«Трагедия современного человека не в том, что он знает всё меньше и меньше о смысле своей собственной жизни, а в том, что это заботит его всё меньше и меньше». Так говорил Вацлав Гавел – революционер, диссидент, драматург, последний президент Чехословакии и первый президент Чешской Республики, скончался 18 декабря 2011 года в возрасте 75 лет. Почти во всех некрологах написано ещё «политик», и это уже как бы оскорбление памяти Вацлава Гавела. Если политиками назвать тех, кто сегодня занимается политикой для достижения и удержания власти, то Гавел всю жизнь был антиполитиком. Он всегда ставил моральность выше «реал-политик».
Вацлава Гавела больше нет, и его пытаются вставить в антикоммунистический иконостас
Я встречал Гавела всего один раз в Париже в конце 1980-х. Он выступал на встрече «ПЕН-клуба», говорил о том, что такие люди, как он, не должны заниматься политикой, а должны доставлять миру беспокойство. Я не помню буквально, но смысл был в том, что мир слишком самодоволен, и необходимо разбить это самодовольство – для пользы людей сделать мир беспокойным. Гавел делал это в своём творчестве, делал это и в своей борьбе за права человека, делал это и на посту президента.
Слово «революционер» в устах Гавела не звучало, но то, о чём он говорил, определённо можно называть революцией. Точно так же он писал свои пьесы. «Драма предполагает порядок, – сказал однажды Гавел. – Если так, то единственное, что там может быть, – это нарушение порядка как способ поразить воображение». Гавел был одним из стратегов «Бархатной революции», положившей конец просоветскому режиму в Чехословакии. И стратегия революции в чём-то напоминает его пьесы.
Первый постсоветский парламент единогласно избрал его президентом. В своей инаугурационной речи 1 января 1989 года Гавел назвал старый режим, правивший Восточной Европой после Второй мировой войны, «чудовищной, ветхой и вонючей машиной», чьё худшее наследие заключалось не в экономическом провале, а в «отравлении моральной среды». «Мы стали морально больны, потому что мы привыкли говорить одно, а думать другое, – говорил Гавел. – Мы научились ни во что не верить, не заботиться друг о друге... Любовь, дружба, милосердие, смирение, прощение потеряли свой смысл глубину... Они стали какой-то психологической диковинкой и принимаются как давно потерянные странники из далёких времён...»
Мало кто вне круга специалистов знаком с пьесами Гавела. Главная коллизия его драматургии построена вокруг абсурдов новояза, бюрократического языка сталинского социализма. Неудивительно, что корпоративные менеджеры шоу-бизнеса, свободно-рыночного общества имеют столь же малый интерес к пьесам Гавела, как и бонзы социалистического агитпропа.
Гавел – не только земляк, но продолжатель традиций Франца Кафки. Прага породила многих авторов, чешских, немецких и еврейских, осознавших абсурдность жизни: что если не разбить окружающие человека абсурдные клише и матрицы, его жизнь теряет смысл. И это прямая противоположность тому, чем заняты политики. Политики провозглашают пустопорожние фразы, приятные для слуха их электората, но лишённые смысла, а тем более истинности.
Биография Гавела – это постоянное разбивание абсурда. Ирония заключается в том, что такой человек, как он, вообще стал президентом. И на посту президента Гавел постоянно сражался с алчными и продажными неолиберальными политиками «грабительского капитализма», занятыми монетаризацией краха социализма нуворишами, почувствовавшими вкус власти и неспособными противостоять её коррупции. Типичный представитель этой породы – его собственный премьер-министр Вацлав Клаус. Гавел жестоко сражался со своим тёзкой.
Вацлава Гавела больше нет, и его пытаются вставить в антикоммунистический иконостас. Чилийский драматург Ариэль Дорфман хорошо знал Гавела и числит его среди вдохновителей своего творчества. Он рассказывал, как в 1984 году в Чехословакию с визитом прибыл один из признанных адептов антикоммунизма чилийский диктатор Аугусто Пиночет. Между делами по закупке оружия диктатор возжелал встретиться с диссидентами. Гавел отказался видеть Пиночета. Его уговаривали, мол, это хорошо для диссидентства, надо быть реальным политиком, продажа оружия – хорошо для экономики. Гавел ответил, что мы вообще не должны никому продавать оружие. Это неординарный политик и неординарный драматург.
Ариэль Дорфман вспоминает в своих мемуарах, как Гавел говорил ему: «Осторожно относись к языку своих произведений. Язык, который ты создаёшь сегодня, может спасти или извратить завтрашний мир... Если ты позволяешь людям власти – неважно, справа, слева или из центра – подавлять твой язык, если они способны заставить тебя жить во лжи и верить лжи, то они репрессируют тебя, коррумпируют и делают соучастником».
И ещё одно, что отличало Гавела от многих суровых борцов-диссидентов, – это неувядающее чувство особого и парадоксального среднеевропейского юмора, умирающее сегодня в мире, где специальные спичрайтеры пишут для политиков и выверяют в фокусных группах шутки и анекдоты. Гавел был уверен, что главное в юморе – это умение смеяться над собой.
Вацлав Гавел и начал свою общественную деятельность не из каких-то абстрактных идеалов социализма или капитализма, коммунизма или антикоммунизма. Гавел не считал себя диссидентом, тем более не думал делать диссидентство профессией. Он просто хотел иметь возможность свободно творить и делал для этого то, что надо было делать. Гавел не мог свободно творить в социалистической Чехословакии, как Ариэль Дорфман не мог творить свободно в пиночетовском Чили. Моральное противостояние злу стало сердцевиной творчества и общественной деятельности Гавела, оставалось с ним на посту президента. Трудно представить себе избрание в президенты такого человека в «нормальной политике» в любой стране мира. И, тем не менее, когда такое случается, то это внушает надежду.
«Надежда – это определённо не то же самое, что оптимизм, – говорил Вацлав Гавел. – Это не убеждение, что всё получится хорошо, а уверенность в том, что всё, что ты делаешь, имеет смысл независимо от того, как оно получается».
Источник: Сайт «Новый смысл»