Кирилл Бенедиктов: Звезды зовут

Мне было лет 10, когда родители подарили мне книжку Павла Клушанцева «Отзовитесь, марсиане!».

Советская культура во многом была культурой футуристической, культурой научного и технического прорыва, ориентированной не столько на настоящее, сколько на будущее

Павел Клушанцев был удивительным человеком. Вообще-то, он был кинорежиссером и как режиссер навсегда вошел в историю мирового кино. Не советского и не российского, а именно мирового – на родине Клушанцева критиковали, замалчивали, не замечали. Режиссер-документалист, он снял один-единственный игровой фильм – «Планету бурь» про путешествие на Венеру, и этот фильм был закуплен в 28 странах. Голливудские умельцы, пользуясь тем, что Советский Союз не слишком обращал внимание на право интеллектуальной собственности, вырезали из фильма Клушанцева целые куски и вставляли в свои картины. Один такой ушлый парень – Питер Богданович – спустя семь лет просто перемонтировал фильм Клушанцева и выпустил в американский прокат под названием «Путешествие на планету доисторических женщин». А когда уже после развала Советского Союза в Россию приехал отец «Звездных войн» Джордж Лукас, первое, о чем он спросил, – как можно познакомиться с маэстро Клушанцевым. Но встречавшие Лукаса бонзы нового российского кино даже не поняли, о ком идет речь. Павел Клушанцев к тому времени уже давно ушел на пенсию, почти ослеп и жил с женой в маленькой квартирке на окраине Москвы, забытый и никому не нужный.

Между тем это был тот самый человек, которого назвал своим «крестным отцом» Стэнли Кубрик, автор прославленной «Космической одиссеи – 2001». Кубрик признавался, что многие идеи «Одиссеи» пришли ему в голову после просмотра фильмов Клушанцева, а некоторые спецэффекты он у русского режиссера просто-напросто позаимствовал.

Но Клушанцев не только снимал фильмы. Он еще и писал книги.

Книги были научно-популярные. Современные дети к таким не привыкли – у них есть красочные энциклопедии обо всем на свете с минимумом текста и максимумом картинок. А во времена Клушанцева научные книжки для детей писали основательно. Книжка «Отзовитесь, марсиане!», покорившая мое сердце, подробно рассказывала об изучении Красной планеты начиная со времен Скиапарелли и Лоуэлла, о загадках марсианских «каналов», о теории искусственного происхождения Фобоса и Деймоса... Жаль, что книга вышла до того, как американские «Викинги» сфотографировали на Марсе знаменитое Лицо, – Клушанцеву бы эта история наверняка очень понравилась.

Я знаю человека, который стал астрономом, прочитав еще одну книгу Клушанцева – «О чем рассказал телескоп». И таких, наверное, было много.

Но большинство подростков, читавших Клушанцева, не стали ни астрономами, ни космонавтами (и я в их числе). Мы просто жили с пониманием того, что наша страна – космическая держава, что мы были первыми в космосе и наверняка будем первыми на Марсе. И даже примерно представляли себе сроки первой марсианской экспедиции – у Клушанцева, если память мне не изменяет, был указан 1992 год.

За четыре года до этого срока, 15 ноября 1988 года, Советский Союз совершил свой последний рывок в космос. С утра в новостях сообщили, что ракета-носитель «Энергия» вывела на орбиту космический корабль «Буран» – наш ответ американским «шаттлам». Ответ был гораздо круче, потому что, в отличие от «шаттлов», «Буран» летал без экипажа, управляемый бортовым компьютером, в том числе садился в автоматическом режиме, чего ни один корабль в мире делать не умел.

Мы, студенты третьего курса исторического факультета МГУ, обнимались и поздравляли друг друга. Нас переполняла гордость за свою страну. Тут очень важно иметь в виду, что, будучи историками, мы не питали каких-либо иллюзий по поводу строительства социализма в одной отдельно взятой стране и прекрасно понимали, что та экономическая система, которая обеспечивает, в частности, прорывы в космической отрасли, далеко не совершенна. С ней, конечно, нужно было что-то делать, как-то доводить до ума (в ходу уже были термины «ускорение» и «перестройка»), но в том, что она была достаточно эффективна, чтобы проводить техническую модернизацию, никто особенно не сомневался.

В тот день, 15 ноября 1988 года, мы – СССР, русские, «советский народ» – реально были впереди планеты всей. Ни одна страна мира, включая наших вечных соперников США, не могла похвастаться такими достижениями в сфере освоения космоса.

Но это был наш последний триумф.

