Джунгли в Париже

Но был ли на самом деле так уж наивен этот самоучка, начавший серьезно рисовать только на пороге своего сорокалетия? Принесшие ему знаменитость лубочные джунгли с двумерными хищниками на первом плане – были они лишь везением дилетанта или все же воплощением продуманного авторского замысла?

Молодой да ранний

Во втором зале выставки собраны ранние работы Руссо. Мало чем примечательные с художественной точки зрения, они, тем не менее, убедительно показывают, что к своей художественной манере Руссо приходил постепенно и сознательно. В произведениях 1880-х годов «Встреча в лесу», «Карнавальный вечер», несмотря на очевидное отсутствие техники, еще видны попытки соответствовать традиции. Портреты выписаны гораздо более детально, чем в поздних работах, пропорции реалистичнее, точнее соблюдена перспектива.

Работа 1891 года «Тигр в тропическом ливне (Удивление!)» уже гораздо смелее и ближе по духу произведениям 1900-х годов. Бурная растительность всех оттенков зеленого сгибается под порывами дождя и ветра, а сквозь нее несется обезумевший от буйства природы двумерный и непомерно маленький по сравнению с густой травой тигр. По слухам, Руссо утверждал, что картина написана под впечатлением от его поездки в Мексику. На самом деле художник никогда не выезжал из Европы. Вдохновение и знания он черпал из оранжерей парижского ботанического сада и кичевых анималистических композиций из музеев естественной истории – таких, например, как огромная «Горилла, похищающая женщину» работы Эммануэля Фремье, которая по эксцентричному замыслу устроителей открывает выставку.

После «Тигра» Руссо не возвращается к тропической теме четырнадцать лет. Картины того периода – в основном спокойно-скучные пейзажи вроде «Таможенного поста»: две застывшие в неестественных позах фигуры с тростью, охраняющие таможенные ворота, на фоне салатовых холмов. Но в 1905 году тропическая тема появляется снова и становится одной из основных в его творчестве. В сказочных тропических декорациях теперь все чаще разыгрываются сцены насилия. Вот «Голодный лев бросается на антилопу»: хищник и жертва сплелись в едином порыве, льется кровь, на горизонте встает кроваво-красное солнце, а среди бурной и не в меру крупнолиственной растительности затаились в ожидании дикие звери. Вот, в еще более колоритном антураже, «Тигр борется с буйволом», «Ягуар атакует лошадь», «Тигр атакует разведчика»…

Странным образом, однако, поток скучно-идиллических пейзажей при этом не прекращается. «Набережная Иври» 1907 года выполнена все в той же манере, что и висящий по соседству «Таможенный пост» пятнадцатилетней давности: по променаду, больше напоминающему деревенскую площадь, чем парижскую набережную, разгуливают поодиночке миниатюрные фигурки, опираясь на разнообразные тросточки. По небу как ни в чем не бывало плывет гордость французской авиации: дирижабль «La Patrie»...

Что творилось в голове у художника, писавшего идеализированные виды Парижа вперемешку со сценами насилия в сказочно-ярких тропических декорациях? Стремление романтика вырваться из оков пошлой городской среды в незыблемый рай девственной природы? Мечты Мцыри о снежном барсе? Отчасти, наверное, это так. Тем более что в одном из последних полотен Руссо, «Мечте», тропическая тема наконец совмещается с бытописанием, и действительно именно в романтической плоскости. Руссо изображает обнаженную даму, спящую на вельветовом диване посреди джунглей. Как он объяснял удивленной публике на Независимом салоне 1910 года, «дама спит и во сне переносится в самую гущу тропического леса, где слышна флейта чародея». К тому же такая трактовка легко вписывает Руссо, несмотря на всю его самобытность, в творческий контекст современного ему постимпрессионизма. Гоген, Ван Гог, Сера тоже искали «простую правду» и «чистую эстетику» в уголках земли, нетронутых западной цивилизацией…

«Запущенный сад величин…»

Но вернемся в начало выставки и вглядимся в относительно ранний автопортрет «Я сам. Портрет-пейзаж» (вызвавший, кстати, немало насмешек у современников). «Я сам» изображает слегка сутулого бородатого художника с кистью и палитрой в руках. Черной фигурой возвышается он на фоне набережной Парижа, треугольным беретом касаясь игрушечных облаков. За его плечами проплывает разукрашенный кораблик, а по променаду разгуливают фигуры, уменьшенные, в нарушение всех законов перспективы, до размеров его мизинца. Кураторы выставки заключают о монументальности амбиций художника. Но обратим внимание на выражение его лица: нахмуренные брови, опущенные уголки губ, грустно-растерянные глаза. Ничего похожего на устало-снисходительный взор романтика, которым, например, смотрит с автопортретов Гоген! За ширмой монументальности в «Я сам» обнаруживается беззащитность маленького человека, заброшенного судьбой на непомерно высокий пьедестал. В нем нет и доли романтического презрения к действительности – скорее, «ласковый испуг» молодого Мандельштама: «Неужели я настоящий и действительно смерть придет?».

Этим «ласковым испугом», если вдуматься, пронизано большинство «парижских» работ Руссо. В мире, в котором солдаты французской армии редуцированы до умилительных оловянных солдатиков, а пейзажи «прогнившего» Парижа – до лубочных картинок, жить уже не так страшно. Не тот же ли, между прочим, это метод, которым успешно пользуется Жан-Поль Жене в «Долгой помолвке» и «Амели»?

Но все же «тропические» картины Руссо – это не просто бегство от суровой реальности в кисейную сентиментальность. (А бежать и в самом деле было от чего: смерть сначала одной, а потом второй жены и сына, изматывающая бедность и насмешки критиков). Скорее, это бегство в мир детских снов. В мир, живущий по тем же законам, что и реальность, только лишь в сюрреалистических декорациях. В этом мире все также «тигры зайчиков грызут», пусть и под обворожительные звуки флейты чародея. Сны не избавляют от страха, скорее, наоборот: они обнажают страх во всей его первобытной сущности. Жестокость тропиков – как тютчевский архетипический «древний ужас»; взбесившийся ребенок, несущийся над трупами на черном коне («Война») – почти прямая его аллегория.

…«Таможенник» Руссо и в самом деле участвовал в денежной махинации. Ему удалось перехитрить суд, но нас ему не перехитрить: между скучноватыми видами Парижа и жестокими, но прекрасными сказочными джунглями нет противоречия. Они выражают вовсе не контраст пошлой среды абсолютной свободе, но и, конечно же, не контраст буржуазной европейской идиллии зловещей африканской реальности. Это просто две стороны одной медали. То есть, в сущности, одно и то же.

Дата проведения выставки: Лондон, Tate Modern – до 5 февраля; Париж, Musée d’Orsay – с 15 марта до 19 июня; Вашингтон, National Gallery of Art – с 16 июля до 15 октября.