Ясно одно: на детей дали денег, а дадут еще больше. По России запланировано множество фестивалей детского театра. И в Москве в октябре уже один такой прошел – назывался «Гаврош», на сцене Московского театра клоунады. Прошел он, к сожалению, совершенно бесследно. Фестивализация театра для детей началась сегодня по заказу правительства, а это, как водится, пугающая перспектива. Весь театр России в этом сезоне со всеми фестивалями, антрепризами и продюсерскими проектами будет развернут на детский театр – только потому, что Владимир Путин назвал демографический взрыв важнейшей социальной задачей Российской Федерации и обещал деньги на детское искусство.
I
Театр для детей – призвание, которое дано минимальному проценту творческой интеллигенции. Сказочники рождаются еще реже, чем поэты
В чем важнейшие проблемы детского театра сегодня? Тягучий, мучительный, порою кровавый процесс обновления репертуара, модернизации смыслов и пересмотра ценностей менее всего затронули эту заповедную зону. Театр для детей по-прежнему пребывает сегодня в иллюзиях и старомодных представлениях об искусстве сцены.
Считается, что театр для детей – зона театральной халтуры, безответственная игра на понижение. Нерадивым творцам детского театра дети кажутся зрителями без вкуса и способности возмущаться, предъявлять эстетические претензии. Известная и прославленная максима Николая Коляды звучит так: «Пионер – сопливый, но рубль в кассу несет». Означает она самую простую и понятную вещь: детский театр – пространство гарантированного получения прибыли, не зависящего от качества.
Детский театр в советском обществе превратился в обязаловку – в феномен «театров юного зрителя», которых нет ни в одной стране мира. Как только город достигал численности населения, приближающейся к полумиллиону, в городе непременно выстраивали ТЮЗ, куда обычно ссылали режиссеров, либо неугодных власти (и тем самым принуждали их к нелюбимой работе), либо невостребованных «взрослыми» театрами. Устанавливалась незримая иерархия: кукольный театр – для малышей, ТЮЗы – для подростков, театры драмы – для солидной публики. Между тем театр для детей – призвание, которое дано минимальному проценту творческой интеллигенции. Сказочники рождаются еще реже, чем поэты.
Принудительная система «тюзятины» распалась моментально в шальные годы перестройки – практически все ТЮЗы страны изменили название: либо на нейтральное, как в Рязани – Театр на Соборной, либо на молодежные театры. Последних было большинство, и, в сущности, это «взросление» ТЮЗов от малышковой аудитории к тинейджерскому искусству означало следующее: бессмысленность и размытость понимания спектакля «для старшего школьного возраста», «для младшего школьного возраста». Утверждалось понятие «семейный спектакль» и «спектакль для всех» как более естественное.
Есть и другая проблема, возможно более существенная. Убийственная косность зрительских ожиданий и предпочтений в отношении детского театра. Взрослые часто полагают, что твердо знают, что ребенку хорошо, а что ребенку – смерть. Как только театр предпочитает менять формат детского спектакля, раздаются гневные голоса мамаш с устоявшимися эстетическими критериями: «Чему учит ваш спектакль?» На такой вопрос нет и не бывает ответа.
Детский театр пребывает в тисках морализма. Непременная моральная выкладка, порой понимаемая в духе просторечивого финала басни, воспитательная функция театра как его доминанта, настрой на исключительный позитив и желание отгородить, оттащить ребенка от конфликтов, проблем, трагедий и, самое главное, реальности, слащавый, обессмысленный жанр «все танцуют и поют» – вот примерный перечень «эстетического канона», который обычно используется в детских постановках. Старомодный детский театр в современном исполнении все больше напоминает феномен анимации в турецких и египетских курортных зонах: царство позитива, разогрева ленивой публики. Все средства хороши, чтобы дитя не плакало.
Понятное дело, детский театр сложней. Он сложен, как лицо ребенка в знаменитом фильме Герца Франка и Юриса Подниекса «На десять минут старше». Самое страшное для детского мира – это установление мнимых ограничений, якобы во имя нерушимости хрупкой детской души. В детском театре очень много охранительных тенденций. Считается, что ребенок не должен воспринимать ничего трагического, конфликтного, непозитивного, ему нравственно тяжело принять несправедливость мира или несчастливый финал. Ребенку сознательно отказывают в сложности восприятия мира, в конфликтности мироустройства, в демонстрации самых неприглядных сторон реальности. Не хотят говорить с ребенком на равных, без сюсюканий. Театр считается почему-то местом, где лучше солгать и приукрасить, чем заставить ребенка пострадать и помучиться вместе с героями, подумать о диалектике добра и зла в несправедливом мире. Теория бесконфликтности – атрибут соцреализма – до сих пор царствует в театре для детей.