В 1990 году работы по проекту «Буран-Энергия» были приостановлены, а спустя три года, после расстрела Белого дома и окончательного поворота страны в сторону «дикого капитализма», прекращены совсем. В 1992 году вместо первой марсианской экспедиции мы получили гайдаровский «дикий капитализм» и приватизацию по Чубайсу. В 2002 году единственный летавший в космос «Буран» был раздавлен рухнувшей крышей монтажно-испытательного комплекса на Байконуре, мистическим образом повторив судьбу погибшего под обломками «Арго» Ясона.

Другие «Бураны», в космос не летавшие, продавались нашими оборотистыми бизнесменами в Австралию, передавались кому-то в лизинг, исчезали из ангаров в России и появлялись в музеях Западной Европы. Один «Буран» до сих пор стоит в ЦПКИО им. Горького. Как поется в песне «Машины времени», «зато любой сюда войдет за пятачок, чтоб в пушку затолкать бычок и в трюме посетить кафе и винный зал».

Так закончилась последняя советская модернизация.

Вместе с ней завершилась и целая эпоха – эпоха, когда идея покорения космоса, идея непрерывного прогресса, идея «новых рубежей» как постоянно действующего вызова – определяла сознание значительной части населения страны. (Всего в программе «Буран-Энергия» было занято около 2,5 млн человек. То есть каждый сотый гражданин СССР так или иначе принимал участие в последнем модернизационном рывке). Но тут дело не в цифрах, а в атмосфере. Атмосфере, которая сделала возможным этот рывок.

Эту атмосферу создавали не только и даже не столько специалисты, занятые в советском ВПК. Ее кропотливо ткали из тонких нитей люди, подобные Павлу Клушанцеву, – авторы фильмов и книг, в которых увлекательно и доступно рассказывалось о далеком и близком будущем. И не их вина, что будущее это оказалось совсем не таким.

Началось все, похоже, еще в конце 40-х годов, когда руководство страны взяло курс на создание атомной бомбы. Именно к этому времени относится расцвет так называемой «фантастики ближнего прицела», рассказывавшей читателю о новейших достижениях советской науки. Нынче принято ругать представителей этого жанра, сочинявших унылые «производственные романы» про автоматические сеялки и комбайны на атомном ходу, но они делали большое и нужное дело – создавали вполне определенный настрой у основных читателей этих книг, то есть молодежи. Известный лозунг, выдвинутый писателем Александром Казанцевым*, – «Научная фантастика должна звать молодежь во ВТУЗы!» – был многократно осмеян как противниками «низких жанров», так и сторонниками «гуманитарной фантастики», а между тем он как нельзя лучше отражал тот вполне государственный подход, с которым в СССР относились к литературе вообще и к НФ в частности. Не добившаяся каких-либо заметных художественных успехов фантастика ближнего прицела свою роль все-таки сыграла – обеспечила массовый интерес молодежи к техническим специальностям и стала своего рода идеологическим обеспечением НТР.

В начале 50-х молодые люди, читавшие книги инженеров Немцова и Охотникова, порицаемых позже за узость фантазии и недостаточную смелость воображения, пришли в лаборатории зубров ВПК Королева и Келдыша и помогли им запустить первый искусственный спутник Земли.

«Мы (ядерщики) считали, что у нас большие масштабы, но там (в лаборатории Королева) увидели нечто на порядок большее. Поразила огромная, видимая невооружённым глазом техническая культура, согласованная работа сотен людей высокой квалификации и их почти будничное, но очень деловое отношение к тем фантастическим вещам, с которыми они имели дело...», – вспоминал позже академик Сахаров, которому было в ту пору чуть больше 30 лет.

Это было время безоглядной веры в прогресс, веры, опирающейся, разумеется, на всю мощь военно-промышленного комплекса, но при этом совершенно честной и чистой. Появившийся одновременно с выводом на орбиту спутника роман Ивана Ефремова «Туманность Андромеды» воспринимался как совершенно логичное продолжение реальных событий современности – сейчас запустили спутник, а завтра (ну ладно, через несколько сотен лет) будем летать к другим звездам.

В создании специфически «технократической» атмосферы 50-х – 60-х годов принимали участие не только фантасты. Певцом научного поиска был известный писатель-реалист Даниил Гранин, автор романов «Искатели» и «Иду на грозу». Позже Гранин написал сценарий к одному из наиболее ярких фильмов о развитии советского ВПК «Выбор цели».

Можно вспомнить и фильм «Девять дней одного года», после феноменального успеха которого самой популярной в стране стала профессия физика-теоретика.

Советская культура во многом была культурой футуристической, культурой научного и технического прорыва, ориентированной не столько на настоящее, сколько на будущее.

Этой культуре удалось невероятное – молодежь страны, в которой достать нормальные лезвия для бритья было проблемой, а бытовая техника стран соцлагеря казалась настоящим чудом, искренне верила в то, что будущее принадлежит ей. Причем не просто будущее, а будущее с городами на Марсе и кабинками для телепортации в качестве средства передвижения.

Во всяком случае, до определенного водораздела – верила.

