В ночь на уикенд комсомольский инструктор Валерка подслушал разговор старших товарищей – на четвертом энергоблоке ЧАЭС случилось то, что в отчетах позднее назовут «следствием маловероятного совпадения ряда нарушений правил и регламентов эксплуатационным персоналом». Асфальта уж не видно под графитом, зашкаливает счетчик Гейгера, на лицах пожарных – нездоровый ночной загар, но начальство в локальный апокалипсис не верит – реактор не может взорваться, потому что не может взорваться никогда. Валерка пока еще не начальство, а потому – верит. Верит и бежит. Спотыкается, падает, ползет по жухлой траве, эротоманом врывается в женское общежитие и хватает под руку давнюю симпатию – всё, чтобы успеть с ней на утренний поезд.
#{image=487845}Не успеет. Ни на утренний, ни на ночной. Сначала у симпатии сломается каблук, потом в магазин завезут румынские «лодочки», следом грянет комсомольская свадьба – бессмысленная и беспощадная. Пляскам, дракам, пьяным мужским объятиям посвящена большая часть хронометража – всё, что осталось после беготни. И лишь трижды в фокус камеры попадет сияние разрушенного реактора, оком Саурона взирающего на Припять – советский город-сад.
«Пусть будет у нас больше радостных глаз», – поют герои. Суббота ведь, в конце-то концов. И металлический привкус во рту уверенно глушится каберне.
Вторая по счету режиссерская работа маститого сценариста Миндадзе вошла в основной конкурс Берлинского кинофестиваля, а то, что наград не взяла, говорит скорее в её пользу. Прогрессорский стиль Берлинале подразумевает куда более лобовое (до дебильности) высказывание на темы зла и политкорректности, чем позволил себе постановщик. Сними он кино про ужасы социализма, про гибельность атомной энергетики, про упырей из обкома – другой был бы разговор. Однако «В субботу» можно трактовать по-разному – есть в нем и то, что оценит славянофил, и то, чему возрадуется русофоб, и то, под чем подпишется «освободитель», и то, что одобрит совок-ностальгиант. Импрессионистский, дерганый стиль делает фильм типичной кляксой Роршаха, в которой каждый видит, что хочет увидеть.
Так, мысль о том, что партийные начальники, опасаясь паники, лишили людей выбора между жизнью и смертью, хотя и озвучена, но как-то невнятно, в проброс. Более того, Миндадзе фактически оправдывает замалчивание катастрофы, ибо его герои об аварии знают, а кто не знает – тот догадывается, только вот не пытаются спастись, закусывая стронций-90 салатом «Мимоза».
Сквозь ресторанный пир во время чумы просматривается вся та «азиатчина», по которой любят пройтись авторы журнала «Сноб»: жадность, ухарство, эгоизм, пьяные в дупель невесты. Но авторы почти любого журнала со словом «русский» в названии вправе, в свою очередь, сделать акцент на «самурайской» составляющей национального характера, который лишь закаляется в огне, не размокает в грязи, словом, «даже тысяча рентген не опустит русский член», как замечает один из героев. В таких раскладах и бухая невеста, априори жалкое и отвратительное существо, получает свою индульгенцию: новоиспеченный муж нежно погладит проявившийся её животик, и отвращение сменится щемящей жалостью у всякого, кто знает, как радиация действует на плод.
#{movie}Одно бесспорно: атмосферу тупого ужаса и надвигающейся смерти Миндадзе передал блестяще. Там, где фильмы-катастрофы подключают компьютерную графику, у него правит бал дрожащая камера гениального румынского оператора Муту. Суета затылков и спин, мельтешение бетона под ногами и ветвей-плёток на уровне лица, гортанные крики и аккорды лабухов сливаются в сплошной danse macabre. Эта пляска гипнотизирует зрителя не хуже, чем персонажей, погребая под собой логику самосохранения, вытаскивает на свет фатализм и прочную ассоциацию с тонущим «Титаником», на палубе которого играл оркестр. «Пусть всё кругом горит огнем, а мы с тобой споем», – замечал затейник Карлсон по другому поводу.
Логика у происходящего, впрочем, есть. История русской нации в XX веке – это выживание на пределе человеческих возможностей, необходимость довольствоваться минимумом комфорта ради достижения великих целей, существование не благодаря, а вопреки. К 80-м люди устали. Надорвались. Махнули рукой. Отказаться от долгожданной сытости, от румынских «лодочек» и мятых, легких рублей, от крепленых вин и танцев до упаду в законный выходной у них уже не было ни сил, ни желания. На взгляд современника, герои «В субботу» вроде бы сходят с ума, но на деле из последних сил хватаются за скудный быт и мещанские радости именно для того, чтобы с ума не сойти. Для них всё это – последняя иллюзия благополучия и стабильности. А бежать, спасаться, воевать, пахать в три смены они больше не могут – моченьки нет. Вслед за моченькой спустя всего несколько лет кончится и страна, что могла существовать лишь благодаря нескончаемым подвигам и человеческому самоотречению.
Другое дело, что подобная оценка – полуправда. За взрывом реактора всё равно последовали самоотречение и подвиг ликвидаторов, в обиде за память которых фильм не допустили к прокату в Белоруссии. Да вот только не великие герои, а именно маленькие люди на фоне катастрофы – излюбленная тема Миндадзе еще со времен дуэта с режиссером Абдрашитовым, причем катастрофа – именно что фон, она вторична, а первичен – человек в своих инстинктах, рефлексиях, шорах. Поступки персонажей не взяты с потолка – в основу картины легли воспоминания жителей Припяти о «том самом дне», когда хотелось погрешить напоследок – задрать лишнюю юбку, затеять лишнюю драку, выпить лишнюю бутылку вина (по признанию самого Миндадзе, узнав о трагедии, он тоже дезактивировался «красненьким»). Экстремальная ситуация несет за собой катарсис, присутствие смерти – инстинктивное желание жить взахлеб, фатализм делает счастливее. Говорят, кровати в женских общежитиях чернобыльской зоны потом фонили особенно – девушки привечали ликвидаторов после тяжелого рабочего дня.
Наконец, стоит учитывать, что трагедия одного человека всегда воспринимается острее, чем трагедия многих, то есть статистика. Смести Миндадзе камеру с изуродованного усами Антона Шагина – Валерки (весьма неожиданная и крайне удачная роль, особенно в свете его статичности в «Стилягах»), дай общий ракурс, чернобыльская катастрофа рисковала бы попросту затеряться. От лучевой болезни погибли «всего лишь» 150 человек (в основном персонал станции и ликвидаторы), тогда как счет жертвам текущей японской трагедии перевалил за десять тысяч, бомбардировки Хиросимы и Нагасаки – за двести. В этих жутких цифрах невозможно узнать себя, а в мечущемся от чужой любовницы к чужим друзьям Валерке – можно, как узнаешь недавнюю рок-звезду в бессознательно пьяном барабанщике – одном из эпизодических персонажей фильма.
«В субботу» – лента не для всех, но это чрезвычайно сильное высказывание пусть не о Чернобыльской катастрофе, но о непредсказуемости жизни на рандеву со смертью. То, что жизнь в конце концов побеждает смерть, доказала сама катастрофа, правда, если кому и не стоит от этого обольщаться, так это людям: сейчас в зоне отчуждения цветут сто цветов и активно размножаются краснокнижные виды животных. Радиацию они переносят куда менее болезненно, чем соседство с человеческой цивилизацией – шумной, агрессивной, бессмысленной и буквально заточенной на уничтожение себя.