Кощунственная выходка в храме Христа Спасителя, интерес к которой сразу упал после того, как суд закончился, тем не менее интересна с чисто исследовательской точки зрения. Особенно после того, как участников выходки и саму акцию нагрузили различными смыслами типа «борцы за свободу», «бросившие вызов бесчеловечной системе», «не побоявшиеся выступить против правил», «акт художественного высказывания» и т. д. По мере движения от выходки к суду и приговору менялось и отношение к произошедшему. Если сначала выходка однозначно рассматривалась в интернете и либеральных СМИ как политический и антиклерикальный акт, то затем тональность резко изменилась и участниц выходки стали преподносить как «музыкантов», «девушек, игравших и певших песню», «художников, совершивших творческий акт». И через призму этих аргументов система выглядела особенно бесчеловечной.
Так это началось. Бунт, нонконформизм, эпатаж, протест против тех, кто «трясет бриллиантами
Все эти доводы и определения не кажутся не только надуманными, но выглядят вполне закономерно, если обратиться к философии контркультурного и субкультурного бунта, философии возрастом уже более половины столетия. Напомним, как развивались события с середины прошлого столетия. Хорошо известно, что после страшных войн и грандиозных катастроф, уносящих миллионы жизней, рождаемость резко повышается – цивилизация восстанавливается и выздоравливает. Так было и в послевоенной Европе. Волна послевоенной рождаемости была очень высока, и в результате на рубеже 1950–1960-х годов значительная часть общества оказалась состоящей из молодых людей 13–19 лет. Их объединяло многое. Разочарование в ценностях довоенной эры, не сумевших защитить мир от катастрофы фашизма. Ожидание демократизации жизни, простоты, свободы и равенства. Все это было обещано в ходе борьбы против Гитлера, но теперь выполнение обещаний непростительно затянулось. Стремление выразить свой протест, свое разочарование и свои ожидания на принципиально новом языке, языке бытового поведения, вкусов, вещей, музыки и пр. Из этой почвы и начал прорастать рок, совпавший по времени с изобретением электрогитары (это была революция в мире музыки), звукоусиливающей аппаратуры и магнитофонов, позволявших быстро и массово тиражировать музыкальные произведения. В 1954 году песня Билла Хейли «Rock round the clock» дала название новому стилю, в этом же году вышла первая коммерческая пластинка Элвиса Пресли – и рок двинулся по Европе и Северной Америке. С 1963-го по 1973 год сложились почти все основные группы классического рока. В это же время зарождается и движение хиппи (make love – not war)...
Так это началось. Бунт, нонконформизм, эпатаж, протест против тех, кто «трясет бриллиантами». Но очень скоро в идейной антибуржуазности как рокеров, так и хиппи стал виден безыдейный и примитивный антиморализм, сильно обесценивавший идею. Не говоря уже о том, что бунт против общества все хуже совмещался с довольно большими деньгами, которые бунтари очень быстро стали получать от того самого общества, следствием чего стали машины, широкие возможности, роскошь. Бунтари быстро превращались в истеблишмент, а хиппи становились яппи.
Результатом стал естественный «конфликт бунтарский поколений». В середине 1970-х годов подросли представители следующего поколения, к «празднику жизни» 1960-х опоздавшие и немедленно объявившие войну предшественникам. Они назвались punk, и весь их пафос был направлен на доказательство того, что они антирокеры и антихиппи. Наглядными средствами яростной борьбы до победного конца с «вельветовым андеграундом» и «бунтарями на коленях» были выбраны внешние атрибуты (ирокезы, булавки в ушах, грязь и рвань, чудовищные тексты и грубая игра на грани дилетантизма). Они задали парадигму – отныне каждое следующее поколение должно было стать гаже предыдущего, поскольку только так можно было уйти от неразрешимой дилеммы, возникшей еще перед первым поколением бунтарей: уходить все дальше за пределы нравственных, культурных и общественных норм или же соглашаться и возвращаться в лоно отрицаемого и проклинаемого скопища конформистов, возглавляемых проворовавшимся и опошлившимся вождем. О том, как это разрешилось, поговорим далее.
