Наличие общего врага сплачивает людей самых разных взглядов. До попытки наступления украинских сил в декабре прошлого года ситуация в ЛНР и ДНР (особенно в ЛНР) была довольно сложной, а взаимоотношения между некоторыми частями ополчения, мягко говоря, неадекватными. Попытки их «переформатирования» нарывались на комплекс «боевой солидарности», замешанный в ряде случаев даже не на общности воинской атмосферы, а не странных групповых интересах.
Ужас – это даже не война. Ужас – это ее последствия
Но наличие внешнего врага и внешней угрозы сплотило всех немедленно. А вот что именно будет происходить теперь, после объявленного перемирия, зависит уже от конкретного расклада политических сил. Никаких общих рецептов лечения этой «болезни роста» не существует.
Мир проходил подобное уже неоднократно, политическая разобщенность отдельно взятых отрядов не такая уж редкость. Иногда это приводило к тяжелым последствиям и потерям.
Политические и экономические требования после заключения формального мира с общим врагом всегда вели к пересмотру системы государства, а в реальности – к переделу власти. И Новороссии придется с этим столкнуться. Другое дело, какой именно механизм решения вопроса будет задействован.
1
В 1993 году в Цхинвале на улице Героев у меня на балконе стоял пулемет. Это такой типичный кавказский дворик – на улице небольшой шатер, там сидели вечерами мужчины, играли в нарды (редко) и пили (что было чаще). Там же была детская площадка, гаражи, совсем недалеко – фабрика и здание телевидения.
При советах в ГССР разрешалось надстраивать балконы на внешних сваях. Эта конструкция не выдерживала землетрясений, но давала повод для типично советской коррупции. И пятиэтажки, которые в Цхинвале считались элитным жильем, тоже обросли балконами на сваях. В основном люди держали там вино и соленья. Я держал пулемет.
Пулемет был направлен на вход в подъезд и постоянно заряжен. Он ни разу не выстрелил – само его присутствие убеждало неадекватных людей, что лучше не подходить.
А в городе тогда было страшно находиться: несколько авторитетных полевых командиров (в английском языке предпочитают слово warlords) занялись политикой. Большинство из них до войны были просто уличными хулиганами, некоторые – комсомольскими работниками, обладавшими харизмой.
Прекрасные парни – молодые, красивые, сильные и умные, которых неожиданная и никому не нужная война вынесла в лидеры и оставила разбираться с вещами и событиями, в которых они ничего не понимали.
Борьба за политику и деньги после перемирия сыграла с ними злую шутку. Одни (большинство) не искали личной выгоды, наоборот – стремились «вернуть» новой республике что-то, что, с их точки зрения, было потеряно или отнято у нее силой. Другие искали личной славы и подтверждения своего статуса «уличного короля». Для этого в ход шли даже изнасилования малолеток, о чем в республике до сих пор предпочитают не говорить, замалчивая тем самым проблему, искалечившую судьбы сотен женщин.
2
Началось все с убийства командира ОМОН республики – Валерия Газзаева. Противостояние ОМОНа и нацгвардии привело к масштабной бойне. Никто толком не подсчитал, но у меня сложилось впечатление, что в междоусобной бойне в 1993 году погибло молодых парней больше, чем в противостоянии с грузинами в 1989–1992 годах. И это были лучшие люди – генофонд нации, как и те, кто был убит грузинами до этого. Целое поколение молодежи просто растворилось, перебило друг друга выстрелами в затылок, залпами огнемета и одним движением автомата в подвалах домов.
После них осталось такое же поколение обездоленных женщин, потерявших женихов, любимых и друзей, многие из них до сих пор не вышли замуж, или вышли «как-то не так», или сделали что-то еще, не совместимое с принципами жизни моего поколения.
И это был мир. Голимый мир, а не война, в которой изначально все было понятно. Никто из этих людей изначально не хотел брать в руки оружие, не собирался заниматься политикой.