II
Шведская пьеса была нам как спасение вручена фестивалем «Большая перемена» |
В отличие от большинства театральных акций для детей фестиваль «Большая перемена» был ярок и утвердителен в рекламной кампании, заметен и экспрессивен, полон манифестов и акционизма. Его пестрая огромная программа свидетельствовала о серьезных намерениях, но внимательный взгляд все равно упирался в признание очевидного факта: афишу нахватали на скорую руку, а имена идеологов и отборщиков афиши скрыли от публики. В своих манифестах фестиваль заявлялся как помощь в модернизации и обновлении детского театра в России, как система мастер-классов, адресованных ветшающей традиции. В афише значились показательная западная программа (британская, шведская, канадская, мексиканская), несколько хороших российских спектаклей для детей, не раз засвеченных на других крупных фестивалях, и патриархи в виде «Синей птицы» МХАТ им. Горького и «Муму» петербургского МДТ.
Основной упор предполагалось сделать на западные театры, которые должны были показать российскому свой образцовый уровень. Но как раз эта часть афиши была наименее слабой, вопросительной, тем более что бросалось в глаза и очевидное: на западный театр дать денег поскупились, взяли то, что легче вывозить. Британская программа была, пожалуй, в этом смысле самой материально бедной – моноспектакли на ковриках, стульчиках и столах. Воспоминания детства, еще бурлящие в нас, говорят нам о том, что бедный детский театр в принципе невозможен – ребенок смотрит на мир глазами, и здесь систему восприятия не изменишь никакими нововведениями.
Есть версия, что детский театр может быть только любительским, энтузиастическим. То есть детский театр может быть только призванием, но не работой. Режиссером, актером детского театра можно быть только по велению души, но не по найму. Система российских ТЮЗов (театров юного зрителя) – государственный институт детского театра, сохранившийся с советских времени, – этот постулат разбивает, хотя упущения случаются тут не реже, чем победы. Альтернативный статус детского театра (статус второго в городе) всегда заставлял российские ТЮЗы чувствовать себя несколько контркультурно по отношению к «основной» театральной жизни. Как правило, ТЮЗы более активны и пассионарны, чем инертные классические «театры с колоннами». В ТЮЗах копилась и сосредоточивалась нерастраченная творческая энергия, тюзовские артисты всегда хотели играть больше, лучше, глубже, интереснее, «по-взрослому». Отчего, собственно говоря, эта тюзовская пассионарность и исходит.
Суждение о том, что детский театр может быть только любительским, вспомнилось на специальной британской программе фестиваля «Большая перемена». Но вспомнилось исключительно в ироническом ключе. Потому что британская программа продемонстрировала откровенно любительский уровень, который подавался фестивалем как показательный. В «Молодом Гамлете» на белом коврике непритязательный Крис Коннотон разбросал предметы, чтобы затем с азартом детектива, беря в руки то или иное вещественное доказательство, простенько и доступненько, особенно не стараясь вжиться ни в одну из ролей, рассказать о фабуле «Гамлета» так, словно бы в перипетиях, в скелете сюжета как раз и заключается соль истории. Причиной создания такого дайджеста для детей от 10 лет режиссер Пол Харман назвал незнание британскими тинейджерами шекспировской истории. Вопрос, собственно говоря, заключает в том, нужно ли вообще таким образом знакомить детей с пьесой Шекспира, давая из нее сухую выдержку сюжета? В чем кайф рассказывания «Гамлета» как сказки, если ясно, что сквозь эту «широкоформатную» сетку пересказа вымывается золотой песок вечной истории, а остается скелет без мысли и мускулатуры?