Еще один важнейший вывод, к которому пришли идеологи панк-культуры, заключался в том, что им не хотелось работать, чего требовало общество. Требовало прежде всего для того, чтобы, во-первых, были деньги, а во-вторых, общественное положение, которое позволяет тебе быть заметным и что-то значить. Развлечение, веселье и эпатаж всегда считались формами культурного или антикультурного, но досуга, за который никто не собирался развлекающимся платить и которому никто не собирался придавать социальный статус. И тогда развлечение и эпатаж были нагружены политическими и протестными смыслами, что позволило, по мысли Г. Маркузе, трансформировать гедонизм в революционную доктрину и сделать так, чтобы «простой акт того, что человек развлекается и веселится, рассматривался как настоящая подрывная акция».
Идея того, что общественное контркультурное сопротивление есть серьезная политическая и общественная акция, была соответствующим образом переработана кинематографом, который, как известно, в системе американской цивилизации представляет собой машину по формированию идеологических представлений. Просматривая культовые американские фильмы 1960–1970-х годов (от «Бонни и Клайда» до «Беспечного ездока»), специалисты подметили такую закономерность: в фильмах, посвященных борьбе представителя контркультуры с системой, первый обязательно героически гибнет. То есть система, не будучи в состоянии справиться с героем любым иным способом, непременно уничтожает его. А уничтожает его потому, что его свобода поступать, как ему вздумается, веселье, раскованность есть безусловная угроза для нее, системы. Так постепенно родилась (вернее, реанимировалась старая анархистская) контркультурная идея, что насилие есть обязательная часть государственной системы, государственной власти. А раз так, то, продолжая эту логику (опиравшуюся на еще слышное эхо войны), нельзя было не придти к закономерной концовке. Эпатаж, нарушение норм, отмена любых ограничений, антисоциальность и развлечения есть эквивалент движения за гражданские права, за настоящую свободу личности, за разрыв кандалов против бездушного тоталитаризма, отдающего коммунизмом и фашизмом одновременно. А борьба за веселье и эпатаж стала протестной борьбой. Не случайно рэп-команда Beastie boys записала «песню»: «Ты должен бороться за свое право веселиться». Эта борьба и это право и стали сердцевиной всего протеста панков, рэперов и пр.
От такой позиции был один шаг до абсурда. То есть, во-первых, бунта против любых правил, которые скопом объявлялись попыткой закабаления личности и ограничения свободы. Причем свободы недостижимой, свободы как мифа. Во-вторых, бунта как средства развлечения для бунтарей (то есть все повернулось наоборот). В-третьих, эпатаж ради эпатажа, ради цели просто позлить и обратить на себя внимание. По формуле Е. Летова: «Все что угодно, лишь бы не нравиться вам».
И этот шаг был сделан. Идеология без идеологии, философия без мысли были созданы, благодаря чему шанс действительно изменить что-либо был утрачен. Ведь протест есть попытка заменить одно на другое, худшее лучшим (на взгляд протестующих), это попытка ускорить движение общества и повысить качество. Однако в данном случае вместо того, чтобы принести свои правила, бунтарями был создан миф о том, что само существование правил есть зло и их надо отменить. В результате каждый начнет делать то, что он хочет, и наступит полная свобода – полная свобода от любых норм. У американского писателя Р. Салутина (Salutin), выходца из движения хиппи, была любопытная, знаковая и характерная для хиппи статья «Hell is the other peoples cars». В ней он предлагает в качестве радикального решения дорожных проблем убрать все знаки, разметку, светофоры и дать водителям и пешеходам «самим организовать движение». «Эта система несет свободу, она демократична, она создает общность» и станет шагом к «моменту борьбы за освобождение». Но если представить эту систему в реальности, то это будет не полная свобода, а кромешный ад.
Еще одна проблема в том, что любое сообщество, провозглашающее радикальную борьбу за что-то, в частности за отмену правил, против репрессий и т. д., всегда привлекает много лузеров или просто публику с летучими мышами в колокольне. В принципе, такие люди в той или иной степени есть в любом сообществе, но среди «бунтарей» их особенно много, и отличие «бунтарей» от других сообществ в одном. У других есть защитные механизмы для ограничения или обуздания таких личностей, а у «бунтарей» не только нет, но зачастую это просто приветствуется. В среде хиппи считается нормальным отлежать срок в доме скорби, панки беспробудно пьют, балуются наркотиками, промискуитет у тех и у других и т. д. И «бунтарская» среда для таких людей становится единственным средством самореализации, не говоря уже о том, что свое лузерство или сумасбродство можно легко конвертировать в жертвенность и обменивать ее на сочувствие и подачки. Не сам таким стал – система довела. В результате в этой среде естественным образом происходит романтизация любых девиаций, преступности, насилия, хулиганства, которые приобретают формы «выступления против системы» и «социальной критики». Причем такая позиция оказывается беспроигрышной. Если система тоталитарна, репрессивна и склонна к насилию, то это воплощенное зло, борьба с ней по определению светла и благородна. Таким образом, виновных со стороны «бунтарей» не может быть по определению. И любая пакостная акция и любые ее отрицательные последствия есть вина системы, а акционеры – жертвы. Причем любые попытки системы услышать конструктивные предложения, наладить контакт обречены на неудачу. Система недостойна любых компромиссов, а заслуживает лишь подрыва и уничтожения.