Мы с трудом оцениваем профессиональные возможности даже современных дипломатов, ведь никто из них никогда не представлял, что будет вести переговоры о мире на грани ядерной войны, – их не готовили к этому. Уж тем более никто не сможет оценить физические, психические и умственные возможности тех парней, кто неожиданно для себя стал харизматическим лидером на, казалось бы, ровном месте.
Поддерживать мир оказалось в разы сложнее, чем воевать и даже победить в этой войне. Ужас – это даже не война. Ужас – это ее последствия.
3
Особенности Новороссии именно в том, что психологические позиции полевых командиров не всегда совпадают с интересами и представлениями о мире тех, кто пытается их опекать.
В 90-х годах у нас не было вообще никакой опеки, мы все получали сами, зарабатывали сами, сами искали связи и чаще сами влияли на ситуацию в Москве, чем она – на нас. Сейчас не так.
В Москве искусственно сложилось несколько центров влияния, которые могут осуществлять политику в Новороссии. Условно говоря, кто-то координирует гуманитарную помощь, кто-то – негосударственную поддержку, кто-то пытается влиять на политические взгляды.
При этом в самой Новороссии обилие политических течений также поражает воображение. Некоторые позиции там занимают, например, ортодоксальные коммунисты, некоторые – сторонники русского мира, есть православные, есть монархисты. А большинство простых солдат (как говорили в мое время – боевиков) – это обычные парни, воюющие за свою землю и свой народ. Причем многие штурмовые отряды состоят из мужчин моего поколения, а не из необстрелянных пацанов.
В какой-то момент вообще казалось, что вся эта война ведется 45-летними мужиками с глазами средневекового мореплавателя и языком преподавателя славянской филологии.
4
Демобилизация, о которой теперь надо говорить вслух, – реальна. Единственная попытка обустроить государственную власть в Новороссии приходится на весну прошлого года, когда люди попытались придумать конституцию, основы экономического права и бюрократии. Сейчас этот процесс стоит закрепить. Потому что без создания государственного устройства невозможна и реальная демобилизация.
Понятно, что русские добровольцы уедут за ненадобностью. Этот процесс уже пошел, я его вижу у себя дома. Останутся единицы, как это было в Боснии, когда на послевоенном пространстве остались жить очень немногие, хотя правительство Республики Сербской предлагало и гражданство, и земли, и помощь (со временем это превратилось в пшик, но тенденция была).
Но русские добровольцы не составляли и не составляют основу вооруженных сил Новороссии. Большинство ополченцев, как это ни парадоксально, вступили в армии ДНР и ЛНР в последние полгода. Это было связано и с увеличением жутких обстрелов сел и городов, и с тем давлением, которое украинская армия оказывала на Новороссию.
У многих (в том числе у меня лично) росло раздражение в отношении взрослых, здоровых мужчин, которые предпочли прятаться в России, а не воевать за свою Родину. Я гонял, как сидорову козу, своего зятя, который сделал выбор в пользу работы слесарем в Таганроге, хотя мог бы чинить танки в Донецке.
Но мы забываем, что Донбасс – это 4,5 миллиона человек. И не каждый обязан быть героем.
Все отмечают полную ликвидацию в Донецке и Луганске уличной преступности, которая была бичом очень долгое время. Эти парни пошли в ополчение первыми и погибли первыми, а оставшиеся никогда уже больше не пойдут воровать кошельки.
Мы это тоже проходили, это естественный процесс выбора жизненного пути. В том же Цхинвале я помню уличных хулиганов, развлечением которых было остановить троллейбус, сняв «рога» с электрической цепи, и постоять так пару минут. Потом парни стали героями, и никто никогда не вспомнит на их могилах их подростковые глупости.
