Президентом было замечено следующее: «Надо уделить большое внимание поддержке новаторских, экспериментальных направлений в искусстве. Сохраняя традиции, богатое, очень богатое классическое наследие нашей культуры, государство должно позаботиться и о тех, кто ищет новые пути в художественном творчестве. Ведь следует помнить: то, что сегодня именуется классикой, создавалось зачастую вопреки канону, через отказ от привычных форм, разрыв с традицией. Дух новаторства необходимо поощрять во всех сферах культурной жизни».
Говорить о благотворности противостояния канону с самых высоких трибун до сих пор было как-то не принято. Однако в том, что это прозвучало именно сейчас, нет ничего удивительного
Эти слова сказаны лидером страны, в которой многие светлые умы до сих пор склонны воспроизводить характерную цепную реакцию: истинное новаторство в искусстве – признак свободы, а свободу в России подавляют. Да и народу, привычно отстукивает просвещенный ум, все это новаторство до лампочки. Свет в окошке – вседозволенность 1990-х (да и то относительная, а также не отменяющая народного равнодушия).
Банк стереотипов, накопленный коллективным сознанием, услужливо выдает образ художника, который действует вопреки косным устоям (вариант: навязываемым правилам) и в итоге становится либо опальным страдальцем, либо маргиналом, по крайней мере при жизни. Новаторы в России – это бедствующий Филонов, гонимый Шостакович и оттепельные модернисты, грубо обзываемые невежественным Хрущевым.
На самом деле судьба русского новаторства диалектична. Его подавляли и «закрывали», но его и поднимали на щит. Бывало плохо, но бывало и хорошо, и это, похоже, тот случай, когда встреча плюса и минуса в итоге дает плюс. В каком-то смысле как минимум со времен Эйзенштейна и Маяковского Россия была страной победившего авангарда. Да и кто сказал, что нетрадиционное искусство может быть только левацким? В свое время советский большой стиль, включая лучшие образцы пресловутого соцреализма, тоже был новаторским. Не говоря уже о стихах высокопоставленного сановника Гаврилы Романовича Державина.
Но что правда, то правда: говорить о благотворности противостояния канону с самых высоких трибун до сих пор было как-то не принято. Однако в том, что это прозвучало именно сейчас, нет ничего удивительного.
В 2000-е усилиями особо талантливых алармистов было реанимировано безотчетное представление о том, что настоящее передовое искусство может быть только протестным, подпольным и неофициальным. Реаниматоры сработали на троечку: большого бесчинства в палате не случилось, что и понятно, ибо с такой силой, как раньше, диссидентская риторика уже не действует. Более того, в свете новых явлений жизни означенную мысль вскоре пришлось окончательно похоронить, и этот печальный (а для кого и радостный) момент пришелся как раз на конец десятилетия.
Андеграундная модель поведения превратилась из ценного раритета в анахронизм. Стало ясно, что все давно не так, как хотелось бы ее адептам. Этический запрет на диалог искусства с властью, а также на приобретение им хотя бы какого-то официального статуса выглядит сегодня пошлой химерой. Взаимодействие самых неканонических авторов и культуртрегеров с государством и вообще с теми, кто может их поддержать и повысить в ранге, понемногу укореняется в реальности.
Музыкальным руководителем Большого театра назначен Леонид Десятников, чья опера «Дети Розенталя», представленная в том же Большом, в свое время вызвала настоящий скандал. Галерист Марат Гельман*, курировавший самых провокативных и далеких от благонамеренности художников, получил масштабную поддержку по линии своих обширных арт-проектов в Перми и стал членом Общественной палаты. Писателю Михаилу Елизарову, казавшемуся образцом маргинальности, дали хоть и негосударственный, но респектабельный «Букер». Все это произошло совсем недавно.
Надо уделить большое внимание поддержке новаторских, экспериментальных направлений в искусстве (фото: ИТАР-ТАСС) |
Хотя примеров на самом деле больше, их, с другой стороны, еще и не то чтобы много, да и вообще делать из всего этого далекоидущие выводы как будто бы рискованно: каждый случай имеет свои отдельные причины. Но программное высказывание президента, в принципе, может означать, что впредь к подобным вещам нужно будет относиться уже не как к случайному стечению обстоятельств, а как к проявлению некой стратегии. Стратегии, существующей наряду с другими, но государственной и, шире, государством приветствуемой.
Скептическое интеллигентское воображение уже готово нарисовать картину, достойную пера Салтыкова-Щедрина: чиновники, прослышав про отказ от привычных форм, в массовом порядке вешают в своих кабинетах репродукции «Черного квадрата». Но, в конце концов, пусть вешают – что в этом плохого?
Главный вопрос все равно не в статусах и рангах, а в деньгах.
Подавление, отсев, отлучение от творческих перспектив производятся ныне отнюдь не государством, а по-настоящему бесчеловечной сущностью по имени «рынок». Поэтому поддержка новаторов означает сейчас не столько легитимацию их творчества, сколько создание хотя бы временных пристанищ для выживания в рыночной саванне.
Некоторые виды искусства нуждаются в этом больше, чем другие. Скажем, если у художника, работающего с визуальными объектами, сейчас есть теоретические шансы на самоокупаемость, то у авангардного композитора таких шансов нет: современная музыка в узком смысле этого термина – занятие убыточное. Деятельность европейского композитора обеспечивается за счет системы грантов, аналогов которой в России нет. «Большой мир», как всем уже ясно, не годится на роль фетиша, но в этой сфере есть чему у него поучиться.
Свобода художника и уважение к нему – замечательные вещи, но есть еще и третья заветная составляющая, а именно возможность хотя бы иногда поработать в полную силу, не отвлекаясь на вынужденную поденщину. Именно такого поощрения дух новаторства жаждет больше всего, и упрекать его за это нет никаких оснований.
* Признан(а) в РФ иностранным агентом