Именно в рамках предложенной выше схемы проводилась провокация в храме Христа Спасителя, а также ее информационная поддержка. На «Эхе Москвы» был размещен замечательный текст, подтверждающий многие изложенные выше положения: «Pussy Riot защищают естественное право человека говорить и петь что угодно и в любом месте: в церкви, в Кремле, в синагоге, в мечети, на съезде любой партии, в обществе филателистов, в сумасшедшем доме и в клубе сбежавших оттуда Наполеонов... Никто не имеет права преследовать его за нарушения этих пусть даже трижды сакральных для собравшихся правил: ни административно, ни уголовно. За религиозными учреждениями нельзя признавать некое особое право на обиду и преследование обидчиков. Признать их право привлекать «обидчиков» к ответственности – значит попасть к религиозным фанатикам в рабство. Свободомыслящим людям естественно выступать против любого религиозного мракобесия, угрожающего современному образованию, творческому развитию общества, свободе. Надо понять, что эту угрозу несут не только и не столько персонально Гундяев и Компания, но любые религиозные организации как институт – архаичный, реакционный, авторитарный». Здесь есть все – и бунт ради бунта, и отмена правил ради отмены, и категорический запрет на преследования «бунтарей» – жертв системы, и «любые организации как авторитарный институт», которым не оставляется ни малейшего шанса для существования.
Крупные веб-магазины уже предлагают на продажу майки и балаклавы с этой символикой. Цены в среднем от 2 до 20 долларов
А теперь стоит обратить внимание на последствия этих антикультурных и антиобщественных «протестов», этого контркультурного «бунта». Нарочитое нарушение правил, демонстративно и эпатажно применяемое деятелями контркультуры, имеет весьма ограниченный потенциал. Система общественных отношений строится на доверии друг к другу и к структурам, что дает нам возможность не предугадывать ежеминутно и ежечасно возможные реакции собеседников или машин на дорогах. Мы знаем, как ведут себя люди в обществе, и это позволяет нам функционировать в системе. Испугать нас может то, что нам угрожает, насторожить может то, что непонятно. Поэтому выходки контркультуристов через некоторое время приедаются и становятся обыденными, их сигналы и коды расшифровываются и становятся понятными в пределах семиотических систем. Мало того, становятся частью этих систем. То есть происходит адаптация субкультуры. И «бунтарям» приходится каждый раз выдумывать что-то новое, более эпатажное и радикальное (иными словами, действовать так, как действует модный бутик, постоянно ищущий для предложения покупателю новые модели, формы, товары). И идти все дальше и дальше, постоянно отыскивая то, что в очередной раз будет всем противно и что никто не будет поддерживать. Но закон жизни таков, что андеграунд со временем становится мейнстримом, символы протеста (пацифики, булавки, кольца, пирсинг, раскраска, стиль одежды) все время кооптируются культурой потребления и становятся средством извлечения доходов, а говоря грубо – наживы. То есть служат самой отвратительной черте общества потребления и укреплению той самой тоталитарной и авторитарной системы, подавляющей свободу. Наконец, бунт становится прибыльной модой – и неизбежно наступает катастрофа. Любые попытки сохраниться в протесте, как показывает история, бессмысленны. Враг – система – постепенно становится частью бунтаря.
