Евдокимов в «ТИКе» предстает автором хитроумным, зрелым и очень злым. Как уже верно отметил коллега Данилкин в «Афише», динамит непримиримости к «мерзостям современной русской жизни» во все предыдущие творения рижских соавторов закладывал в первую очередь Евдокимов. Если более лиричный и музыкальный Гаррос ранее несколько гармонизировал то, что сходило с совместного станка, то теперь сдерживающих факторов нет – «ТИК» зачастую намеренно неаккуратен по части стиля, избыточен в смысле экспрессии.
От романа веет то адским жаром московской денежной фабрики, то ледяной свежестью безысходных провинциальных просторов
От романа веет то адским жаром московской денежной фабрики, то ледяной свежестью безысходных провинциальных просторов. Кино как машина манипуляций для Евдокимова – лишь повод; более всего его занимает «расчеловечивание», девальвация индивидуальных нравственных ориентиров в условиях не по-хорошему актуального в нынешней России социального дарвинизма, ежечасно начиняющее современное нам общество смертоносной начинкой боли, ярости и разочарований. Предчувствие падения стен и переборок, катастрофической разгерметизации отсеков – вот о чем на самом деле этот роман.
– Как изменились ваши задачи и ожидания как автора от «Головоломки» до последнего на данный момент сольного романа?
– Изменились, разумеется, в каком-то смысле очень сильно. Все-таки «[голово]ломка» в те счастливые времена, когда она придумывалась и писалась (2000 год), была для нас с Гарросом, двух не лишенных амбиций, но никому за пределами крохотной провинциальной Риги не известных критиков, неким экспериментом, авантюрой, развлечением. На данный же момент я являюсь автором пяти написанных совместно и соло книжек и человеком, несколько лет живущим только и исключительно на литературные доходы. Попросту за это время беллетристика из авантюры для меня сделалась профессией (я ни в коем случае не о каком-то там повышении социального статуса, а исключительно об ином способе зарабатывать на жизнь).
Хотя в самом главном – в той внутренней интенции, которая заставляет человека браться за сочинение прозаического текста, – ничего не изменилось, да и не могло измениться. Поскольку такой человек (если только он не попсовый халтурщик и не самоудовлетворяющийся графоман) всегда стремится довести до максимально широкого круга читателей свое авторское высказывание, комплекс идей, концепцию, индивидуальный взгляд на вещи. Так было и у меня – с «[голово]ломкой», с каждым последующим текстом – и будет, надеюсь, до тех пор, пока я не почувствую, что пора «переквалифицироваться в управдомы».
– В «ТИКе» Москва предстает как некая антиматерия по отношению к остальному пространству бывшей империи. Где, помимо Риги, вам приходилось бывать (я имею в виду Россию и бывшие республики)?
– Я не могу назвать себя таким уж большим знатоком постсоветского пространства в его нынешнем состоянии – мои перемещения по нему за последние, скажем, лет десять довольно хаотичны и нерегулярны.
Но, как и почти у любого человека советского (точнее, советскосоюзовского) происхождения, у меня на этом пространстве остается множество личных связей: родственники на Украине, где я родился, в Рязани, откуда происходит моя семья, друзья в Великих Луках, множество знакомых в Москве и Питере, где я в последнее время бываю по нескольку раз в год...
Тут, кстати, сразу надо оговориться, что пространство бывшего СССР очень сильно и быстро мутирует. И Прибалтика, и Москва, и Питер, и российская провинция меняются, что называется, внутри себя и по отношению друг к другу.
Причем все эти изменения, насколько я могу судить, идут по принципу расподобления: когдатошняя одна страна окончательно рассыпается на совершенно непохожие точки и регионы, причем дробление это гораздо гуще чисто государственного.
Нынешняя Прибалтика уже совершенно непохожа на Россию, это другой мир; но и никакой одной России ведь нет: что общего между Москвой и Великими Луками? Более того, что общего между поселком Николина Гора и Южным Бутовом?
Та же история с Украиной, в пределах которой существуют несколько стран и наций, где есть богатая, лощеная столица, не имеющая и не желающая иметь понятия о существовании какого-нибудь Луганска; да даже и с крошечной Латвией, где есть Рига, недвижимость в которой стоит дороже, чем в Берлине, и нищая полуспившаяся Латгалия...
