня глава НКИД имел беседу со Штейнгардтом, в которой американский посол заявил: «Декларация Рузвельта и отношение американского правительства сводятся к выражению желания готовности дать всякую возможную помощь Советскому Союзу, которая окажется в силах США, чтобы Советский Союз победил Гитлера при условии, если и когда Советский Союз попросит такой помощи». Затем посол Штейнгардт пространно информировал Молотова о затруднениях, которые могут возникнуть при выполнении поставок «требуемого Советским Союзом оборудования, сырья и других промышленных изделий». И это еще до того, как возникла сама идея поставок по ленд-лизу (цитируется по сборнику «Документы внешней политики СССР», том XXIV, с. 62-63).
В тот же день в Вашингтон советскому послу Уманскому Молотовым была направлена следующая телеграмма: «Вам следует теперь пойти к Рузвельту или Халлу (Уэллесу) (госсекретарь США Корделл Халл, занимал этот пост дольше, чем кто-либо в истории США – 11 лет с 1933 по 1944 год, один из сооснователей ООН и лауреат Нобелевской премии мира; скончался в 1955 году – прим. ВЗГЛЯД) и поставить перед ним вопрос о возможности оказания Советскому Союзу помощи следующими поставками:
1) самолеты-истребители одномоторные – 3 тысячи;
2) самолеты-бомбардировщики – 3 тысячи;
3) станки, прессы и молоты для авиазаводов – на 30 млн долларов;
4) зенитные пушки от 25 до 47 миллиметров – 20 тысяч штук с боекомплектами;
5) крекинг и другие установки для выработки высокооктанового авиагорючего и установки для выработки авиамассы;
6) толуола – 50 тысяч;
7) оборудование для заводов по выработке толуола;
8) оборудование для шинного завода;
9) оборудование для завода по производству проката легких сплавов.
Желательно, чтобы был предоставлен кредит на пять лет по этим товарам. Результаты телеграфируйте. В. Молотов» (цитируется по: там же). Здесь важны цифры, которыми оперировал Молотов. Это была самая первая заявка СССР по ленд-лизу, пусть и переданная не совсем официально.
26 июня исполняющий обязанности государственного секретаря Самнер Уэллес (госсекретарь Корделл Халл был болен) сообщил советскому послу Уманскому, что американское правительство выражает нашей стране свое чувство сожаления по поводу «грабительского, трусливого и предательского нападения Германии на СССР». Он заверил в готовности правительства США оказать Советскому Союзу всю возможную поддержку.
Надо сказать, что не все сотрудники посольства США в Москве поддерживали панические атаки посла. Например, тот же Льюэллин Томпсон, фактически руководивший посольством после отъезда Штейнгардта, впоследствии писал, что «в некоторых телеграммах не совсем правильно освещалось положение в Москве». И когда Гарри Гопкинс 30 июля прилетел в Москву, он потребовал от Томсона и Штейнгардта обрисовать ему ситуацию в советской столице, поскольку из панических телеграмм посла следовало, что немцы займут город с минуты на минуту – и зачем тогда все эти переговоры?
Гопкинс и Штейнгардт на посольских машинах сперва отправились в британское посольство, располагавшееся тогда на Софийской набережной (сейчас в бывшем особняке сахарозаводчика Харитоненко расположена резиденция посла Ее Величества), где обменялись мнениями с послом Стаффордом Криппсом, а затем поехали гулять по Москве. Машина с Гопкинсом, Штейнгардтом и Томпсоном проехала по Садовому кольцу, улице Осипенко (ныне Садовническая на Балчуге), Кремлевской и Кропоткинской набережным, через Крымский мост на Октябрьскую площадь, через площадь Свердлова на Моховую. Гопкинса интересовали не достопримечательности Москвы, а общая обстановка в городе, внешний вид зданий и улиц, настроение населения – то есть все, что свидетельствовало бы о готовности к обороне или, наоборот, к эвакуации. Только убедившись в том, что признаков эвакуации на улицах Москвы нет, Гопкинс отправился на приемы к наркому Молотову и к Сталину.
Вот как описывается эта встреча в рабочих дневниках Молотова:
«Гопкинс прибыл на беседу в сопровождении Штейнгардта.
Поделившись с тов. Молотовым своими впечатлениями о поездке по Москве, Гопкинс заявил, что по сравнению с Лондоном Москва почти совсем не пострадала.
Тов. Молотов, со своей стороны, заявил Гопкинсу, что налеты немцев на Москву не принесли городу большого ущерба и что военные объекты и большие заводы не пострадали. Разрушены лишь небольшие заводы, не имеющие военного значения, и жилые дома».