Печальный, но поучительный пример – история знаменитой панковской группы Nirvana. Лидер группы К. Кобейн справедливо считал себя одним из главных эпатажников и панк-бунтарей, стоявших у истоков альтернативной музыки. Во многом благодаря ему хардкор был переименован и получил названием «гранж». Больше всего Кобейн боялся, что его обвинят в «продажности», в том, что он ищет популярности, и вел себя соответственно. Но мода на «протест» и «гранж» оказалась сильнее, эпатаж нравился все больше и все большему количеству людей, и, когда альбом Nevermind стал продаваться лучше альбома Майкла Джексона, Кобейн сделал отчаянную и сознательную попытку сузить круг поклонников группы. Был написан очень тяжелый и «грязный» альбом In Utero, насыщенный диссонансами и нарочитым нарушением гармонии, но мир оказался прочней, и альбом достиг высшей точки в хит-параде Billboard. Кобейна стали приглашать в глянцевые рок-журналы, что для него было невыносимо. Однажды после долгих колебаний он все-таки согласился придти в Rolling Stone только при условии, что на нем будет майка «Все глянцевые рок-журналы – полное дерьмо». Это было немедленно поддержано и воспринято как милое дурачество, которое очень понравится публике. И это было началом конца Кобейна, он понял, что выхода нет. Его смерть стала приговором всему панк-движению, которое верило, что им все-таки удастся не превратить бунт в товар. Но не удалось.
Однако тот «бунт», провокационный «протест», который мы видели в храме Христа Спасителя, прошел эту дорогу гораздо быстрее и без борьбы. Никто не размышлял, продаваться или нет, не стоял перед выбором, не боролся с собой. Решение продаться пришло немедленно, как только информационная кампания достигла своего пика. «Название Pussy Riot превращается в прибыльный бренд стоимостью в миллионы долларов. Крупные веб-магазины уже предлагают на продажу майки и балаклавы с этой символикой. Цены в среднем от 2 до 20 долларов. Ряд ресурсов обещают направлять часть прибыли на помощь осуждённым. Популярны и аватары – «маски» для соцсетей. А российские издатели уже ищут авторов, готовых написать книги о процессе. Впрочем, бизнесменам придётся делиться. Адвокаты девушек уже запатентовали товарный знак Pussy Riot». И это не все. Теперь уже можно «заказать выступление не находящихся в заключении девушек из панк-группы за 1 млн рублей». Соответствующее объявление размещено на сайте Treda.ru. Сервис, предоставляющий услуги по заказу различных артистов, указывает лишь одно условие: группа выступает только нелегально. Длительность предлагаемой программы по желанию клиента может составлять от пяти секунд до полутора часов. В репертуаре девушек десяток композиций, среди которых и главный хит «Богородица, Путина прогони». Миллион (то есть больше 30 тыс. долларов) за пять секунд эпатажа и бунта – такой окупаемости панк-протеста никакой Кобейн и представить себе не мог.
Итак, Кобейн боялся продаться. Эти боятся, что никто не купит. Кобейн свою искренность доказал смертью. Эти как огня боялись сесть в тюрьму. Хотя такая икона протеста для многих западных интеллектуалов, как М. Л. Кинг, который хорошо понимал в бунтах, в своем знаменитом Letter from Birmingham City Jail (1968 год) говорил, что «тот, кто нарушает несправедливый закон, должен делать это открыто, без ненависти и с готовностью понести наказание; я считаю, что человек, нарушающий несправедливый, как подсказывает ему совесть, закон, с готовностью принимающий наказание и остающийся в тюрьме, чтобы пробудить у общества стыд за несправедливость, подает в действительности пример глубочайшего уважения к закону...» Но о Кинге они не слышали. А в целом о чем это говорит. О том, что в храме Христа Спасителя вопили и плясали даже не панки. И тем более не бунтари. И тем более это был не протест. Это был и есть развлекательный коммерческий проект, который уже состоялся. Поэтому все разговоры о политике и религии, о репрессивной путинской системе оставим предприимчивым «адвокатам» – коммерсантам, которые таким образом просто делают своему проекту паблисити. Но всем остальным «бунтарям» хотелось бы напомнить, что из болота за волосы себя удалось вытащить только одному человеку, которого все знают. Все остальные обречены пройти указанный выше путь. И когда люди защищают свое право жить по традиции, по правилам, жить предсказуемо и спокойно, то это их право заслуживает безусловного уважения и самой высокой поддержки. Особенно перед лицом бессмысленного и беспощадного коммерческого протеста, заранее обреченного на провал и продажность. А те, кто еще сомневается, кто одурманен словами «протест», «свобода», «борьба», пусть задаст себе самый простой вопрос.
Что произойдет, если все будут делать это?
Будет ли вокруг лучше и справедливее?
И все сразу встанет на свои места.
Источник: Блог Бориса Якеменко