Установить, в какой именно момент вера в прогресс уступила позиции усталому скептицизму (который в конечном счете сыграл роковую роль в крахе советского модернизационного проекта), довольно проблематично. Может быть, потому что отдельные бастионы футуристической культуры продолжали держаться до последнего. Ясно, во всяком случае, что переход от описания благостных картин «Полдня, XXII века» к социальной сатире «Гадких лебедей» и «Улитки на склоне» у братьев Стругацких непосредственным образом связан именно с победой этого скептицизма. Правда, в одно время со скептиками Стругацкими работали и такие энтузиасты прогресса, как Сергей Павлов, автор отличной футуристической дилогии «Лунная Радуга». Но тут уже в ход были пущены инструменты не только внелитературные, но и местечково-политические: Павлов, как и некоторые другие паладины модернизации, был записан либеральными культуртрегерами в «черносотенцы» и выдавлен в гетто, подобное тому, что в «большой литературе» занимали «деревенщики».

Важно заметить, что речь здесь идет не о тиражах, а об идеологическом влиянии. Тиражи Павлова и других авторов, печатавшихся в издательстве «Молодая Гвардия», вполне могли превосходить тиражи братьев Стругацких, оказавшихся к середине 70-х годов в некоторой опале. И советская молодежь читала Павлова с ничуть не меньшим интересом – ей было попросту наплевать на разборки между различными группами и кланами писателей. Однако советская «элита», та самая, которая впоследствии развалила СССР, основываясь на своих представлениях о добре и зле, читала и чтила, разумеется, Стругацких. С их концепцией «вертикального прогресса» (предусматривающего разделение социума на две неравные части и стремительный взлет меньшей, элитарной части, навсегда отрывающейся от большинства), с их идеей прогрессорства, когда хорошо тренированный интеллигент получает право направлять вектор развития «толпы», способной только на то, чтобы убивать своих лучших представителей. Я уже писал о том, что экономические реформы 90-х годов представляли собой реализацию некоторых конструктов, содержащихся в произведениях АБС (и вряд ли случайно, что их основным демиургом стал зять старшего из братьев). При этом идея «вертикального прогресса» была, в общем-то, антагонистична идее модернизации – хотя бы потому, что модернизация задумывается как бы для всех, а «вертикальный прогресс» по определению – удел избранных.

С этой точки зрения катастрофа, случившаяся со страной в 1991-м и последующих годах, означала крах советского модернизационного проекта, но при этом безусловную удачу «вертикального прогресса». Крохотное меньшинство бывших «советских людей» получили в полное распоряжение гигантские технические мощности, неисчерпаемые запасы сырья и бурные финансовые потоки и в одночасье превратились из фарцовщиков, завлабов и секретарей комсомольских организаций в миллиардеров и политиков, вершащих судьбы страны. Чем, спрашивается, не «людены»?

Советский модернизационный проект был принесен в жертву, и жертва эта была вполне осознанной. В будущем «люденов» не было места марсианским экспедициям и телепортационным кабинкам. Марс был им попросту неинтересен, а общественная кабинка для телепортации на фоне личного «Лирджета» выглядит блекло.

Вместе с советским модернизационным проектом исчезла естественным образом и футуристическая советская культура.

Теперь, когда на повестке дня стоит новый модернизационный рывок, самое время о ней погрустить.

С модернизацией вообще все сложно.

Во-первых, у нас очень любят делать из красивого слова икону. В последние годы Советского Союза журналисты со священной дрожью в голосе спрашивали интервьюируемых: вы верите в перестройку? Какое-то время назад иконой были нацпроекты (кто-нибудь помнит сейчас, что это такое?). Потом – нанотехнологии. На этой делянке потоптались все, кому не лень. Зоомагазины предлагают наношампунь для собак, физики рапортуют о создании двигателя для наноспутников под кодовым названием «гравицапа». Я очень хочу представить себе наноспутник. Нанотехнологии, вообще-то, это технологии молекулярные и даже атомарные. Спутник размером с молекулу? Ну-ну.

Теперь место перестройки и нанотехнологий в общественном сознании занимает модернизация – еще одно красивое слово.

Должен признаться, я отношусь к модернизации скептически. Мне кажется, что сам по себе, вне контекста долгосрочной (рассчитанной хотя бы на 50 лет) стратегии, этот процесс не имеет особого смысла. Пока у страны нет определенной сверхзадачи, если угодно, собственного геополитического кредо, все попытки модернизации будут напоминать косметический ремонт. Да, мы вполне можем создать собственную «Силиконовую долину». И даже свой «город Солнца», в котором ученым, работающим над перспективными проектами, будут платить приличные деньги. Однако пока Россия сама не очень понимает, для чего ей все эти солнечные города, КПД такой модернизации будет минимальным. У нас уже есть чудо-фильтры академика Петрика. В чаемой «Силиконовой долине» таких Петриков будет много – вот и вся разница.