Если же возвращаться к Москве, то ее вопиющий, безоглядный и самоупоенный отрыв от всего окружающего пространства настолько показателен, что не мог не стать для меня как для беллетриста символом разрыва всех бытовых, идеологических и попросту личных связей на пространстве бывшего Союза.
Халявных денег много, желающих их освоить вообще пруд пруди, но людей, способных сочинить не совсем имбецильный сюжет, приходится разыскивать с собаками. Ну а где их искать, как не среди литераторов? |
– К сожалению, Калфуса не читал. Да и вообще для меня кино, на которое в «ТИКе» так много завязано, было все-таки в основном отправной точкой. Более поводом, нежели темой. Просто это такая материя, в которой я, как бывший кинокритик, вроде худо-бедно разбираюсь; но интересовали-то меня вещи даже не столько социальные, сколько социально-психологические: проекция социальных процессов на личный уровень и расчеловечивание общества как результат расчеловечивания индивидов.
Но ведь и здесь кино – великолепный индикатор: система личных и профессиональных отношений, утвердившаяся в современной России, в нынешней российской киноиндустрии представлена в совершенно гротескном, карикатурном виде.
– Как вы относитесь к тому, что «современной русской прозой» киношники все чаще интересуются вперед издателей?
– Это, кстати, далеко не правило – в основном киношники все-таки покупают «засвеченные» произведения. Но активность, с которой они «подметают» в последние года два все мало-мальски заметное, более чем понятна: в кино сейчас в России рвануло громадное количество разномастного народу, среди которого реально одаренных и умеющих сочинять истории – меньше сотой доли процента.
Халявных денег много, желающих их освоить вообще пруд пруди, но людей, способных сочинить не совсем имбецильный сюжет, приходится разыскивать с собаками. Ну а где их искать, как не среди литераторов?
– В этой связи как бы вы, как автор и журналист, охарактеризовали ситуацию с книгоизданием в России?
– Ситуация – не только с книгоизданием, а вообще с литературным процессом в современной России – парадоксальная: издательский вал огромен, а пристойных книг кот наплакал.
Количество изданных в год текстов зашкаливает, а регулярно читает книжки какой-то совершенно смехотворный процент населения. Издательский спрос на новые имена и произведения велик, но платят авторам – причем не только новичкам, но и корифеям! – столько, что прожить лишь на литературные доходы способны единицы.
Литературных премий навалом, но премированные романы, за редким исключением, никто не читал, не читает – и правильно делает.
Одно можно сказать точно – несмотря на издательский бум, наблюдающийся в России уже лет пять минимум, нормального механизма функционирования «мидл-классовой» (не чисто попсовой, но и не заведомо маргинальной) литературы в том виде, в каком он существует на Западе (где критика и премии делают из произведения бестселлер), у нас так и не создано.
А раз естественный литературно-медиа-коммерческий метаболизм не работает, в любой момент возможны самые неприятные неожиданности.
– Как, на ваш взгляд, складывается ситуация с новой литературой в России? Что вы думаете о «литературе медиафигур» и о популярном в последнее время взгляде на писателя с его книжками как на «медиапроект»?
– В царстве победившего пиара, каким является нынешняя Россия, этот самый пиар в значительной степени давно заменил действительность. В том числе и литературную. Литературные «имена» надуваются чисто медийными средствами как мыльные пузыри – но чему тут удивляться, если то же самое происходит в кино, музыке, политике, далее везде?..
Разумеется, чем больше издатель делает ставку на раскрутку, а не на состоятельный текст, тем меньше появляется в книжных магазинах этих самых состоятельных текстов. Это отчасти ответ на вопрос, почему сейчас в России издают и покупают так много, а читать по-прежнему почти нечего.
– «ТИК» насыщен полемикой с собратьями по перу, в первую очередь – с вашим многолетним соавтором Александром Гарросом. Мне, например, даже показалось, что зверски убиваемый Игорь Гордин списан с Александра, а у главной героини есть некоторые черты Анны Старобинец, например боязнь пауков… Это, разумеется, хорошая пожива для будущих исследователей, но как бы вы сами откомментировали подобные предположения?
– На самом деле все параллели с моими добрыми знакомыми случайны и уж в любом случае незлонамеренны.