Далее Гопкинс повел беседу о Дальнем Востоке. Он заявил, что «Рузвельт весьма заинтересован позицией Японии и теми действиями, которые она может предпринять». Второй вопрос – Китай. «У американцев есть сведения из Китая, которые говорят о том, что Советский Союз не только всегда выполнял обязательства перед Китаем, но является единственной страной, на которую Чан Кайши в действительности может во всем опереться в своей борьбе против Японии. Гопкинс заявил, что Чан Кайши очень сильно зависит от СССР, хотя между обеими странами имеются некоторые недоразумения в отношении китайских революционных армий. В связи с тем, что в настоящий момент Советский Союз воюет с Германией, можно ли сделать вывод, что события вступят в новую фазу, в результате чего Советский Союз должен будет сократить свои военные поставки Китаю? По мнению Гопкинса, СССР и США должны найти путь для снабжения Китая вооружением».
В ответ Молотов подробно объяснил советскую позицию по поводу событий на Дальнем Востоке, подчеркнув, что «позицию Японии по поводу Советского Союза нельзя считать ясной». А «отношения между Советским Союзом и Китаем остаются дружественными и между Советским правительством и Чан Кайши имеется взаимное понимание. Само собой разумеется, добавил тов. Молотов, тот факт, что мы в настоящий момент вынуждены вести войну против Германии, создает затруднения в оказании помощи Китаю. Тов. Молотов рассчитывает на то, что США это учтут и окажут Китаю соответствующую необходимую поддержку».
На первый взгляд, все это кажется довольно отвлеченным разговором. Но стратегически миссия Гопкинса заключалась только в том, чтобы определить, может ли СССР вынести удар Гитлера и при этом еще оставаться серьезным игроком на том театре военных действий, который интересовал американцев больше всего – на Дальнем Востоке? Поэтому для него было нормальным зайти с такой дальней позиции, как отношения СССР с Японией и Китаем. Характерен и ответ Молотова: да, проблемы есть, но СССР будет продолжать прежнюю линию на Дальнем Востоке, что вполне устроило Гопкинса как дипломата.
Гопкинс до самого последнего момента (встречи со Сталиным) испытывал сомнения по поводу целесообразности помощи и сотрудничества с СССР. Еще 23 июля военный министр США Генри Льюис Стимсон отправил президенту Рузвельту короткий меморандум следующего содержания: «1. Действия Германии сильно напоминают ниспосланные свыше события. 2. Минимум за месяц, а максимум за три немцы полностью уничтожат Советский Союз. 3. Это время следует активно использовать для форсирования действий в Атлантике».
Стимсон был в свое время яростным противником установления дипломатических отношений между США и СССР, а в своих выводах опирался в основном на панические доклады посла Штейнгардта и сообщения американских журналистов, находившихся на советском фронте в порядках наступавших немцев. Дело в том, что США формально в войне пока не участвовали, и американские журналисты относительно свободно чувствовали себя в Берлине. Например, корреспонденты журнала Life входили вместе с передовыми немецкими частями в горящий Киев. Все это создавало негативный информационный фон. И освещение положения на советско-германском фронте оказывало решающее влияние не только на советско-американские отношения, но и на союзнические переговоры Москвы и Вашингтона в целом.
Сейчас принято считать, что решающее значение на дальнейшие отношения США и СССР во время войны оказали личные встречи Гопкинса и Сталина 30 и 31 июля. Именно тогда Сталин информировал посланника американского президента о реальном положении дел на фронте и убедил его в том, что Москву никто сдавать не собирается, и СССР будет бороться до последнего патрона.
Гопкинс заявил Сталину, что ни американское, ни английское правительства не захотят посылать тяжелое вооружение на советско-германский фронт до тех пор, пока не состоится совещание представителей трех держав для изучения стратегических интересов каждого фронта мировой войны, каждой страны. Сталин ответил, что он приветствует созыв такого совещания, и перечислил поставки, которые Советский Союз хотел бы получить из США в первую очередь:
1) зенитные орудия калибром 20, 25 или 37 мм;
2) алюминий;
3) пулеметы 12,7 мм;
4) винтовки 7,62 мм.
Характеризуя положение с танками, глава Советского государства подчеркнул также, что СССР «необходима помощь Соединенных Штатов в снабжении сталью и танками». Низкое качество американских танков на тот момент не учитывалось.