Значит ли это, что концепция модернизации ошибочна по своей сути?

Конечно, нет. Более того – стране без модернизации действительно не выжить, вот только осуществляться она должна не как отдельный национальный проект, а как часть масштабной системной смены приоритетов.

У СССР, успешно осуществившего модернизацию 50-х – 60-х годов, была сверхидея – борьба за торжество коммунизма во всем мире. Можно спорить о том, насколько эта идея была правильной, но она была той направляющей, по которой Советский Союз летел в свое космическое будущее.

У США есть всемирная миссия – нести повсюду свободу и демократию. Какие формы принимают свобода и демократия по-американски, могут видеть все, у кого телевизор принимает репортажи CNN из Афганистана и Ирака, но дело опять же не в этом. Концепция «сияющего града на холме» – это то, что дает смысл существования американской сверхдержаве.

У современной России ничего такого нет. Не считать же миссией выведение ВВП на уровень, равный тому, который Советский Союз демонстрировал в середине 80-х годов. Что-то, вроде бы, стало носиться в воздухе после российско-грузинской войны в августе 2008 года – политологи тогда начали активно обсуждать границы новой российской силы и возможность России выступать гарантом мира и соблюдения прав человека на евразийском пространстве, но тут, как нарочно, грянул кризис, и страна вернулась к насущным вопросам выживания.

Потребность в сверхидее очевидна. Если ее не будет, все благие намерения (включая модернизацию) приведут нас в привычный ад, где самым громким звуком будет визг пилящей очередные бюджеты коррупционной пилы.

Этой сверхидеей может снова стать космос.

Однажды он уже вытянул советскую модернизацию. Конечно, за успехами космической отрасли в СССР стояли интересы армии, а выводившиеся на орбиту корабли показывали нашим врагам, что в случае чего мы можем так долбануть баллистическими ракетами, что мало никому не покажется.

Сейчас это все, вроде бы, неактуально. Гонка вооружений закончена по причине невозможности одной из сторон ее продолжать, холодная война выродилась в споры о размещении ПРО в Европе, а главный наш геополитический противник куда больше озабочен мощью Китая.

Но момент для рывка сейчас исключительно благоприятный.

Обама урезал финансирование амбициозных проектов НАСА, зарубив лунную программу Буша-младшего «Созвездие». Теперь американцы делают ставку на марсианский проект, но не очень понятно, как они собираются осуществлять его без новых кораблей и двигателей. А через несколько месяцев США впервые после 1962 года не смогут самостоятельно отправлять в космос своих астронавтов. В этой ситуации ссылка на «марсианский проект» выглядит чистейшей воды отмазкой. Как пишет один из наиболее консервативных политических комментаторов США Чарльз Краутхаммер, «весь марсианский проект как замена лунному – это просто уловка, классическая тактика «заманить и подменить» применительно к высокотехнологичным военным проектам: убить реализуемое во имя некой далекой хитроумной альтернативы, которую либо так и не создадут, либо точно так же убьют во имя еще более хитроумной».

Мало того, что в ближайшие 10 лет Россия будет монополистом по доставке космонавтов на МКС. Отступление американцев дает нам отличный шанс вернуть себе лидерство в освоении космоса. На пятки, разумеется, будут наступать Китай и Индия, но здоровая конкуренция еще никому не вредила. Но для этого нужен мощный, амбициозный, уникальный проект, который никто, кроме России, осуществить не сможет.

Нам пора вспомнить о Марсе.

В одиночку мы марсианскую экспедицию, скорее всего, не потянем. Потребуется создать международный альянс, но в нем Россия должна – нет, обязана – играть ведущую роль. В рамках этого альянса возможно создание лабораторий с международным персоналом, совместных образовательных проектов, научных «футурополисов». Модернизация, естественно, является обязательным условием марсианского проекта – но это будет не процесс ради процесса, а рывок во имя великой цели.

Да что ж тут великого, скажет скептически настроенный читатель. Подумаешь, экспедиция на Марс. Добро бы там еще марсиане были. А то ведь сплошные камни и лед из углекислого газа, ну, в крайнем случае, примитивные бактерии.

А что великого было в полете Гагарина? А в высадке американцев на Луну? А в старте «Бурана»?

Они делали существование стран, осуществлявших эти проекты, не напрасным. И придавали смысл существованию миллионов людей.

То, чего нам так сейчас не хватает.

Но ничего не выйдет, если не переломятся настроения в обществе. Если люди, привыкшие к восьмичасовому просиживанию штанов в офисе и вечернему пиву перед телевизором, не вспомнят, что где-то над ними есть небо. А в небе есть звезды.

И они зовут.

* Признан(а) в РФ иностранным агентом