Улицкая – мастер короткого эпизода, сильной сцены, затем плавно вписывающейся в общее течение текста.
По сути, самые громкие романы Улицкой («Медея и ее дети», «Веселые похороны») построены по принципу классического сборника новелл, вспомним ли мы «Разговоры немецких беженцев» Гете или же главный образец жанра – «Декамерон» Бокаччо. Только, в отличие от предшественников, Улицкая размывает границу между отдельными эпизодами и обрамлением, никак их не противопоставляя друг другу.
Обрамление более не является служебным (как это было во времена ренессанса или романтизма), как раз наоборот, отныне рама является главным хранителем сюжетного единства.
Такая технология «сборника рассказов» позволяет значительно экономить сюжетные усилия: для того чтобы роман состоялся, достаточно одного-двух важных событий, вокруг которых группируются вставные рассказы, текст разбухает и становится многоступенчатым и многослойным.
Подобно режиссеру русского психологического театра, «умирающего в актерах», Улицкая «умирает» в своих ситуациях и персонажах
То есть «обычный» роман движется от события к событию и писатель должен постоянно придумывать и подкидывать в топку читательского интереса все новые и новые подробности.
В технологии «плюс один» существует одно, самое важное фундаментальное событие, которое перемешивается с персонажами и обстоятельствами их существования, таким образом, вскрывая подоплеку происходящего, показывая его «исторический» контекст и причины это самое событие породившие. И неизбежность этого самого события.
Технология «плюс один» дает возможность практически бесконечного нанизывания эпизодов. Именно таким образом Улицкая выстраивает свои сборники рассказов – различных вариантов одной и той же мысли-концепта, объединенных (как, скажем, в «Сквозной линии») единым персонажем и взглядом этого единого персонажа на все происходящее.
Так, романы оказываются сборниками рассказов, а сборники рассказов – дробными романами. Романами-пунктирами, если вспомнить определение, которое Андрей Битов дал своему «Улетающему Монахову», тоже ведь составленному из автономных текстов. Да и «Пушкинский дом», если взглянуть на него под увеличительным стеклом, оказывается сцепкой нескольких самостоятельных повестей.
Писательница Людмила Улицкая (фото ИТАР-ТАСС) |
Это, как мне кажется, важная и весьма современная тенденция («поздний» Виктор Пелевин работает примерно так же, или вот недавно ставший известным Олег Зайчанковский) единства и разрозненности различных прозаических частей, собранных под одной обложкой. Потому что больше читательской свободы – хочешь вдоль читаешь, а нужно – так и поперек.
Существенный момент: технология «плюс один» позволяет уйти от важной для современного романа сюжетной симметрии («Понимаешь, симметрия – это смерть», кричит перед собственной смертью Алик, главный персонаж «Веселых похорон»), когда все ходы складываются, обязаны сложиться в итоговый пасьянс. То есть, не происходит никакого явного и видимого насилия над реальностью. Текст выращивается как растение, он словно бы следует логике событий. Логике самой жизни. Сила Улицкой и заключается в том, что она пишет «про жизнь». Пишет, как дышит. Как видит. А взгляд у Улицкой выдающийся, цепкий, да и память феноменальная. Потому что в основе практически всех ее историй реальные люди и факты.
Это самое главное – подобно режиссеру русского психологического театра, «умирающего в актерах», Улицкая «умирает» в своих ситуациях и персонажах. Она пишет «как есть», сводя собственное авторское присутствие к минимуму – зачем этим текстам автор, если в тексте все, как в жизни? И только пристальное, второе прочтение показывает точную и кропотливую работу по созданию микрособытий и их связанности между собой, по тому, как детали и, казалось бы, самые необязательные штрихи работают на раскрытие основной идеи. Этой мнимой простотой Улицкая отличается, например, от Татьяны Толстой, которая слова в простоте не скажет.
Писательница Татьяна Толстая |
Оснащенная тяжелой артиллерией стиля и знаний, накопленных человечеством, Толстая не знает о чем писать. Если только о себе, своей собственной исключительности. Проза Толстой схожа с выступлением артиста, на творение режиссера новой формации, в основе постановки которого – зрелищность и концептуальность. Толстая – это такой литературный Ленком, красиво, богато, но в то же время и про духовность. Порционное, буржуазное искусство. Толстая не говорит, она глобалит, она, как большой писатель, думает о судьбах человечества. Потому что так положено «людям мира» и «интеллектуалам европейского уровня». Улицкая растет из русской прозы с ее пристальным вниманием и сочувствием к «лишним» и «маленьким» людям. Названия сборников Улицкой – «Бедные родственники» или «Первые и последние» говорят сами за себя. Улицкая любит тех, о ком пишет.
Аналитичность меняется на нежность и приправляется простотой. Улицкая не боится банальностей. Не в смысле устройства текста и приемов, но обычных, бытовых материй и вещей. Очень часто мы опускаем то, что кажется нам недостойным внимания в силу своей очевидной очевидности. Между тем именно то, что прячется в тени умолчаний, ближе всего к нашей собственной сути. Очевидное (то, что человек делает как бы механически, не объясняясь) и есть сердцевина человека, которую не видно ни со стороны, ни изнутри. Очевидное – это то, что Улицкая вытаскивает на поверхность из близких, родных и знакомых. И вдруг, словно по мановению волшебной палочки, узоры их судеб оказываются исполненными горних смыслов и конфликтов шекспировского накала.