И в том же году слово «космополис» зажило самостоятельно как название нового литературного фестиваля.
Литературоцентричность как концепция
«Космополис-2006» |
Концепция «Космополиса» (Хуан Инсуа) предполагает поиск самих кодов сегодняшнего искусства, или, если использовать буквальную кальку из программных документов «Космополиса», перечитывание западного культурного канона глазами современного человека.
То есть выяснение, что именно актуализировало наше время в традиции и одновременно как и в чем смыкаются «канон» и «эксперимент», традиции и новые технологии. Ну а мне больше всего в идее этого фестиваля нравилась убежденность его организаторов в том, что самой чуткой, динамичной и наиболее полно отражающей всю без исключения проблематику современной жизни субстанцией является именно литература. Установка может быть и идеалистичная, не спорю.
Но я отношусь к тем, кого не пугает слово «литературоцентричность» и кто, в частности, не считает замену старорежимного слова «интеллигент» новейшим «интеллектуал» равноценной. Похоже, что и испанцы из СССB и приглашаемые ими со всего мира писатели ничего конфузного в литературоцентричности не видят.
Ну а «международность» фестиваля – в поиске неких универсалий, выработанных национальными культурами, или, скажем так, попытка обрисовать своеобразный полог, наподобие того, что образуют здесь, в Испании, пинии, каждая из которых имеет собственный ствол, собственные корни, но крону образуют общую, – то, что мы называем мировой культурой.
Русский сектор
Александр Кушнер |
От традиционного чтения автором своих текстов перед аудиторией до демонстрации видео- и аудиоакций миланской группы «Масбедо» , работающей в творческом сотрудничестве с Мишелем Уэльбеком. Здесь неизбежно много разнородного, разномасштабного, короче, случайного. Но чем спонтанней, тем, на мой взгляд, верней. Случайных случайностей не бывает.
И потому я, например, ко всему, что видел и слышал, относился с доверием, как к стопроцентно репрезентативному. И, естественно, особый интерес был к тому, что именно из современной русской литературы окажется востребованным барселонским фестивалем.
Начну со списка приглашенных: Светлана Алексиевич, Василий Голованов, Яков Гордин, Лилия Ким, Александр Кушнер, Наталья Толстая, Виталий Шенталинский, Татьяна Янкелевич (русскую тему курировал Рикардо сан Висенте из Барселонского университета, специалист по истории русской литературы, а также ее переводчик и пристрастный читатель).
С особым страхом я ждал вечера Кушнера, не раз высказывавшегося об угасании в европейской поэзии самой интенции поэтического высказывания. Плюс проблема языка, не только русского, но и «русского поэтического», Кушнер – не Евг. Евтушенко и не Олеся Николаева, его стихотворное слово живет еще и массой сложных поэтических реминисценций из той классической поэтической традиции, современным изводом которой и является его лирика.
Боялся я зря – получился вполне русский поэтический вечер, и не только потому, что аудиторию (достаточно многолюдную) примерно на треть составили местные русские, – Кушнер вышел на сцену вместе с Ксенией Дьяконовой , русско-испанским поэтом, пишущим и по-русски, и по-испански. Прочитав стихотворение, Кушнер передавал микрофон Ксении, и тот же стих звучал по-испански.
Эта «звучащая билингва» производила неожиданное впечатление: сначала ты находился как бы внутри стихотворения, и вот потом смотришь на него снаружи, точнее, ощущаешь его тело через его эмоциональный, его интонационный сюжет, – и это были стихи именно Кушнера, ошибиться невозможно. Они исполнялись уже как бы положенными на музыку чужого языка, выявлявшего как раз ту самую интенцию поэтического кушнеровского говорения. И, судя по реакции зала, чувствовал это не я один.
В этом же зале на следующий день выступал Василий Голованов, представляющий чуть ли не единственное в последнем десятилетии действительно новое, эстетически внятно проартикулированное литературное направление – геопоэтику (А. Балдин, Р. Рахматуллин, Г. Гринева, Д. Замятин и др.). Эссеистская лирическая проза, написанная на материале географии и истории, отчасти историософии. Голованов показывал слайды, сделанные им во время своих путешествий и бывшие для него первым – еще до записывания – актом оформления впечатления, а может, и его личным способом поиска слова. Начал он со странного, необыкновенно выразительного пейзажа и фразы: «Этот вполне африканский ландшафт я снял в низовьях Волги».
