− Как вы считаете, какие у «Утомленных солнцем − 2» шансы на победу на Каннском кинофестивале?
− Сложно сказать. То, что фильм такого формата взят на конкурс, − это уже достижение. «Утомленные солнцем» и «Утомленные солнцем − 2» − совершенно разные ленты. Я могу предположить, что в этом году нужно было поддержать 65-летие Победы в Великой Отечественной войне. И на эту тему лучшим оказался именно фильм Никиты Михалкова.
«Утомленные солнцем-2» - это попытка артхаусного кино
− Вы лично, как кинокритик, что можете сказать о фильме Никиты Сергеевича?
− Я смотрела картину на премьере в Кремле. Обстановка всегда сильно формирует впечатление. Но если не брать в расчет внешние факторы, я бы сказала, что мне не было скучно. Ни разу за все три часа, что длился фильм. Но не знаю, насколько «Утомленные-2» будут успешны в коммерческом прокате. Потому что это, на мой взгляд, попытка артхаусного кино.
− «Утомленные солнцем − 2» − артхаус?
− Да. Потому что там есть длинные-предлинные сцены полета шмеля, например. Есть длинные-длинные сцены, в которых танк переезжает человека. Очень долго показывают нечеловеческие ужасы. Все снято с очень авторской точки зрения. А что это, как не артхаус? Он тоже бывает разный. Альмодовар – один артхаус, Вуди Аллен – другой, Тарантино – третий. Кстати, «Утомленные солнцем − 2» и «Бесславные ублюдки» очень сильно перекликаются. Что забавно. Ведь первый раз Тарантино и Михалков пересеклись именно на фестивале в Канне в 1994 году, когда Никита Сергеевич получил Гран-при – это второй по значимости приз, а Тарантино – «Золотую пальмовую ветвь» за «Криминальное чтиво». Видимо, тогда Михалков обратил внимание на коллегу. Он же его потом еще привозил в Москву.
− Тарантино оказал влияние на Михалкова?
− Сначала Никита Сергеевич Тарантино не любил. Он говорил, что «Килл Билл», например, − это «талантливое ничто». Но в последнее время Михалков, видимо, посмотрел очень много фестивального кино, это чувствуется в картине. Много аллюзий именно с фестивальными фильмами последнего периода. От Тарантино там жестокость. Правда, у Квентина все это с чувством юмора, а тут все серьезно. Никита Сергеевич считает, что это война жестока, но войну ведь можно тоже по-разному отображать. Например, «Баллада о солдате» Григория Чухрая для меня самое жестокое кино о войне. Я его смотрю на разрыв аорты. Начинаю переживать в середине фильма, в конце рыдаю. Хотя жестокости фактуры там нет. По-разному снимают войну. Например, Герман снял «20 дней без войны», и тоже столько там боли!
В последнее время Михалков, видимо, посмотрел очень много фестивального кино, это чувствуется в картине
− Никита Сергеевич будет участвовать в программе Российского павильона?
− Поскольку фильм в конкурсе, у них будет пресс-конференция во дворце, мероприятия будут проходить на официальном каннском уровне. Прием, наверное, в престижном богатом месте. А мы – деловая часть российской программы в Канне. Площадка для продвижения всего нового. Продюсеру Леониду Верещагину мы предложили располагать нашей террасой, если потребуется площадка для индивидуальных интервью. Также я общалась с Сергеем Лозницей – это выдающийся русский документалист. Несмотря на то, что он представляет Германию и Украину, мы будем рады его видеть у нас.
− В рамках презентации «В фокусе новое российское кино» состоится презентация 10 фильмов. Среди них исторический блокбастер «Варвара» про Киевскую Русь с Анной Снаткиной, «Другое небо» режиссера Дмитрия Мамулия, «Громозека» Владимира Кота. Представят и проекты, находящиеся на стадии съемок, − «Суворов» продюсера Бориса Айрапетяна и новый фильм Ренаты Литвиновой «Нас было три подруги». Каков критерий отбора картин для Канн?
− Главный критерий – высокий художественный потенциал. Например, мы не рассматриваем низкопробные комедии. Также мы обращаем внимание на фильмы, которые имеют потенциал для международного проката и которые могут быть интересны отборщикам других фестивалей, стартующих после Канн. Мы выбираем их среди всех продюсерских компаний, которые существуют в России. Обзваниваем, ведем переговоры. Из 54 картин в данный момент отобрали десять. В прошлом году после Канн несколько наших фильмов были приглашены в Венецию, в Палм-Спринг и на другие фестивали.
− В этом году среди отобранных фильмов много режиссерских дебютов. Это тенденция? Молодые режиссеры стали больше ориентироваться на западный рынок?
− Не думаю, что они специально снимают кино с оглядкой на Запад. Но я считаю, что приходит качественно новое поколение режиссеров. Это радует. Новое поколение менее ангажировано, менее ориентировано на потакание чьим бы то ни было вкусам и в том числе фестивалям. Но так получается, что именно картины, снятые без какой-то ориентации, когда режиссер снимает так, как считает нужным, становятся интересными международным кинофорумам. Другое дело, что в этом году в Канне в основном конкурсе представлен только один российский фильм. Это, конечно, престижно для российского кино в целом, но благодаря тому, что они взяли такую громкую картину, в параллельную программу ни один российский фильм не попал. В прошлом мы были почти во всех программах кроме основного конкурса. Впрочем, раз на раз не приходится.
#{movie}− Какие, по-вашему, существуют главные проблемы, из-за которых российское кино так туго продвигается заграницу?
