Бердяева вместе со всей русской религиозной философией пытались воскресить в конце 80-х, на волне возвращения забытых имен, однако по-настоящему значимой стала лишь реконструкция розановского стиля, предпринятая Дмитрием Галковским.
Две отмычки, обе – от другой двери
Тогда Галковский своим «Бесконечным тупиком» сделал столько, сколько с тех пор не удавалось сделать ни одному «институту философии» или «факультету онтологии»: до сих пор едва-едва что-то пробивается сквозь его бесконечного Розанова.
1
Николаем Бердяевым «занимаются» и по сей день: в год выходит десяток добротных статей, которые хоронятся в профильных журналах, и я даже их читал, а вам не советую. Хотя он и является одним из самых ярких русских мыслителей, к сожалению или к счастью, Бердяева не пересказать и не проанализировать в одной колонке. Он написал много, его философские работы афористичны и посвящены не столько проблемам познания, сколько логике эволюции автора: от марксизма до идеи свободы и творчества, ключевой в его немного сумбурной философской системе, Бердяев проходит длинный путь.
Остановимся на одной из работ, представляющейся сегодня наиболее актуальной – речь идет о «пятом письме» из сборника «Философия неравенства». Этот текст был написан в 1918-м, во время крушения Российской империи, которое открыло России путь к новой империи, уже советской, и называется «О консерватизме».
Консерватизм, по Бердяеву, не противоречит прогрессу, эта мысль и тогда казалась немного странной, а уж сегодня, когда у каждого по мобильному телефону, звучит совсем уж не к месту.
Вот что пишет Бердяев:
«Правда консерватизма есть правда историзма, правда чувства исторической реальности, которое совершенно атрофировано в революционизме и радикализме <...> Cмысл консерватизма не в том, что он препятствует движению вперёд и вверх, а в том, что он препятствует движению назад и вниз, к хаотической тьме, возврату к состоянию, предшествующему образованию государств и культур. Смысл консерватизма – в препятствиях, которые он ставит проявлениям зверино-хаотической стихии в человеческих обществах».
Что такое «хаотическая тьма и состояние, предшествующее образованию государств», можно понять, взглянув на Украину, где вооруженные бандитские формирования заняты борьбой со здравым смыслом, а директор департамента информационной политики МИД Украины Евгений Перебийнис заявляет о том, что русские являются «диаспорой». Движение «назад и вниз» – вот оно, как заказывали.
Но, кроме препятствий безумию, есть у консерватизма и прогрессивная цель.
Революция неизбежна, но только та революция хороша, которая бросает вызов миру «злого и темного», а вовсе не пытается устроить национальное государство (устаревшее так давно, что мало кто вспомнит) на осколках былой империи.
«Консерватизм есть борьба вечности со временем, – продолжает Бердяев, – голос народа во всей его истории. Когда консерватизм отрицает творчество новой жизни, когда он задерживает движение жизни и представляет лишь силу инерции и косности, он также разрывает отчую и сыновнюю ипостась. Начало консервативное не может быть единственным, ...оно должно быть соединено с началом творческим, с динамическим движением. Правда консерватизма не в задержании творческого движения, а в сохранении... вечного и нетленного в прошлом. Но в прошлом было и много тленного, грешного, злого, темного, и оно обречено огню».
2
Творчество новой жизни – именно так и выглядит сегодня открытие «второго фронта» в мировой политике, самое прогрессивное начинание, меняющее мир куда больше, чем новый гаджет.
Федор Лукьянов в интервью газете ВЗГЛЯД говорит о происходящем в терминах XIX века, апеллируя как раз к европейскому консерватизму, но есть и иная трактовка: все происходящее нужно не для того, чтобы выстроить «силовые линии», а для того, чтобы начать демонтаж существующего миропорядка.
Глядя на Россию, трудно поверить в то, что именно здесь (а не где-нибудь в Калифорнии) может коваться прогресс. Мол, учат нас большие специалисты из Твиттера, все прах, тлен, зарплаты маленькие, сами мы голые, босые, чумазенькие, не то что там, в Европе, очень чисто.
Нужно уползти, молиться и каяться. Потому что есть образ будущего: потребительская цивилизация тотальной зависимости человека от корпораций и их культуры повседневного бытования.
Россия, которая долгое время молчала и принимала эти правила игры, предлагает миру другое будущее, и речь не идет ни о Крыме, ни об Украине. Просто все послевоенное устройство, с гегемонией США, с очень странной долговой финансовой системой, с невозможностью выйти за границы, если тебе не позволяют это сделать люди, которые границ не соблюдают – этот мир может быть (а я полагаю, что должен быть) разрушен.
Мир потребления товаров, где ценностью является не свобода потреблять, не товары, а сам акт потребления, убог, но другого не предлагали.
Россия ищет ответ на этот вопрос. Ищет так, как умеет, меняя границы и бросая вызов гегемону.
«Лишь бы не было войны?» Не страшно. Война не страшна, наш мир выстроен Второй мировой, мы – ее правнуки, и никакого рывка 60-70-х не было бы без кошмара 30-х. «Мы вас уничтожим или купим?» Оказалось, что ни уничтожить, ни купить уже нельзя, а что сделать еще, Запад не знает. Две отмычки, обе – от другой двери.
И пока нас пугали то войсками, то санкциями, то закрытием границ, оказалось, что пугать уже нечем: мировая система доминирования и контроля слаба, и, решая свои геополитические задачи, Россия заодно (пока заодно) объясняет всем, что король-то голый.
Когда я написал о ветре истории, который дует в наши паруса, над этой метафорой вдоволь посмеялись. Но история меняется, и если эти изменения будут основаны на консервативной повестке, да будет так.
Вот и посмотрим, кто кого.
Николай Бердяев, я полагаю, был бы доволен: его идея прогрессивного консерватизма впервые в истории приобрела очертания.