С добрыми знакомыми, повторяю, потому что отдельные представители российской киноиндустрии, с которыми я в свое время имел сомнительное удовольствие общаться, в романе и впрямь присутствуют в почти незамаскированном и весьма отталкивающем виде...
Просто дело в том, что я отношусь, вероятно в силу журналистского генезиса, к тому типу беллетристов, которые хватают из реальной действительности все, что может пригодиться в деле, включая черты и привычки близких и дальних знакомых (хотя что до, например, пауков, то они взялись тут исключительно из фильма «Травма»).
Но уж разумеется, я менее всего думал, когда писал книжку, о сведении каких-то личных счетов.
Обложка романа Алексея Евдокимова «ТИК» |
– Местами из вашего романа выносишь впечатление двойственности и некоторой незавершенности мысли – с одной стороны, вы проводите жесточайшую критику «культуры супермаркета», где в условиях девальвации интеллектуальных и эстетических иерархий производитель ответственного, но при этом демократичного искусства уравнивается в правах с любым другим поставщиком непопулярного товара.
Грубо говоря, после того как обычному человеку объяснили, что ему нечего стесняться естественных предпочтений, новый роман писателя Евдокимова неминуемо проигрывает рядом с заметками на коленке какой-нибудь козы; именно потому, что роман этот умнее и профессиональнее написан.
А с другой – современный западный мир, именно что и произведший эту культуру на свет, то общество, где она существует в наиболее «утрамбованном» виде, предстает у вас несравненно более привлекательным по сравнению со страшной и неустроенной, но и не так однозначно определившейся пока Россией. Что это – двойственность русскоязычного писателя и одновременно западника-рижанина или нечто иное?
– Дело, пожалуй, не в «культуре супермаркета» и не в обществе потребления. Да, супермаркет с потреблением в нынешнем мире безальтернативны, и данному обстоятельству мы действительно обязаны изрядной девальвацией интеллектуальных иерархий. На эту тему сказано много, но я-то в данном случае пытался писать не об этом.
Меня интересовало не столько происходящее в обществе, где все продается, сколько причины, по которым социум превращается в биоценоз, а человек – в животное.
Если говорить о Западе, то там, несмотря на все сомнительные прелести торжествующего консюмеризма, ничего подобного не происходит. Это в значительной степени происходит в нынешней России; но, по-моему, причина тут вовсе не в том, что Россия переняла западную потребительскую модель (хотя перенятие – бездумное, шоковое, истерическое – стало в изрядной мере катализатором процесса).
Плох ведь не индивидуализм, пестуемый Западом со времен Возрождения, а индивидуализм, лишенный социальных инстинктов. Есть «разумный эгоизм», самоорганизуясь на основе которого общество способно стать достаточно толерантным и относительно комфортным для физического и даже интеллектуального существования каждого отдельного его представителя (как это – со всеми оговорками – все-таки произошло на Западе).
А есть полная атомизация каждого отдельного человеческого существа, обрыв любых социальных корней, игнорирование всяких коллективных (не путать с коллективистскими) интересов, агрессивное противопоставление себя всем, чисто животная зацикленность на индивидуальном выживании. Вот это мы, к сожалению и ужасу, и наблюдаем в современной России, где скины мочат «черных», деды салабонов, силовики разводят олигархов, сильный всегда прав, все голосуют как велено и всем на все наплевать.
И если я говорю в «ТИКе» о «кризисе смыслов», то меня скорее интересует, почему сейчас в России даже те, кому независимость и критичность мышления положены по социальному и интеллектуальному статусу, добровольно отказываются от привилегии и обязанности быть «самими по себе», выбирают путь наименьшего интеллектуального сопротивления.
Молодые писатели ходят на аудиенции к Суркову и Путину, амбициозные сочинители катают сценарии сериалов, в журналистике торжествует глянцевый идиотизм – все эти прелести современного российского существования, по-моему, коренятся в тех же жутковатых процессах индивидуального расчеловечивания, что и истории вроде произошедшей с рядовым Сычевым и прочими, и никак не сводятся ни к политической ситуации, ни к торжеству определенной экономической формации. И политика, и экономика, и культура со всей ее деградацией в данном случае – лишь проявления.