Галерея Гельмана готовит к открытию выставку работ художника «Безымянная высота».
От войны до футбола
Стал ловить кадры из милицейских телепередач, Очень динамичные изображения получаются, как у Дега. Только у него балерины, – хмыкнул Алексей, – а у меня – менты…
Фирменный стиль Каллимы: чеченцы в адидасовских костюмах и рибокских шапочках. То эти бородатые парни на поле боя, то на футбольном. Вершиной в символическом изображении противостояния русских и чеченцев была фреска Каллимы, подготовленная к Первой Московской биеннале: схватка боевика и федерала была там показана в виде серпа и молота.
Кстати, молот сам по себе напоминает христианский крест, а серп – исламский полумесяц. Когда-то они мирно уживались на советском гербе. Художник продемонстрировал, что после развала СССР снова возник конфликт, имеющий под собой двухсотлетнюю историю.
Однако мирное существование этих народов и конфессий в России вроде бы опять установилось (тьфу, тьфу, тьфу), что очень важно для этой территории, пограничной между Западом и Востоком.
Уже не раз писали о сходстве фамилии художника с названием бабочки – каллимы. Но любопытно другое: у каллимы-бабочки – верхняя часть крыльев – красно-черная, а нижняя – небесно-синяя. Между этими цветовыми тонами и колеблется творчество Каллимы-художника.
Красно-черные цвета войны сменились синими цветами мира, противоборство стало не военным, а спортивным. За виртуальный футбольный матч на картине «Челси–Терек» в 2005 году художник получил премию «Инновация».
Далее он все больше шел в сторону радужных абстракций, словно погружаясь в область грез. Хотя и не отрывался далеко от земли, придавая сходство красным мондриановских крестикам с медицинскими («Твоя кровь – чьи-то слезы»).
К тому же, у строгого абстракциониста Мондриана крестики всегда вертикально-горизонтальны, а крестики Каллимы – диагональные, они «катятся», олицетворяя времена радикальных перемен.
Поэтому неудивительно сотрудничество Каллимы с лево-радикальной группой «Радек» Анатолия Осмоловского. Но от этого альянса в выигрыше остался Алексей, поскольку он всегда был больше художником, чем политиком. В его работах основное внимание уделено пластике, которая лаконичнее любых манифестов и перфомансов.
Художественное пространство Каллимы строится скорее по законам анимации, чем живописи. Но экспрессия достигается не за счет гиперболизации, как в диснеевских фильмах, а за счет выразительности жестов, что близко советским мультам 50-х.
Мастер заставляет зрителей проникнуться «всамделишностью» нарисованной реальности, что не мешает ее выводить на серьезный философский и символический уровень.
Балерины и менты
У меня с известным художником забита стрелка на центральной площади «Винзавода». Подходит Алексей в черно-красной куртке, застенчиво здоровается и ведет в мастерскую показать новые творения.
Ряд свежеструганных деревянных дверей, соседи Каллимы тоже известные художники: Шутов, Шурипа, Пепперштейн. Концентрация в одном месте художественных сил страны напоминает советскую систему. Только тогда служителей муз собирало под свое крыло государство, а сейчас этим занимается частный капитал.
Алексей показал на мониторе зафиксированный кадр: какой-то допрос. Часть видеокартинки он уже перенес на холст.
– Стал ловить кадры из милицейских телепередач, – объяснил художник. – Очень динамичные изображения получаются, как у Дега. Только у него балерины, – хмыкнул Алексей, – а у меня – менты.
Перед телевизором лежит последний, 184 выпуск «Художественной галереи» – это Малевич. На красной обложке черный восклицательный знак носа и запятые глаз «Головы крестьянина».
– Более радикальный жест, чем сделал Малевич, создав «Черный квадрат», – заметил Каллима, набивая трубку табаком из красно-черной пачки, – уже никто не сделает.
– Да и не надо, – отвечаю. – Он отразил свое апокалиптичное время, начало Первой Мировой и так далее. Нам своих катаклизмов хватает, – сказал я, разглядывая за спиной художника огромную, во всю стену, черно-красную панораму пожара.
Протуберанцы огня закручиваются и пожирают деревья. Языки пламени космогоничны, как звездные вихри Ван Гога, но, в отличие гармоничных потоков великого голландца, это – огненные щупальца войны.
На других работах из новой серии что-то похожее на пепелище: обглоданные кустики, изувеченные деревья, воронье. Контуры прорисованы углем – любимым материалом Каллимы.
Из проигрывателя раздается надрывный крик Егора Летова: тоже красно-черный диапазон. За окном сквозь тучи безрезультатно пытается пробиться солнце. Включаю диктофон.
Огонь и пепел
– Ты – человек, опаленный огнем войны. Это навсегда?
– Я сражаюсь с этим огнем внутри себя.
– Но ведь на всех этих картинах земля, выжженная войной.
– Я хотел провести такую параллель. Но при этом уйти от клейма: Каллима – война. Сейчас я больше сражаюсь с самим собой.
– Какова история этого цикла?
– Ехал я как-то в поезде Симферополь–Москва и вошел в это состояние: депрессивных пейзажей, мелькающих за окном. Поймал себя на том, что оно близко «Гражданской обороне». Стал слушать Летова. Он действительно как-то совпал. Я даже решил взять эпиграф из него: «Мир размышления, мир понимания, мир разложения и о…уевания, все то, что нас не убивает – делает сильнее» Это из его предпоследнего альбома «Реанимация».
– И настроение в этих работах такое же – реанимационное?
– Да, когда уже кажется, что полный копец. И в тоже время хочется изобразить нечто такое, чтобы отделаться от этого состояния, оставить его в прошлом. Красный, черный, белый – фашизоидная раскраска. Я пытаюсь в этом красном дать меньше коричневого, а больше радостных оттенков.
– Самая сильная работа – эта, с бушующим пожаром. Вряд ли это очищение огнем?
– Скорее я хочу показать, что огонь – стихия. С ним надо осторожно обращаться. Однако если в последних вещах я где-то пытался рисовать утопии, то сейчас опротивело что-либо сочинять, что-либо идеализировать. Захотелось зафиксировать этот выжженный чеченский пейзаж, чтобы двигаться дальше.
Каллима торопился на какую-то встречу. Выходим из его «огненной» мастерской под весенний дождь. Спускаемся в метро.
– И все же у тебя совсем немного надежды, на то, что из этого пепла что-то зеленое прорастет.
– Да, хотя казалось бы: весна пришла, сын родился.
– Сын родился! Поздравляю.
– Спасибо! А в картинах все равно присутствует это состояние выжженности.
– Так на твоих полотнах когда-нибудь весна наступит?
– Я думаю, да, – улыбнулся Алексей. – Она не может не наступить.