Корреспондент газеты ВЗГЛЯД Полина Ханбигян встретилась с Павлом Басинским накануне презентации «Русского романа», вышедшего в издательстве «Вагриус».
Я не утверждаю, что написал хороший роман. Но я стопроцентно утверждаю, что написал: а) роман и б) русский роман
– Почему ты написал «Русский роман»?
– Около 10 лет назад мне пришла идея написать книгу о русском романе. Я ужасно люблю этот жанр – и роман вообще, и русский роман в особенности…
– И в чем же его специфика?
– Русский роман – ответвление от европейского романа, это несомненно. Это вообще не русский жанр, в отличие, скажем, от повести или классического рассказа. Тем не менее именно в романистике русская литература заняла лидирующие позиции в мире. В любой стране, хоть в Европе, хоть в США, хоть в Индии, хоть в Китае, назовите имена Толстого и Достоевского… Это как пароль.
В то же время для меня очевидно, что русский роман хотя и пришел к нам из Европы, но обрел совершенно иной вид. Это как с ницшеанством или марксизмом. Только в отличие от философии и политики русский роман не принес нам вреда, а, наоборот, вознес на вершины мировой литературы.
– Мне уже встречались книги с таким названием…
– Во Франции еще в XIX веке вышла книга Мельхиора де Вогюе «Le Roman Russe». Книжка – так себе. Но все же там писалось, что русский роман отличается от европейского повышенной метафизичностью (что правда), большим психологизмом (что сомнительно) и т.д.
И мне захотелось написать книгу о русском романе в целом. Не «Русский роман начала XIX века» или «Проблемы романистики Тургенева», а именно в целом освоить жанр. Идея была нахальной, даже невозможной, но только невозможные идеи интересно воплощать.
Несколько лет я собирал материал. В отрыве от газетной работы, разумеется. Честно сидел в Ленинке, делал конспекты, читал теоретиков романа от Дьёрдя Лукача до Вадима Кожинова.
Разумеется, перепахал Михаила Бахтина, гениального теоретика романа. Насколько было возможно, перечитал русскую романистику, восполнял пробелы и т.д. Наконец, сел и набрал на компьютере: «Павел Басинский. Русский роман».
И сразу понял, что никакой филологической книжки не напишу. Писать в академическом ключе? Это не мой язык, хотя я трепетно уважаю академических филологов. Писать в эссеистском, писательском ключе? Это должны были сделать или Набоков, или Андрей Битов. А с какого перепуга писательскую книгу о романе пишет критик и журналист?
В общем, у меня наступило тяжкое время. Я понял, что замысел не состоится. И тогда я сказал себе весело: «Если ты такой умный, если так много знаешь о русском романе, ну и напиши этот самый русский роман».
– Как ты вышел из затруднения?
– Решил написать некий универсальный русский роман. Объединить все жанры. Поиграть, но поиграть всерьез.
Вот и вышло то, что вышло. Я не утверждаю, что написал хороший роман. Но я стопроцентно утверждаю, что написал: а) роман и б) русский роман.
Между тем главный просчет современной русской романистики в том, что она, как правило, совершенно не чувствует жанра. За что давали Букера? За что угодно, но не за роман. За большие – хорошие или плохие – тексты, но не за роман, как его понимали истинные романисты от Стивенсона до Достоевского.
Мне было интересно это делать. Я проверял свои теоретические выводы на практике. Я был исследователем слона, который стал сам слоном. Может, и плохоньким, но слоном.
И конечно, в какой-то момент мой роман вышел из-под моего контроля. Кстати, теперь я убежден, что романист должен быть немножечко графоманом, то есть текст должен вести его помимо его воли.
Потом уже можно сокращать, совершенствовать и прочее. В один присест, без приступов неконтролируемого «безумия» роман не напишешь. Как не напишешь его, не зная хотя бы главных законов романистики.
Потом я смиренно понес свой опус в «Вагриус», главным образом потому, что издательство находится в том же здании, что и «Российская газета», где я сейчас работаю. «Роман» с «Вагриусом» состоялся, и я чрезвычайно благодарен за это издательству. Сегодня это одно из редких издательств, которое работает с авторами «штучно», а не «серийно». И там все еще жива старая школа редактуры.
Конечно, я понимаю, что подставился. Критик, который сам написал роман, похож на голого монаха. До этого всех поучал, каким надо быть человеку, а как разделся – смотреть стыдно! Критик, который сам вышел на литературное поле брани, обречен на избиение.