Обсуждающие «дело Мирзаева» поражают своей пристрастностью. Сложно найти отзыв, в котором не говорилось бы либо о «мальчике-мажоре», либо об «озверевшем от безнаказанности самбисте». Бытовухе не дают остаться бытовухой, ее раздувают, политизируют, и так, видимо, теперь будет всегда. Национальный аспект в этом деле, несомненно, есть, поскольку дагестанец продемонстрировал слишком агрессивный по меркам современного москвича стереотип поведения, но было бы немыслимым ханжеством утверждать, что решение конфликта ударом кулака чуждо русской культуре.
Нынешние радетели за русский народ, давно променявшие подлинные корни на косоворотку и философию постмодерна, будто забыли свое дворовое детство, забыли, насколько это обыденная вещь – драка из-за женщины
Нынешние радетели за русский народ, давно променявшие подлинные корни на косоворотку и философию постмодерна, будто забыли свое дворовое детство, забыли, насколько это обыденная вещь – драка из-за женщины. Вот для примера фрагмент из книги Марины Влади о Высоцком: «Самый красивый из этих ударов ты нанес одному очень крупному мужчине немного подшофе, как говорят русские, который в тот момент, когда я надевала пальто, чтобы выйти из грузинского ресторана «Арагви», взял меня за плечо и развернул к себе со словами: «Ну-ка, покажись, Марина!...» Он не успел закончить фразу, как длинным свингом слева ты заставил его пролететь в горизонтальном положении через вход из белого мрамора и приземлиться в кустах. Два вышибалы, оба со здоровыми бычьими головами, остолбенели на какое-то время, глядя то на тебя, то на того типа. Через несколько секунд, в течение которых мы гадаем, что будет дальше, – а обычно в этих случаях сразу же вызывают милицию – они разражаются хохотом и, с силой хлопнув тебя по спине, провожают нас до машины, поздравляя как знатоки». Дальше, будто бы специально для тех, кто вспомнит о не совсем русском происхождении Владимира Семеновича, Влади рассказывает, что ее отец был прекрасным боксером-любителем, и она «тысячу раз видела, как он улаживал ссоры кулаками, о которых говорил: «Правый – больница, левый – насмерть».
Более полную аналогию к случаю с Мирзаевым и придумать сложно. В формуле «Правый – больница, левый – насмерть» так много бравады и бахвальства, что сразу становится ясно, как мало она пригодна для юридической квалификации конкретного происшествия – на случай, если бы батюшка урожденной Марины Поляковой-Байдаровой и в самом деле кого-нибудь убил. Впрочем, насколько известно, на «тысячу раз», когда он улаживал споры кулаками, не пришлось ни одного смертельного исхода.
В данном случае получилось иначе. Обычный, рядовой эпизод закончился трагедией. Наказание, которое получит Мирзаев, будет зависеть от того, как суд ответит на один главный вопрос: мог ли самбист предвидеть последствия своего удара. Если сочтут, что был обязан предвидеть, самбиста ждет большой срок, и это правильно. Если выяснится, что Мирзаев не хотел нанести «тяжкие телесные» – результат будет другим, и это тоже правильно. Все остальное – от лукавого. Больше из ситуации с Мирзаевым ничего вытащить нельзя. Юридически Мирзаев – это только Мирзаев, и отвечать за его поступки должен только он сам. Но ведь так хочется воспользоваться этой ситуацией, чтобы убрать с московских улиц невысоких чернявых пареньков, которые дисгармонируют с нашими представлениями об идеальной городской среде!
Был бы Мирзаев мигрантом, можно было бы обобщить проблему на этом уровне и потребовать, например, ограничить миграцию. Но Мирзаев – гражданин России, не раз отстаивавший честь страны на международной арене. Его случай не обобщишь, и способа превентивной борьбы с тем, что произошло у клуба «Гараж», не укажешь. Не закрывать же Москву для дагестанцев и самбистов! Мы не можем даже призвать к тому, чтобы загодя убрать с наших улиц «таких, как Мирзаев», потому что таких чемпионов у нас точно меньше, чем студентов, посещающих ночные клубы.
#{image=548420}Итак, проблема не решается. С этого момента начинается самое интересное. Есть вещи, которые мы можем решить, и вещи, которых мы решить не можем. Главный навык, отличающий зрелое общество от незрелого, – это присущее взрослому, но отсутствующее у детей умение соизмерять свои желания с возможностями. Есть вещи, которые нам не нравятся, и ничего с этим не поделаешь. Когда профессор Персиков интересуется у чекистов, нельзя ли расстрелять всех репортеров, мы понимаем, что Булгаков этой деталью мастерски высмеивает свойственный многим настоящим ученым инфантилизм. Нельзя расстрелять всех репортеров, дагестанцев и самбистов. Всех не перестреляешь, остается «сносить униженья века» или убить себя об стену. Лучше всего – научиться договариваться, но об этом нам остается лишь мечтать. Утрата обществом способности терпеть самоубийственна для него. Современный русский не может противиться соблазну найти виновника всех своих бед и поразить его одним ударом, не замечая при этом, что закалывает самого себя.
