Воспоминания Людмилы Алексеевой написаны для американского читателя. Процессы, происходившие на пространстве бывшего СССР, весьма волновали заинтересованную публику, и Алексеевой, тогда еще эмигрантке, автору «Истории инакомыслия в СССР» (1984), предложили поделиться воспоминаниями об оттепели. О возникновении явочным порядком демократического движения в Советском Союзе. О реакции властей на зарождающееся в несвободной стране гражданское общество.
Прошлое на экспорт
Книга Людмилы Алексеевой «Поколение оттепели» |
Американским читателям пришлось многое объяснять. Например, кто такие декабристы и почему в СССР не поощрялось общение с иностранной прессой.
Особые требования были к стилю и к тому, что называется «пафос» в старом, филологическом значении этого слова. Требовались значительная доля сентиментальности и непременные «победные интонации», когда описываются преодоления препятствий.
В обратном переводе с английского на русский многие «экспортные» требования были изъяты – в этом несомненная заслуга авторской редактуры.
Сюжет книги вполне описывается фразой: «Как я дошла до жизни такой». Можно было понять, что не все ладно в Датском королевстве, когда тебя разбирают на собрании за чтение вслух неугодных поэтов или пение вредных песен.
Впрочем, дядя будущего председателя Московской Хельсинкской группы очень емко описал своей племяннице статус-кво: «Ты говоришь о принципах социализма, но ведь не в этом дело. Принципы – для таких ученых дур, как ты. Нет принципов. Нет социализма. Есть просто шайка паханов. Они захватили власть и удерживают ее».
Собственно, это книга о гражданском взрослении. О нескольких логичных поступках, нескольких шагах, которые сложились в дорогу – на какой-то ее стадии – без возврата.
Вот несколько характерных цитат:
«Когда Мише было тринадцать, он спросил, почему все наши гости – бывшие каторжники или бывшие сумасшедшие».
«Теперь мы напрочь лишены частной жизни. Наша квартира круглосуточно прослушивалась. Мы жили как на сцене… В дверь постоянно кто-то звонил. Десятками приходили иностранные корреспонденты и ходоки из провинции. Часто пресс-конференции группы проводились в нашей квартире, в большей из двух комнат. Старые семейные порядки были забыты».
«- Знаете, последние восемь месяцев были самым счастливым временем в моей жизни, – сказал мне Щаранский.
- Я так прожила десять лет, – ответила я. – Позволить себе думать что хочешь и жить как считаешь нужным – это прекрасно. Есть только один недостаток – это почти неминуемо кончается тюрьмой».
Вблизи и изнутри
Книга Нины Воронель «Содом тех лет» |
Книга Нины Воронель – о тех же временах и о тех же людях. Ее воспоминания, несмотря на, казалось бы, скандальный оттенок, написаны с любовью.
Их пафос в чем-то схож с книгой Алексеевой – Воронель тоже много пишет о том удивительном и опасном преображении, когда вполне частный поступок становится гражданским актом.
«И вдруг как-то неожиданно, без всякого предупреждения наш прекрасный мир начал рушиться. На нас хлынул поток событий, в результате которых наш маленький благополучный кружок развалился, как карточный домик».
Вопрос в том, что происходит дальше. А дальше не все так просто. Люди вынуждены соответствовать ролям, которые они не выбирали. Подчинять свою жизнь навязанным окружением или государством правилам игры, которые к тому же постоянно переписываются в одностороннем порядке.
«Беда моя в том, что я подошла к людям, способным противостоять системе, слишком близко, практически вплотную. И то, что я увидела, не укладывается в привычные литературно-апологетические рамки. Неожиданно для меня самой оказалось, что я терпеть не могу бесовщину, а без бесовщины никакое революционное движение практически невозможно».
Воронель приводит характерное восклицание одной дамы, которая наблюдала за первой политической демонстрацией в СССР – у памятника Пушкину: «Боже! Как бы я уважала этих людей, если бы не знала их так хорошо!» «Но ведь они это уважение заслужили! А ее «знание» – это деталь ее биографии», – возражает Воронель.
Но ее книга и состоит из «деталей биографии»: противостояния и отталкивания с Синявскими, дружбы и взаимного непонимания с Ларисой Богораз, десятков колоритных персонажей, слабости которых лишь подчеркивают их масштаб.
Иногда масштаб личности определяет не степень гениальности человека, а его нахождение – подчас непланируемое – в потоке мощных вибраций, возникших на пространстве схлестнувшихся исторических силовых полей.
«Масштаб личности определяется не ее слабостями и просчетами, а тем завихрением пространства, которые она вкруг себя создает. Синявский и Даниэль были не идеальные схемы, а люди из плоти и крови, очень разные: Андрей – лукавый сосуд с двойным дном, Юлик – прозрачный и открытый, весь как на ладони. Однако судьба у них оказалась общая – они стали культовыми фигурами, потому что создали вокруг себя потрясающее завихрение пространства. Из-за этого завихрения течение истории России, а может, и всего мира, – изменило свой курс. И изменило судьбы многих, втянутых в эту воронку».
Эта воронка вышвырнула автора за пределы СССР. Рассказ о театральном мире Бродвея, о кинокарьере ее знакомых, о Каннском кинофестивале времен «Ностальгии» и израильской, французской, американской литературных диаспорах не менее увлекателен, чем рассказ о причудах советской литературной жизни и мытарствах отказников.
Книги Алексеевой и Воронель хорошо читать одновременно, сравнивая оценки тех же событий и реконструируя прошлое, высвеченное их прозой, как мощными прожекторами с разными фильтрами.