А сам Спрингстин на концерте только смеялся:
– И где же находится этот факинг Конкорд? Ехал сюда мимо каких-то выжженных холмиков и не мог взять в толк, куда я попал... И вы все называетесь конкординцами? Ну, теперь я знаю, где вы живете, бастарды... И, может быть, опять сюда прилечу. Но – Спрингстин поднял палец вверх и ухмыльнулся, – обещать ничего не могу.
Рожденные в США
Cам Спрингстин на концерте только смеялся |
Все места «Sleep Train Pavilio», рассчитанного на двенадцать с половиной тысяч мест концертного сооружения на открытом воздухе, были заняты: люди съехались сюда с Района Залива и прилегающих к нему областей. Хотя шоу Спрингстина в соответствии с указанным на билетах временем должно было начаться в семь тридцать вечера, оно стартовало лишь час спустя. Публика гадала, кому на руку такая задержка – наверное, устроителям, которые шустро торговали пивом, жирными начос и гамбургерами, неприлично и резко пахнущими общественной кухней. Но скорее всего причина была действительно в том, что Спрингстин заблудился и опоздал.
Перед входом каждому обилеченному выдавали красно-синий шейный платок. Дамы бальзаковского возраста, тут же превращаясь в пионервожатых, повязывали его поверх футболок с надписями «Bruce Springsteen» и «Devils and Dust», по названию предыдущего альбома Босса, а парни напяливали на голову будто бандану. Так заявляла о себе компания по продаже матрасов, чей логотип маячил на сцене (стоимость обыкновенного матраса в Америке может доходить до тысячи долларов).
К восьми тридцати немного стемнело, и на четырех развешенных над сценой экранах стали видны рекламные слоганы («Не забудьте перекусить» и «Добро пожаловать в Sleep Train Pavilion»), а затем – когда они целеустремленно вышли на сцену – и музыканты в количестве семнадцати человек. Белые с бакенбардами в кепках, черные, курчавые в шляпах и ярких жилетах – с гитарами, банджо, аккордеонами, скрипками, барабанами – вся эта команда, стилизованно разодетая под начало двадцатого века, не теряя ни минуты, слаженно заиграла, задвигалась и запела. Впечатление удивительной сыгранности дополняли «дуэты»: в начале концерта музыканты стояли у микрофонов попарно, как будто склонившиеся головами друг к другу влюбленные у фонарей.
Так сразу поперли они на рожон, как молодые питбули, так напористо выводили рулады, будто подхватывая своими голосами заводилу-солиста и подбрасывая его над толпой, как на рабочем собрании, стихийно превратившимся в митинг, что нельзя было не согласиться с журналистом, заметившим, что Спрингстин и Ко буквально подминали мелодии под себя, набрасывались на них всем скопом, волокли огромные куски музыки на спине.
Редкий талант объединять
В духе ныне восьмидесятисемилетнего Сигера, чуть не угодившего в пятидесятых годах в тюрьму за свои политические убеждения и любовь к коммунизму |
С первых нот открывающих концерт «Джона Генри» (баллады о молотобойце, поборовшем буровую машину) и госпела «O Mary, Don’t You Weep»(об оплакивающей Иисуса Деве Марии) стало ясно, что Спрингстин обладает талантом объединять незнакомых людей и создавать из них единое, в такт дышащее общество: небо вдруг показалось более высоким, публика – чище и нравственней, и уже не возникало сомнений в том, что искусство спасет мир.
Слушая американские народные баллады о муле, вместе с героем песни участвовавшем в строительстве Эри-канала («Erie Canal»), или о грабителе, отдававшем награбленное беднякам («Jesse James»), думалось, что за одну или две таких песни можно простить создавшему их народу все прегрешения. Что народ, у которого такой фольклор, будет жить, несмотря ни на что. Будто вдруг подул свежий ветер и при помощи собранных и аранжированных Питом Сигером песен протеста хорошенько проветрил спертый воздух страны.
В духе ныне восьмидесятисемилетнего Сигера, чуть не угодившего в пятидесятых годах в тюрьму за свои политические убеждения и любовь к коммунизму, Спрингстин отпустил несколько нелестных комментариев в адрес администрации Буша, не отозвавшейся с должной расторопностью и теплотой на трагедию в Новом Орлеане, а также спел песню, призывающую отозвать солдат из Ирака («Bring Them Home»). Эта песня была написана Сигером в шестидесятых годах и стала антивоенным гимном во время войны во Вьетнаме; Спрингстин же ее переиначил, добавив строчки, отсылающие к нынешним войнам.