Беседы со Сталиным произвели на Гопкинса большое впечатление. В первом же отчете Рузвельту и Корделлу Халлу он писал из Москвы: «Я имел две продолжительные и удовлетворительные беседы со Сталиным, и я сообщу вам лично то, что он передает через меня. Однако уже теперь я хотел бы сказать вам, что я очень уверен в отношении этого фронта. Моральное состояние населения исключительно высокое. Здесь существует безграничная решимость победить». При этом в первую же ночь пребывания Гопкинса в Москве случился очередной налет немецкой авиации, в результате которого были повреждены здание общежития британского посольства на улице Вахтангова (сейчас это Большой Николопесковский переулок на Старом Арбате) в непосредственной близости от Спасо-хауса и сам Театр Вахтангова. Вторая встреча Гопкинса и Сталина состоялась 31 июля и длилась почти два с половиной часа.
В августе принимается окончательное решение провести в Москве конференцию с участием представителей Великобритании и США высокого ранга. 15 августа послы Великобритании и США Криппс и Штейнгардт в 18.00 вручают Сталину соответствующие ноты, после чего глава Советского государства немедленно диктует положительный ответ и его передает советское радио. «Товарищ Сталин попросил американского и английского послов передать президенту Рузвельту и г-ну Черчиллю соответственно искреннюю благодарность народов Советского Союза и Советского правительства за их готовность помочь СССР в его освободительной войне против гитлеровской Германии».
Представители США и Великобритании (Уильям Аверелл Гарриман – будущий посол США в Москве, сменивший Штейнгардта, и лорд-хранитель малой печати, британский газетный магнат и известный русофил Уильям Эйткен, 1-й барон Бивербрук) прилетели в Москву 28 сентября из Архангельска, куда они прибыли накануне. В Москве их встречали Вышинский и персонал американского и английского посольств. После встречи с Молотовым делегаты конференции в сопровождении послов своих стран встретились со Сталиным. С советской стороны на встрече также присутствовали Молотов и Литвинов, имевший статус делегата-переводчика. Последовавшие далее переговоры получили в исторической науке неофициальное название «Московская конференция».
Официально конференция открылась 29 сентября в здании НКИД (Спиридоновский дворец, ныне Дом приемов МИД РФ на Спиридоновке). На получасовом закрытом заседании были назначены члены шести совместных комитетов (военного, военно-морского, авиационного, транспортного, сырьевого и комитета по поставкам медицинских материалов). К утру 3 октября комитеты должны были подготовить доклады о соответствующих потребностях СССР, но уложились досрочно. Первого октября делегаты встретились еще раз для подписания соглашения, известного в истории как «Первый протокол», со сроком действия до июня 1942 года.
«Секретный протокол конференции представителей СССР, Великобритании и США, состоявшейся в Москве с 29 сентября по 1 октября 1941 года», состоял из обширного списка «заявки СССР» (левая колонка) и ее «удовлетворение» (правая колонка), то есть, по сути дела, ответной реакции Британии и США на советские заявки.
Ни одна из советских заявок – всего 71 позиция от танков до какао-бобов плюс 72-я по медицинским средствам, которая была выделена в отдельный протокол – не была удовлетворена в полном объеме. После долгих споров были найдены компромиссные цифры.
Изначальный советский запрос (заметно меньший, чем отправленные за два месяца до этого «цифры Молотова») составлял 400 самолетов (300 бомбардировщиков и 100 истребителей), 1100 танков разных классов, 300 зенитных пушек, 300 противотанковых орудий, 4 тыс. тонн алюминия, 10 тыс. тонн брони для танков, 4 тыс. тонн толуола. Представители США и Британии не согласились с размерами советского запроса. В ходе переговоров стороны достигли консенсуса: ежемесячные поставки за девять месяцев, с 1 октября 1941 по 30 июня 1942 года, должны были составить 400 самолетов (100 бомбардировщиков и 300 истребителей), 500 танков, 10 000 грузовиков, 2 тыс. тонн алюминия, 1250 тонн толуола, 1000 тонн танковой брони и ряд других материалов и механизмов военного назначения. То есть по ряду позиций поставки были сокращены более чем вдвое (например, по танкам).
В ряде случаев проблему вызывал спор, из какой страны – США или Великобритании – будут производиться те или иные поставки. По некоторым ключевым позициям поставка так и осталась не проясненной. Например, напротив пункта 68 (пшеница) стоит довольно странная по современным дипломатическим меркам англо-американская пометка: «Можно достать в Канаде, где имеются большие запасы». Слово «достать» тут явно не из дипломатического лексикона.