Это хорошо заметно на примере такого видного представителя современной русской традиции, как протодиакон Кураев. В ситуации с Мирзаевым протодиакона «поражает» поведение судьи, «абсолютное непонимание последствий». «Да, ей дано право толковать закон, – демонстрирует обширные юридические познания протодиакон, – но при этом она должна исходить из учета социальной опасности деяний и возможных последствий, в том числе, возможных последствий решений самой судьи. А она вдруг в этой ситуации принимает крайне взрывоопасное решение, оскорбительное для очень многих русских людей».
Говоря о «решении, оскорбительном для очень многих русских людей», Кураев, того не замечая, зеркально повторяет печально известное замечание Кадырова о присяжных по делу Аракчеева, которые-де не поняли волю чеченского народа. Это совпадение настолько разительно, что оно напрочь убивает все аргументы о культурном превосходстве нынешних русских над «выходцами с аула», как обобщенно назвал Мирзаева священнослужитель. На таком уровне говорят не о том, что выше, а о том, что глубже.
Кураев готов решать проблему любыми средствами – вплоть до раздачи оружия, хотя, если следовать его рекомендациям, оружие придется раздать студентам, обвиняемым в разбойном нападении то ли на лотерейный клуб, то ли на торговцев айфонами. Кстати, дагестанским самбистам тоже – если, конечно, план уважаемого протодиакона не предусматривает для таких, как Мирзаев, самозащиту без оружия.
Впрочем, говоря о Мирзаеве и Иване Агафонове, протодиакон имеет в виду не их, а некий обобщенный образ «кавказца» и русского. Рассуждения Кураева о том, что «они» считают себя вправе «весьма сексуально-агрессивно вести по отношению к русским девушкам» и «мгновенно применять оружие в ситуации, когда что-то пошло не по их замыслу», тогда как «мы» никогда не бьем сразу, а отвечаем словом на слово, не имеют, разумеется, никакого отношения к трагедии у клуба «Гараж». То, что протодиакон обобщает ситуацию без каких-либо затруднений этического и логического характера, по-настоящему страшно. Неспособность не обывателя уже, а авторитетного священнослужителя увидеть человека за «выходцами с аула» – это опасней тысячи таких «выходцев».
Аверинцев со ссылкой на Карла Кереньи предупреждал, что двери национал-социализму открыл дух абстракции, когда евреи как лица оказались подменены безличной категорией «еврейства». Наше общество уже готово к фашизму, это надо признать. Внешне оно еще сохраняет прежние государственные и культурные рамки, но изнутри уже все готово к переменам.
Но что же взамен – терпеть? Нет, укреплять то, что разболталось, сшивать то, что порвалось. Практически во всех рассуждениях о «бесчинствах» приезжих так или иначе говорится о беззаконии. Да, именно к нарушению Закона – писаного и неписаного, к неумению договариваться о правилах и следовать договоренностям – и сводится большинство проблем, возникающих у нас в общении с другими народами, с государством, друг с другом наконец. Наше спасение – в укреплении законности. Против беспорядка поможет только порядок. Право на ненависть к бесчинствам имеет только тот, кто согласен поддерживать порядок с той непреклонностью, которую продемонстрировали недавно в борьбе с хулиганами британские обыватели. Кстати, в Великобритании уже третий блогер сел в тюрьму за призывы, которые показались бы детскими считалками какому-нибудь Савве Терентьеву, предложившему «сжигать ментов» на городских площадях и снискавшему в итоге любовь Рунета и политическое убежище в Эстонии.
Что же мы видим на практике? Мне неловко заниматься автоцитированием, но я последнее время не раз и не два высказывался в том духе, что все соображения нашего т.н. гражданского общества о независимых судах надо распечатывать на туалетной бумаге и вручать упомянутому обществу. Независимым судом у нас теперь считается тот суд, который принимает решение в твою пользу, то есть для Кадырова – тот, который «понимает волю чеченского народа», для Кураева – тот, который не вынесет вердикта, «оскорбительного для многих русских людей».
Разумеется, на низовом уровне такие представления существовали всегда, но только теперь они легализовались и стали частью судебной практики. Это теперь норма. Это наша реальность. Мы сами «распечатали» невинность нашего правосудия, когда добились пересмотра принятых следствием решений по делу об убийстве Свиридова, и теперь нечего удивляться событию, еще вчера совершенно непредставимому – отмене Мосгорсудом принятого накануне решения, которое показалось народу «оскорбительным». Вот вам независимость судов, во всей красе.
Вернуть процесс к нормальному состоянию теперь будет крайне сложно. Отныне прав окажется тот, кто сильнее надавит. Встречайте народный суд, бессмысленный и беспощадный.