В моем сообщении «Есть ли основания трактовать кризис на Украине как фашизм?» я поставил под сомнение те основания, по которым СМИ, многие политологи и особенно блогеры называют нынешний режим Украины и провластную часть населения фашистскими.
#{image=851764}Многие экстремальные жестокости, несправедливости и даже массовые безумия творились в истории и творятся ныне в рамках совершенно иных, нежели фашизм, политических и культурных систем.
Фашизм (везде имеется в виду немецкий) – очень важная и сложная специфическая система, корнями она уходит в культурную травму Реформации. Использовать походя это понятие как конъюнктурный ярлык я считаю вредным. Неверное имя ведет к ошибкам, нередко тяжелым.
Эту проблему публика, в общем, отвергла. Методологические раскопки никого не интересуют – чтобы выразить свои эмоции, достаточно несколько сильных выражений, знакомых с детства. Ладно, обнаружилась другая горячая точка.
Среди возмущенных реплик на мое сообщение о понятии фашизма была такая: «Понятно, что любимого постсоветского монстрика советскому идеологу хочется обслюнявить и прижать к сердцу, но со стороны это выглядит просто неприлично».
Это суждение мне показалось важным и заставило задуматься. Если отфильтровать от него эмоции и ругань, то с ним приходится согласиться. Более того, это суждение, на мой взгляд, отражает особый тип раскола нашего общества, который мы пока не замечали, а он может перерасти в пропасть. Дать этому еще смутному расколу формальное определение трудно. Попробую изложить, как я его вижу, хотя его вербализация очень трудно дается. Начнем.
1
Мой собеседник пишет: ему понятно, что мне хочется «постсоветского монстрика» поцеловать и «прижать к сердцу». «Постсоветский монстрик» в контексте обсуждения понятия фашизма – это масса украинцев, которых он воспринимает как «фашистов» – ведь не о хунте и сотне ее функционеров речь. Было бы нелепо утверждать, будто «советскому идеологу» захочется прижать к сердцу эту хунту.
Слово «постсоветский» означает, что у жителей советской Украины автор реплики монструозных черт не наблюдал. Что же ему «понятно и выглядит просто неприлично»? Ему понятно, что я как «советский идеолог» до сих пор сохраняю сочувствие к бывшему советскому украинскому народу – но это ему кажется отвратительным.
В свою очередь мне понятно его отвращение, поскольку таких, как он, немало, и они искренне считают, что раз СССР исчез, они вправе так судить украинцев. Тут-то у нас и проходит раскол. Для меня этот собеседник и люди его взглядов – тоже «постсоветский монстрик», настолько постсоветский, что мне и его тоже пока что хочется «прижать к сердцу». Хотя, если этого «монстрика» не образумить, он, очень вероятно, станет одним из главных губителей России.
2
В детстве я и мои сверстники общались с людьми, которые прошли Гражданскую войну и ВОВ. Они нам не читали нотаций и ничего не рассказывали о войне как убийстве. Но мы смотрели на них и исподтишка слушали их разговоры. Кажется, из этого мне что-то заложило в набор моих предрассудков. Это меня и заставляет вылезать со своими рассуждениями.
Кроме того, я и мои сверстники знали своим детским умом, что все мы выжили потому, что нас оберегали «советские люди» – деды и прадеды нынешних «постсоветских монстриков», и мы теперь до своей недалекой смерти в ответе и должны оберегать их правнуков и правнучек, даже если судьба их изуродовала. За их мутации и уродства еще воздастся кому следует. Мы живем в государствах, и в смутное время большинство, хочешь не хочешь, идет туда, куда гонят его сильные мира сего. Бывает, гонят для общего блага, бывает, во зло.
Мысли детского ума не буду пытаться изложить, а образы можно. В мою память впечатался такой образ 1943 года. В эвакуации мы тогда жили в Челябинске рядом с вокзалом, каждый день уходили на фронт эшелоны с людьми. Сколько-то дезертировало, прятались на чердаках. Красноармейцы их находили. Конвоир куда-то вел, почти уткнув штык в спину. Шли медленно через город, торжественно.
Мы, мальчишки, шли чуть поодаль, всматривались в лицо и в глаза дезертира. До сих пор мучают эти глаза. Мы все знали, что судьба дезертира – расстрел. Так надо. И так же знали, что его надо жалеть всеми силами, даже не с чем сравнить – что-то вроде «прижать к сердцу».
Война перемалывает людей, в бою они – придаток винтовки. Если кому-то довелось бы оказаться в этом огне на Украине и судьба дала примкнуть к ополченцам, он воевал бы, поддерживая чувство ненависти к противнику – иначе нельзя человеку воевать. Так я понимаю и чувствую – так видится противник через прорезь прицела. Будь он бандеровец, поэт или твой брат – он не личность, а тоже придаток винтовки.
Но состояние на линии огня и рассуждения в интернете – разные пространства, и их разделение должно быть обязательным!
3
Давно (в 1975 г.) я общался с ученым из Киева, этологом, он работал в Севастополе с дельфинами. На фронте он был командиром роты разведчиков, очень много важного мне рассказал об особенностях культуры Красной Армии. Он выделял как редкостное качество наших солдат их способность очень быстро гасить ярость после прекращения огня.
Привел такой эпизод: они были в Финляндии в конце апреля 1945 г. Немцы уже прекратили сопротивление, война там кончилась. Наша колонна шла без предосторожностей, и вдруг ее обстреляли отчаянным огнем из пулеметов со второго этажа дома в лесу. Были значительные потери. Сразу ворвались в дом, вытащили группу немцев.
Гибель уже после окончания боев воспринималась тяжело, и солдаты пытались сразу немцев расстрелять. Офицеры их отбили, окружили, сцепили руки и так пробивались через разъяренную толпу. Пока они выбирались из толпы, ярость бойцов утихала, и на краю толпы солдаты через кольцо офицеров уже протягивали немцам сигареты и ободряли их.
Потом я читал рассказ Конрада Лоренца, как его, раненого под Витебском, брали в плен. Тип поведения при этом советских солдат Лоренц считал очень важной и необычной особенностью, как и отношение охраны к немцам в лагере военнопленных.
Это – отношение к врагам, которые действительно были фашистами, через четыре года тотальной войны.
***
Я вижу большую угрозу в том, что у нас возникла, а может, и расширяется общность, которая требует подавить сострадание к большим массам «постсоветского» населения, контуженного бедствиями и стравленного с нами, без всяких антагонистических противоречий, мощными силами провокаторов. Кстати, стравленного при участии именно российских провокаторов и «постсоветских монстриков».
Если мы примем массы таких одурманенных людей за наших заклятых врагов, то на что мы можем надеяться? Ведь отравители колодцев действуют по всему постсоветскому пространству. Что бы было в России, если бы чеченцев под властью Дудаева объявили фашистами? Необратимо встать на тропу войны с украинцами как якобы фашистами – до такого, думаю, за всю историю России не доходили ни правители, ни интеллигенты.
Мы возродим и Россию, и всю нашу постсоветскую Евразию, только если будем терпеливо смягчать и разрешать наши конфликты и противоречия, восстанавливать и обновлять связи сочувствия и сотрудничества – даже при разных политических системах и злобном шипенье разных групп. Раз уж не сумели сохранить тот дом, который имели и в котором все могли ужиться.
Источник: Блог Сергея Кара-Мурзы