Символичным жестом было и приглашение на сцену проживающей в Вудсайде в Калифорнии певицы Джоан Баэз, прославившейся в шестидесятых годах борьбой за гражданские права и своими пацифистскими настроениями. Вместе с Баэз и «племянником Ники» на клавишных Спрингстин исполнил песню «Pay Me My Money Down», сочиненную негритянскими портовыми грузчиками с Юга и приобретшую в аккордеонной аранжировке привкус зайдеко. Надо сказать, что практически все песни, будь то баллада о сметенном пыльной бурей доме в Оклахоме («My Oklahoma Home»), полное драмы повествование о матери погибшего солдата («Mrs. McGrath») или сочиненная пятьсот лет назад колыбельная «Froggie Went A-Courting (как раз перед «Froggie» девочка из передних рядов закинула на сцену большую плюшевую лягуху-квакуху), Босс исполнял на свой манер, часто преображая их до неузнаваемости; джаз-банд же лабал так вдохновенно, что казалось, вместе с его неустанным пиликаньем ты взлетаешь на воздух.
Я видела Спрингстина «живьем» в первый раз и поразилась не только его сильному, не знающему блеклости и усталости голосу, но и необыкновенной изменчивости его лица. Выйдя на сцену в укороченном темном пиджаке, белой рубашке и брюках «под Джонни Кэша», мосластый Спрингстин, с кустиком волос под нижней губой и импозантностью все повидавшего интеллигента, смахивал больше на офисного работника, чем на представителя «свободной профессии». В соответствии со своим прозвищем – Босс он действительно напоминал начальника НИИ или респектабельного профессора Набокова сразу после мгновенного успеха «Лолиты».
Но стоило ему запеть собственную песню «Атлантик Сити», как стало видно, что этот «работник офиса» полон страстей. Он вполне мог быть и хитмэном, и игроком. Одиноким волком, которому захотелось, склонившись на чье-то плечо, ощутить нежность ночи после долгой, наполненной сигаретным дымом игры в казино.
Как заметила после концерта Джоан Баэз в разговоре со Спрингстином (об этом рассказал в местной прессе журналист Пол Либераторе), концерт Спрингстина в самом деле был уроком истории |
Только Спрингстин принялся за хит «Rag Mama Rag», написанный Робби Робертсоном из группы «The Band», как тут же стал транслировать мальчишескую мимику и ухватки смазливого живчика Робертсона.
А стоило ему запеть от лица какого-нибудь американского работяги, обчищенного до нитки Великой Депрессией («How Can A Poor Man Stand Such Times and Live»), как он тут же превращался, с темнеющим, нахмуренным лицом и окаменелыми скулами, в этого самого серьезного, отчаявшегося и отчаянного американского работягу (кстати, эту песню Спрингстин тоже переработал, досочинив текст о трагических последствиях урагана «Катрина»).
Надо сказать, что порой, заплатив какие-нибудь жалкие двадцать долларов за пятерых полузадушенных исполнителей народных ирландских, я выходила с концерта с глубоким чувством того, что по отдельности они не наиграли и на три пятьдесят. Билет на Спрингстина обошелся мне в семьдесят долларов, но пел он на все двести без единого перерыва!
Вечер трудового дня
Начав ровно в восемь тридцать, он не останавливался до одиннадцати, неустанно наполняя до предела проникновенным, почти гениальным звучанием все два с половиной часа. Дизайнеры тоже постарались на славу: сцена была оформлена элегантно, но просто. Когда исполнялся госпел, она походила на какое-нибудь богемное заведение Нового Орлеана: оранжевые люстры, сиреневые столики, бархатные темные шторы. Когда звучало что-то более классическое, подсветка штор и люстр менялась, и сцена начинала походить на филармонический или оперный зал.
Как заметила после концерта Джоан Баэз в разговоре со Спрингстином (об этом рассказал в местной прессе журналист Пол Либераторе), концерт Спрингстина в самом деле был уроком истории. Уроком, на котором американцы смогли вспомнить свое богатое, трудное прошлое, полное антивоенных настроений и борьбы за права.
Дискутируя с одним своим хорошим знакомым, известным российским прозаиком и эссеистом, заявившим в споре со мной, что «быдловатый, мачистый Спрингстин услаждает слух среднего белого американского мужика и, в сущности, выполняет в Америке роль Макаревича», мне хотелось бы процитировать закулисные слова Спрингстина:
«Меня с энтузиазмом принимали в Европе, чего я не могу сказать об Америке. Вернее, о Средней Америке. В Париже и Лондоне люди буквально выпрыгивали со своих мест, выражая свое восхищение американскими песнями, написанными сто лет назад, а в Средней Америке мы с трудом продавали билеты. Почему так произошло? Американцы не гибки. Они ждут от меня привычный классический рок, который я исполнял со своей «E Street Band». И не в их характере дорожить своим прошлым. Поэтому им сложно понять и принять то, что я сейчас исполняю.