Недавнее интервью премьер-министра Венгрии Виктора Орбана изданию Magyar Nemzet привлекло внимание мировых СМИ – у нас обратили внимание, прежде всего, на его слова, что «не в наших интересах отказываться от всех экономических отношений с Россией». Но важны не только эти его слова, но и стоящий за ним взгляд на вещи.
Виктор Орбан не первый день вызывает острую головную боль у западных медиа. Как его только не бранят – и автократом, и фашистом, и, конечно, притеснителем меньшинств. «Венгерский Путин» – это еще самое мягкое. Нежелание Орбана в полной мере поддержать антироссийские санкции вызывает особенно сильный взрыв негодования.
DW утверждает, например, что Орбан «превратил Венгрию в русский шпионский узел» и «логово шпионов в сердце Европейского союза» и возмущается, что «более 50 русских дипломатов работают в Будапеште, в то время как в Праге, Варшаве и Братиславе вместе взятых не наберется и десяти». Можем ли мы на самом деле назвать Орбана «пророссийским»? Нет. Его политика, вызывающая такое негодование у западных медиа, исходит из других принципов – и нам стоит обратить на них внимание.
Прежде всего, он не стесняется говорить о Венгрии как о стране, обладающей своими национальными интересами; и, возможно, сущность его разногласий с ЕС (и демократической элитой США) хорошо передает его фраза: «Наш ответ на вопрос, находимся ли мы на хорошей или плохой стороне истории, в том, что мы – на венгерской стороне истории». В самом деле, для глобалистской элиты (как в свое время для КПСС) существует «правильная» и «неправильная» сторона истории. Как это отмечает сам Орбан, «по мнению западных либералов, их путь – это не просто один выбор, а единственно нравственно возможный правильный выбор. Это старые привычки колонизаторов».
ЕС, начавшись как чисто экономический союз, постепенно приобрел ярко выраженную идеологию. Люди воодушевляются мечтой о едином мире без границ, который должен жить по единым стандартам и следовать единым представлениям о реальности. Эта идеология направлена, среди прочего, на размывание национальных суверенитетов. Казалось бы, это исполнение давней мечты человечества: «когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся». Однако беда объединительных проектов в том, что они рано или поздно становятся идеологическими, а идеология очень сильно подрывает возможность договариваться.
Интересы людей, которые торгуются на рынке, не совпадают: покупатель хочет взять подешевле, продавец – продать подороже. Но это в итоге кончается соглашением и сделкой, потому что один хочет продать, а другой – купить. А вот когда речь заходит об идеологии, любая попытка «сбавить цену» рассматривается как предательство самых глубоких и священных убеждений. В этом случае оппоненты воспринимаются не как люди, интересы которых не совпадают с нашими, а как враги всего самого святого и доброго, агенты зла и тьмы, с которыми никаких взаимовыгодных соглашений быть не может. Самоправедное негодование, с которым либеральная пресса обрушивается на Орбана, как раз выдает это идеологическое переживание: мы – это добро, а все, кто в этом сомневается, – зло.
Орбан действительно смотрит на вещи иначе – не как адепт единственно верной идеологии, а как премьер своей страны, долг которого состоит в обеспечении ее интересов. На своем сайте он заявляет: «В Брюсселе строят сверхгосударство, на что им никто не давал полномочий. Мы говорим «нет» европейской империи». Другое резкое расхождение касается самого содержания идеологии. Как он говорит в своем интервью, «мы не хотим стать страной иммигрантов, мы не хотим пускать гендерных активистов в школы, мы не хотим упразднять нормальные семейные устои». Орбан таким образом проваливает главный тест на лояльность. Он отказывается поддержать принципиально антисемейную идеологию ЕС.
Он явно считает, что нормальная семья лучше бесплодных извращений, а дети – лучше абортов. Как с сильным неодобрением замечает France24, «число абортов в Венгрии сократилось с 90 тысяч в 1990-м до 22 тысяч в прошлом году». Орбан проводит политику поощрения рождаемости среди коренного населения и отказывается от политики замещения, направленной на разрушение национальной идентичности и суверенитета европейских стран. Его достаточно отстраненное отношение к текущему столкновению – «мы на стороне венгров в русско-украинском военном конфликте» – продиктовано именно его заботой о собственной стране.
Неистовое раздражение, которое он вызывает у европейских либералов, связано с тем, что он заставляет людей задаться вопросом – «а что, так можно было?» В самом деле, оказывается, можно и не встраиваться в чужой идеологический проект, а заботиться от своей стране и своем народе. Конечно, это вызывает упреки в «национальном эгоизме», но в итоге с «национальными эгоистами» гораздо легче договариваться, чем с адептами глобальных проектов.