Кто-то на днях сказал, что Россия замерла в предвкушении выборов. Вроде люди еще улыбаются, движутся, ходят на светские рауты, перемалывают друг другу косточки на публичных мероприятиях, но жизнь словно остановилась. То же ощущение застывшего ожидания охватывает и при виде коллекции Батлинеров.
От водных лилий до зеленых шляпок
С этой точки зрения коллекция Батлинеров – тоже открытие. Коллекция удивительна не столько подбором первоклассных работ, сколько самим ощущением эпохи
Выставка «От Моне до Пикассо: коллекция Батлинеров» в венской Альбертине представляет целую эпоху. Начало прошлого века можно условно разделить на два равных, но разнонаправленных течения: импрессионизм (воспоминание, ощущение, взгляд вовнутрь) и экспрессионизм (эмоцию, накал страсти, субъективное снаружи).
От Пруста до Дюрренматта, от Моне до Пикассо.
Рядовому зрителю привычно объединять все и вся в какие-то устойчивые параллели, связывать вещи в привычные логические цепочки. Нам проще закрыть глаза на что-то, представить, что история ошибается, – даже история может ошибиться, но только не наше представление о правде и истине.
В какой-то мере подобные выставки и должны служить неблагодарной цели раскрытия правды. Тут уместно вспомнить прошедшую летом в мадридском музее Прадо выставку «Иоахим Патинир. Изобретение пейзажа».
Публике был представлен известный доселе лишь узкому кругу специалистов художник. Вдобавок выяснилось, что он чуть ли не родоначальник всей традиции пейзажной живописи вообще. Естественно, такие нервные потрясения фундамента гуманитарного образования публика терпит с трудом.
С этой точки зрения коллекция Батлинеров – тоже открытие. Коллекция удивительна не столько подбором первоклассных работ, сколько самим ощущением эпохи. Разноплановые работы складываются в единое ощущение. Уже как-то не задумываешься, что неподвижно-желтые водные лилии Моне с их импрессионистской флегматичностью были написаны через два года после октябрьской революции в России и через год после «Молодой девушки в рубашке» Модильяни.
Целое столетие представляется плавным перетеканием красок. Пастельно-голубые танцовщицы Дега (почти как у нас в Пушкинском) чем-то похожи на лилии Моне; густой и плотный бело-желтый фон одновременно водянист и воздушен; черты лица и кувшинка размазаны по холсту той же щедрой линией.
Черты заостряются у Модильяни, сохраняя лишь густой голубой, чтобы окончательно сместиться на здесь и тогда у «Женщины в зеленой шляпке» Пикассо и окончательно смазаться в «Сидящую фигуру» у Фрэнсиса Бэкона. Так у Йейтса в стихотворении «Водомерка» повторяется рефреном «и как водомерка над глубиной, скользит его мысль в молчании» ответственность Цезаря, вдохновение Микеланджело, страх Елены Троянской.
Декораторы-золотодобытчики
Параллельно с этой сборной палитрой века Верхний Бельведер в той же Вене представляет выставку Густава Климта.
К разговору о всевозможных делениях: Климт идеально подходит на роль персоналии века – «золотой божок» прошлого, блестящий, как стометровая цепь последнего царя ацтеков Монтесумы. Красивый, напыщенный – не таких ли кумиров творит себе наш век?
Крупнейшее, между прочим, собрание: в коллекцию было добавлено около 20 новых работ. Да и сама коллекция была замысловатым образом реорганизована так, чтобы максимально полно отразить жизнь австрийского художника. Что поделать, с тех пор как «Адель» стала самой дорогой картиной, акции Климта как великого австрийского живописца резко поползли вверх. Из декоратора он стал пророком в своем отечестве.
Климт действительно сыграл для Австрии не последнюю роль. Организаторы выставки попытались отразить именно австрийского, а не мирового Климта со всеми его изысками (тем же «Поцелуем», столь явно вдохновленным средневековыми манускриптами и пестрыми венецианскими бусинами), а заодно и его влияниями на авторов австрийских (например, Кокошку и Шиле).
Кстати, о влияниях: первые кадры известного мультфильма-манга «Песнь эльфа» копируют все тот же климтовский «Поцелуй», так что аллюзии на золотоносного австрийца актуальны всегда и везде.
Имперская Вена искала вдохновение в течении необарокко (забытые нами ныне имена Готфрида Земпера, Карла фон Хазенауэра, театральных архитекторов Феллнера и Хелмера и прочих несчастных от Рингштрассе) и чеканила свой образ более чем полновесно – помпезными общественными зданиями.
Впрочем, как и любое вдохновленное имперскими амбициями обращение к искусству – достаточно вспомнить сталинские высотки или Саграда Фамилиа в Барселоне.
Громоздкие общественные здания требуют не менее громоздкого внутреннего убранства – чем пышнее и изощренней, тем лучше. Фрески на мифологические темы – отлично! Позолота – роскошно!
Именно с таких заказов и началась карьера будущего мифотворца Густава Климта в Товариществе художников вместе с братом Эрнстом и Францем Матчем. Снова вспоминается Йейтс, правда на этот раз с «Византией»: «О мудрецы, явившиеся мне, как в золотой мозаике настенной».
В золото, как известно, обращаются простые металлы путем долгих трансформаций. В прошлом году на аукционе Климт тоже доказал, что прошел все фазы алхимических трансмутаций и его золото оказалось настоящим. А выставленные фризы и картины позволяют приобщиться к прекрасной жизни.
Интересно, что выставка Климта сменится выставкой «Вена – Париж: Ван Гог, Сезанн и австрийские модернисты» в Нижнем Бельведере.
В первое десятилетие XXI века наследие прекрасной эпохи становится как нельзя более актуальным. Остается надеяться, что мы не повторим политических ошибок, сто лет назад приведших к двум войнам и переделу мира.