Неожиданный ракурс в представлении современной русской литературы возник и во время встречи с писателем, историком, соредактором журнала «Звезда» Яковом Гординым – речь пошла о проблеме мифотворчества в истории и в литературе. Что такое биографическая легенда сегодня – осознанный акт творчества, связанный с природой самого дара автора, или акт капитуляции творца, почувствовавшего, что для успеха уже мало «просто литературы», нужен навык работы над собой в качестве имиджмейкера? Материалом послужила жизнь и творчество Иосифа Бродского. Гордин, на глазах которого эта жизнь во многом и проходила, имел возможность сравнивать реальность с двумя мифами о Бродском – с тем, который создают сегодня мемуаристы, и тем, что творил сам Бродский.
Иными словами, разговор о русской литературе очень быстро свернул на проблематику современного нон-фикшена, забывшего вдруг свое место и активно претендующего на статус эстетического явления.
Черно-белое кино
В этом контексте более чем органично смотрелись на книжном развале «Космополиса» испанские издания книги Светланы Алексиевич о Чернобыле |
Это когда, например, поток разноцветных картинок вдруг прерывался и на экране возникала черно-белая зернистая голова Иосифа Сталина, а потом – толпы марширующих по Красной площади и толпы машущих кирками на строительстве то ли Днепрогэса, то ли Беломорканала, ну а затем – бледные, испуганно-«вдохновенные» (нет, я понимаю, что, скорее всего, это свойства эмульсии тогдашних кинопленок и освещения, но избавиться от этого ощущения уже невозможно – именно бледные, испуганно-воодушевленные) лица советских писателей: Пастернак, Горький, Демьян Бедный, Бабель.
Показанное на экране оказалось заставкой к сюжету о прошедшем дне «Космополиса», точнее, к выступлению Виталия Шенталинского и выходу в Испании его книги о судьбах русской литературы и русских писателей в условиях сталинского режима (главы из нее см. в «Новом мире» ). Частота, с которой я потом натыкался на местных телеканалах на черно-белое документальное кино, свидетельствовала, как понял, не столько об эстетическом чутье теледизайнеров, сколько о реальных потребностях испанской аудитории.
Достаточно было понаблюдать за лицами испанских стариков на экране, вспоминающих о Гражданской войне и об эпохе Франко, чтобы понять: рана эта здесь еще не затянулась. И поиск языка для диалога разных поколений остается одной из острейших проблем современного испанского общества.
И в этом контексте более чем органично смотрелись на книжном развале «Космополиса» испанские издания книги Светланы Алексиевич о Чернобыле и исторические изыскания Виталия Шенталинского. (И, кстати, там же продавалось испанское издание прозы Натальи Толстой, с успехом выступившей на фестивале.)
Свежая (самая-самая) кровь
Лилия Ким |
Собираясь в Барселону, я заглянул в список русских участников. Единственным незнакомым для меня именем было имя Лилии Ким.
То, что я смог выяснить для себя с помощью «Яндекса», а потом двух купленных в магазине книг, особый ясности не внесло – в литературной критике имя возникло в связи с премиальным сюжетом «Национального бестселлера» 2003 года, на который был номинирован ее роман «Аня Каренина», имя это «раскручивалось», насколько понимаю, как еще одна (после Денежкиной) персонификация нового – поколения 20-летних – облика русской литературы.
Купленные книжки я прочитал в самолете. Первое впечатление: попытка использовать приемы нынешнего «интеллектуального треша» в нише «гламурной литературы», издатель (издательский дом «Нева») в анонимных предисловиях и послесловиях ориентирует читателя еще на наличие в ее текстах эзотерического содержания. Сочетание (для меня) диковинное. Нет, я, разумеется, знаю, что для литературы смешанные браки только на пользу, но данный творческий опыт меня пока не убеждает.
Скажу сразу, сложившийся после чтения текстов Ким образ их автора никак не совместился у меня с тем человеком, которого увидел на фестивале. Образованна (и, похоже, серьезно – дипломированный экономист), свободно говорит по-английски, держится с достоинством, в разговоре – а разговор у нас был достаточно трудный – когда слушает, то слушает и думает, а не подбирает слова для возражения.