В виде отдельных приложений были оформлены списки медицинских препаратов и оборудования, которое хотел бы получить СССР, и заявка военно-морского флота (очень скромная). Великобритания в ответ выставила список товаров, которые она хотела бы получить из СССР (который мало в чем выходил за рамки традиционных российско-советских поставок в Лондон через Архангельск). Разве что несколько выделялся лес, который англичане просили выставлять по первому требованию и в неограниченных количествах, что не нашло понимания у советской стороны. Также привлекали внимание британцев советские магний и платина, которой требовалось много и сразу.
При этом даже после стольких тяжелых переговоров и мучительных согласований объемов поставок американская сторона здесь впервые попыталась присовокупить к чисто практическим консультациям еще и лежащий в совершенно иной области вопрос – свободу вероисповедания в СССР. Корделл Халл телеграфировал в Москву Гарриману: «Имея в виду огромную важность этого вопроса с точки зрения общественного мнения в Соединенных Штатах, президент надеется, что вы будете в состоянии добыть у высших властей Советского правительства какое-либо заявление, которое могло быть опубликовано в американской печати».
Советское правительство через свое дипломатическое представительство в Вашингтоне оценивало неожиданное требование Гарримана по свободе совести как инструмент борьбы президента Рузвельта против изоляционистской и фундаменталистской группы в Палате представителей, которая теоретически могла заблокировать поправку, включающую СССР в число стран, на которых распространяется программа ленд-лиза.
4 октября от лица Совинформбюро Соломон Лозовский сделал на пресс-конференции специальное заявление о свободе вероисповедания в Советском Союзе и разъяснил, что согласно советской Конституции «свобода отправления религиозных культов признается за всеми гражданами». В заявлении подчеркивалось, что «представители всех религий в СССР решительно выступают против нацистского бандитизма и варварства».
Временный поверенный в делах СССР в США Андрей Громыко (будущий бессменный министр иностранных дел СССР, в тот период он сменил в Вашингтоне отозванного в Москву посла Константина Уманского, жизнь которого впоследствии сложится крайне трагично) 10 октября в сообщении об обсуждении и утверждении в Палате представителей законопроекта о дополнительных ассигнованиях по ленд-лизу отмечал: «Как и следовало ожидать, поправка о невключении Советского Союза в число стран, подлежащих финансированию, по этому закону была отвергнута 162 голосами против 21. Рузвельт и его окружение тщательно подготовили провал этой поправки... Заявление Лозовского по религиозному вопросу повлекло здесь разрядку атмосферы».
3 октября представители США и Великобритании прибыли в Архангельск, где британский минный тральщик Harris доставил их на борт тяжелого крейсера London, стоявшего на внешнем рейде в Белом море. Первая московская конференция стала первым опытом заключения полноценного союзнического соглашения между СССР, Великобританией и США в военно-технической и экономической областях. Впоследствии неоднократно менялись и параметры этого первого соглашения, создавались специальные миссии и даже целые посольства для соблюдения соглашений ленд-лиза, но начало было положено тем приемом, который оказали Гарри Гопкинсу в Архангельске и Москве, и его переговорами со Сталиным и Молотовым.
Следующей вехой стал визит в Москву британского премьер-министра Энтони Идена в декабре 1941 года, которого сопровождал и советский посол в Лондоне Майский. Но это уже другая история.
Совет молодых дипломатов МИД России в рамках проекта «Дипломатия Победы» и подготовки Форума молодых дипломатов «Дипломатия Победы», инициированных по случаю 75-летия Победы в Великой Отечественной войне, предлагает вниманию читателей газеты ВЗГЛЯД уникальные документы Архива внешней политики (АВП) Российской Федерации, посвященные активной деятельности советской дипломатии в предвоенный период и в годы Великой Отечественной войны. Убеждены, что обращение к первоисточникам, подлинным свидетельствам той эпохи, нивелирует попытки фальсификаций и манипуляций историческими фактами, внесет вклад в утверждение исторической правды, поможет воссоздать объективную картину прошлого.
Архив внешней политики РФ является структурным подразделением Историко-документального департамента (ИДД) МИД России. Огромный массив документов (более одного миллиона единиц хранения) охватывает период с 1917 года и продолжает пополняться материалами, отражающими эволюцию отечественной внешней политики с 1991 года. Архив выполняет функцию официального хранилища многосторонних и двусторонних договорно-правовых актов, заключенных от имени Советского Союза и Российской Федерации.