5
Те, кто раньше работал на шахтах и заводах, столкнутся с главной проблемой разрушенной страны – с безработицей. Труд на старых предприятиях давал реальный заработок, а сейчас вопрос не стоит даже о восстановлении разбомбленных заводов и шахт. Те же предприятия, где не прекращали работу, находятся в странном статусе, который потребует юридического подтверждения хотя бы по вопросу собственности.
Численность армии и ДНР, и ЛНР уникально мала для тысячекилометрового фронта, так что процесс технической демобилизации не станет критическим. Тем более что люди настолько привязаны к своей земле, что вернуть их на место – не проблема. Надо просто понимать Донбасс, где через пять минут после обстрела РЗСО люди начинают прибивать обратно окна. Это довольно чудовищно выглядит, но это реально так.
В той же Южной Осетии многие с 2008 года сидят и ждут, что им эти стекла вставят за государственный счет, а в Новороссии те самые «куркули», над которыми столько смеялись в советское время, отстраивают себя сами, это местная психологическая особенность. Когда мне было десять лет, моя бабушка не давала мне сорвать яблоко с дерева, если я сам не залезу туда на стремянке и не принесу полное ведро этих яблок, а заодно и черешни.
В армии Новороссии практически нет тех, кто сделал бы войну образом своей жизни. Конфликт развивался настолько быстро, что люди не успели к нему привыкнуть, люди вообще реагируют на подобный кошмар неожиданно и порой странно.
Моя покойная жена настолько боялась тяжелой артиллерии, что при первых залпах бежала к зеркалу наводить макияж. Это ее успокаивало. Не работали и все мои попытки объяснить, что нужно идти в бомбоубежище, а не забиваться в подвал дома, так как мина батальонного миномета своим весом продавливает и крышу, и два этажа, и в этом самом подвале разорвется.
6
В общем, проблема не в демобилизации. Взаимоотношения разнообразных группировок в Новороссии – это тоже не слишком большая история, если устранить трения на уровне тех, кто ориентируется на схемы, исходящие из Кремля.
А вот сохранение боеспособности этой самой армии Новороссии действительно проблема. Тем более мы до сих пор не понимаем, сколько времени продлится перемирие и когда начнется новая война. Дай Бог, чтобы она никогда больше не началась, но опыт подсказывает, что надолго подписанных соглашений не хватит.
Нельзя убивать людей голодом, холодом, обстрелами – и ждать потом федерализации. Весь вопрос в том, в каком состоянии армия Новороссии придет к новой фазе обострения. Украинская армия все это время будет подпитываться деньгами и оружием (в том числе, вероятно, американским), а вот с Новороссией – не понятно.
Мы не знаем, кто и как будет поддерживать независимость республики. Мы знаем только об одном действительно продуманном решении новых властей Донбасса – о создании военной полиции, которая занята обеспечением внутренней безопасности.
Но что будет с армией? Она по-прежнему будет сидеть в инженерных сооружениях, проще говоря, в окопах? Будет ли осуществляться ее снабжение? А если будет, то как?
Да, армия Новороссии была структурирована еще осенью, но бригадно-батальонная система поставлена под вопрос уже самим фактом демобилизации, не все же пойдут картошку сажать.
С чисто военной точки зрения можно предположить, что армия Новороссии будет все-таки вынуждена создать ситуацию, которая освободит ее от постоянного сидения в окопах по тысячекилометровому фронту. Реальная линия фронта – это насущная задача, а не придумка политиков.
А значит, создание укрепрайонов станет основой обороны Новороссии (собственно, еще совсем недавно в ЛНР речь шла о насыщении района поселка Счастье понтонными мостами; ситуация под Мариуполем и Волновахой также требует особого внимания именно в инженерном плане).
В свою очередь, укрепление фронта создаст другую политическую ситуацию. Это, по сути дела, фиксация нового государства. Это никому не нужно, это отрезает миллионы русских людей от России в широком смысле слова, но таковы результаты минских договоренностей, и их нужно выполнять.