Короче, не Денежкина
Сильное впечатление она произвела на вечере трех русских писательниц, представлявших два разных поколения, – Лилии Ким и Натальи Толстой и Светланы Алексиевич. Первой микрофон получила Ким и сказала, в частности, о драматическом разрыве поколений в России, о сложности процессов психической адаптации старших поколений в новой российской реальности, о том, как резко произошли смены литературных поколений и как трудно теперь налаживать общий язык.
Вряд ли Ким предполагала, насколько выразительно проиллюстрирует ее слова то, что последовало на сцене дальше. Сидящие рядом старшие коллеги задали пару уточняющих вопросов, по сути реплик, и тут же началось, я бы сказал, разгорелось выяснение критериев истинной литературы.
Ким выбрала самый простой и логичный, с ее точки зрения: читабельность, то есть текст живет только тогда, когда его читают, и, соответственно, степень его литературной состоятельности следует определять востребованными тиражами. И получила в ответ: «Ну да, разумеется, особенно если учесть, что самыми высокими тиражами у нас сейчас расходятся книги по уринотерапии».
«Ну а что предложите вы в качестве критерия?» – спросила Ким. Держалась она с редким самообладанием и достоинством. «Цветаева», – был ответ. «Я понимаю, – сказала, Ким, – она замечательная поэтесса, но я – о критериях». «Цветаева, – повторили ей. – И ее стихи, и ее проза». «Проза?» – немного растерянно переспросила Ким, и товарки на сцене удовлетворенно опустили глаза.
Вот тональность, в которой начался этот вечер и в которой он развивался до конца. Собственно, конца не было, был насильственный обрыв его – включившаяся в происходящий на сцене спор публика требовала микрофон, уже не обращая внимания на время, а зал нужно было освобождать для последующих выступлений.
...Ну а я участвовал в этом мероприятии как сетевой обозреватель. Рассказывал о феномене сетевой литературы 90-х, то есть о вхождении в русскую литературу из Сети целого поколения – первого, сложившегося в условиях абсолютной свободы – и идеологической, и эстетической, сформированного во многом своей, очень специфической аудиторией, в данном случае интеренет-аудиторией 90-х, может быть, самой живой, восприимчивой, интеллектуально и эстетически продвинутой в тогдашней России; и о том, как изменило современный литературный пейзаж в России вхождение в «бумажную литературу» сетевых авторов .
То есть об истории и содержании того, что происходило на сайтах «Роман», «ЛИТО им. Стерна», «Тенета», «Русская литература с Вячеславом Курицыным», и о сегодняшних «Вавилоне», «Топосе», «Полутонах» и др.
P.S.
Отсюда, сверху, если подойти к прозрачной стене, открывался вид на черепичные крыши, шпили, стеклянные башни, на море, встающее над городом |
И отсюда, сверху, если подойти к прозрачной стене, открывался вид на черепичные крыши, шпили, стеклянные башни, на море, встающее над городом. Барселона была включена в ход и в содержание фестиваля, так сказать, естественным образом. Уже сам комплекс зданий СССВ, расположенный в историческом центре города, сочетал средневековую архаику и современную архитектуру.
А от патио «Космополиса» по километровому каменному коридорчику улицы Elisabets можно было выйти на Рамблас, к цветам в корзинах, к пятнистым платанам, карнавальному шествию туристов, треску и рокоту бесконечных мотороллеров, и дальше – свернуть в гулкий двор плаца Реал с ее пальмами, официантами, уличными танцовщиками. Ну а еще дальше – прохладный сумрак на дне «готических» улиц-щелей.
Но так далеко искать Барселону было необязательно – следующим после строгого стильного патио «Космополиса», только арку пройти, был просторный двор с как будто выгоревшим под солнцем песком, редкими платанами, с собаками и голубями, со старинным монастырским зданием с вывеской «Antic Teatre CCCB» и церковью справа и – слева за двором – белой округлой громадиной новейшего корпуса центра; из-за него, с площади, доносился отдаленный лязг и грохот скейтбордов, ну а внутри двора – тишина, собаки, голуби, огромные зонты уличной кофейни под стеной, где всегда сидели компании молодых людей студенческого вида, и книги в их руках с заложенными пальцем страницами выглядели не имиджевым декором, а частью прерванного разговора...