По России запланировано множество фестивалей детского театра |
И шведская пьеса была нам как спасение вручена фестивалем «Большая перемена». Пьесу Гуниллы Боэтиус «Женщина, которая вышла замуж за индюка» в постановке Нижегородского ТЮЗа показывали детям до 16, которым смотреть ее было невыразимо скучно. Докучные рассуждения о кризисе и разрушении семейных ценностей дали почву для спектакля, полного бессмысленной беготни, запоздалых откровений в духе абсурдистского театра и финала, в котором почтенная мать семейства, затерроризировавшая свой круг, дала волю старомодной моралистической выкладке: примерно в духе «надо жить дружно» и «возьмемся за руки, друзья». Спектакль тут же остановился как вкопанный, словно бы ради этих «священных» слов о необходимости добра, мира и справедливости и нужно было перетерпеть полтора часа актерского кривляния. Эта шведская пьеса – все что угодно, но только не новое слово в детском театре, который переваривал и не таких новаторов.
Наконец, сам театр «Практика» решил запустить в свой репертуар шведскую же пьесу Андерса Дууса «Теперь ты снова бог». Школьники, первая красавица и первый хулиган, под звуки нескончаемого дождя отвлекаются на минутку от обсуждения и пародирования своих учителей, а также от своих пубертатных переживаний и начинают рассуждать о боге, пытаясь разыграть между собой диалог бога и человека. Со сцены льется набор самых банальных откровений про божественную сущность, которая заставляет краснеть от стыда за автора, сумевшего из всех возможных вариантов диалога о религии записать самый простодушный, самый неталантливый и пустой. Ей-богу же, не стоило и браться за детскую пьесу, если видеть в современных школьниках столь банально мыслящих типажей. В 12–13 лет дети бывают гораздо умнее и эмоциональнее взрослых. На спектакле казалось, что герои «Южного парка» и даже «Бивиса и Батхеда» гораздо более интеллектуально и эмоционально напряжены, чем эта пара, извергающая из себя трюизмы. В режиссуре Даниэля Голдмана молодые артисты Евгения Волкова и Виктор Либеров повторяли все тюзовские штампы подряд – все эти допущения и ужимки, в которых погрязает взрослый артист, пытаясь играть тинейджера. Эта показная развязность, это стремление выглядеть глупее, чем есть на самом деле, эта натужная неестественность, превращающая спектакль в фальшивку.
На этом фоне самым ярким пятном был наш российский спектакль «Счастливый Ганс» из Самары, классического ТЮЗа, одного из лучших в стране, – «СамАрта». Хоть и закоренел он в наших хороших тюзовских традициях, «Счастливый Ганс» выглядел как внятный отпор британской любительщине. Нормальный человеческий спектакль для маленьких хулиганов-карапузов. Мир, созданный режиссером Александром Кузиным внутри сказочного шатра, откликался ощущением абсолютного счастья и у детей, и у взрослых. По-своему идеальное детское зрелище, синтезирующее традиции советского детского театра и новую его реинкарнацию, – открытое, дерзкое, заводное зрелище без сюсюканья и затейничества. Артистам играть было в кайф, зрители были без ума от театрального хулиганства, а детям предлагали условия игры, в которую они смело с артистами играли. В пьесе по мотивам русских и немецких сказок драматург Михаил Бартенев, как всегда, выступил как драматургический минималист. Бартенев это делает совершенно мастерски – пишет серьезные пьесы на 7–10 страничках, где все уложено между строк, в емких метафорах, с замаскированными шуточками для взрослых; сегодня он лучший детский драматург, обильно ставящийся в России. Самарский театр показал богатый спектакль, человечески, эмоционально богатый – вот этого богатства эмоций, этого честного разговора с ребенком на «ты» в западных спектаклях решительно не хватало. Засушенные и неискренние, формализованные и бесчувственные, они походили на черствое пирожное, которое валялось в ранце школьника всю неделю.
В связи с «Большой переменой» приходится вспоминать нравоучительный афоризм: «Беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник». У театра «Практика» все в порядке с главным делом его жизни – с современной пьесой. Театр Эдуарда Боякова развивается крайне интересно и по-своему мощно, являя пример реформированного репертуарного театра в условиях экономических и управленческих перемен. Театр «Практика» серьезно, умно, творчески занимается новой драмой, пропагандируя ценности нового театра. Но детский театр – это категорически не территория театра «Практика», а мы категорически против того, чтобы серьезной проблемой занимались не специалисты в данной области. Фестиваль «Большая перемена» не решил и не поставил проблем, и детский театр пока остается наедине с собственным кризисом.