− Комплекс проблем. В первую очередь, нет особого желания, как это ни парадоксально звучит. Российские продюсеры условно делятся на два типа. Те, кто ориентирован на сугубо коммерческий прокат, – производители «Гитлер Капут», «Любовь-морковь»... Эти фильмы окупаются, а их продюсеры не волнуются на тему общественного статуса, сохранения своего лица в общей картине российского кино. Другая категория продюсеров тоже зарабатывает деньги, но думает о том, как быть успешными в западном прокате или на тех же кинофестивалях. И тут начинаются вопросы – почему у одних получается, а у других нет? Получается у тех, кто ориентируется на фестивали и понимает, что надо снимать что-то такое, что будет доступно для понимания западной аудитории тоже. При этом здесь тоже существуют свои сложности. Например, один из самых моих любимых режиссеров Алексей Балабанов на Западе плохо приживается. Для меня это загадка. Есть мнение, что он слишком русский. Но я считаю, что это не совсем так. Он как большой художник абсолютно доступен для понимания в любой стране. Думаю, у него недостаточное продвижение. Я знаю, что фильм, который мне лично нравится меньше всего, − «Груз 200» в Венеции был принят на ура. Мне кажется, если бы Балабанова больше продвигали, он был бы не менее узнаваем за границей, чем Александр Сокуров, которого всегда ждут на фестивалях. Когда появляется новый фильм Сокурова, и Каннский, и Берлинский, и все остальные фестивали выстраиваются в очередь, чтобы он к ним приехал. И, кстати, Сокурова очень хорошо смотрят в прокате США, например, «Русский ковчег» там собрал 6 миллионов долларов. Причем фильм недорогой в производстве, снят одним махом в прямом и переносном смысле. Но в США очень хорошо организован артхаусный прокат, на который, казалось бы, наши продюсеры могли бы ориентироваться.
− Так почему они этого не делают?
− У нас очень низкая коммуникативность с внешним миром. Например, в прошлом году в Российском павильоне был круглый стол с американскими дистрибьюторами. Туда пришли именно те, кто действительно интересуется русским кино, занимается артхаусным прокатом. Из всех российских продюсеров – их было 20−25 человек – после презентации осталось двое − Сергей Сельянов и Кира Учитель. Всем остальным было неинтересно. Очень многие, например, не говорят по-английски. Мне кажется, это уже неудобно. И плюс – это ведь долгая история. Надо целенаправленно работать, выстраивать отношения, это несколько лет занимает. Нужно выстраивать стратегию и следовать ей. При этом не забывая о том, чтобы следить за новейшими тенденциями киноиндустрии. Я бы не хотела, чтобы кто-то переоценивал работу Российского павильона в Канне. Что, мол, это решение всех проблем. Нет, это одно из звеньев длинной цепочки, которая должна выстроиться при системном продвижении российского кино.
− Как относятся к русским в Канне? С опаской?
− Что вы, в Канне нет национальностей. Это интернациональный фестиваль. Там действительно представлен весь мир. Там прекрасно относятся к людям из Эфиопии, обожают иракцев и кино из Бразилии, ровно относятся к американцам. Сейчас в конкурсе будет показан только один американский фильм. Канн никогда не был замечен в придыхании к голливудским звездам. Зато голливудские звезды считают честью быть на французском фестивале. Канн не уговаривает американских режиссеров приехать, они с ними договариваются. И это очень круто, потому что все остальные фестивали ведут себя совсем иначе. Так вот российское кино в Канне знают и любят. Не говоря уже о многовековой любви между нашими двумя красивыми и талантливыми нациями и культурами.
− Кто и как финансирует Российский павильон?
− Знаете, финансирование происходит очень неровно. Потому что тендер на покрытие павильона в Министерстве культуры прошел только в середине марта. Естественно, деньги еще не переведены. Это же не может произойти за два дня, нужно три−четыре недели. Но поскольку у нас в Канне все друзья, дирекция кинорынка пошла нам навстречу, сказала: когда проплатите, тогда проплатите. Это обидно. Я не понимаю, почему нельзя было провести тендер в октябре, ноябре, да хотя бы в феврале.
Слава богу, у нас есть еще и меценаты, которые тоже помогают нам покрывать расходы. Того, что поступает от Министерства культуры, конечно, недостаточно. Это около 75 тысяч евро, которые уходят на аренду. А в павильоне ведь нет ничего, кроме голых стен. Приходится обустраиваться за свои деньги. Мебель, оформление, техническое оснащение − все берется в аренду. К счастью, за три года подготовки к работе Российского павильона у нас сложилась отличная команда, мы на полуслове взаимодействуем с компанией Планета-Инфор, сотрудники которой для меня стали почти родными.
− В мире существует масса самых разношерстных кинофестивалей, но Каннский – лидер. Почему?
− Гендиректор Каннского фестиваля Тьерри Фремо говорит, что фестиваль держится на четырех китах. Это гениальная формула. Первый – кино. Без хорошего кино вообще ничего не будет. Второй – кинорынок. Если нет купли-продажи, а в Канне заключаются многомиллионные сделки, все это теряет смысл, фестиваль превращается только в фасад. Третий компонент – пресса. В Канне в прошлом году было около 5 тысяч аккредитованных журналистов. Не будет прессы, фестиваль станет местечковым мероприятием. Поэтому каждый год кто-то из ведущих критиков разных стран приглашается в жюри фестиваля. Четвертый компонент – гламур. Его считают не менее необходимым. Убери из Каннского фестиваля красную дорожку, платья, бриллианты, всю красоту, он станет просто хорошим рабочим кинофорумом, как в Роттердаме. Роттердам прекрасен, там есть все составляющие успеха, но там другие цели.
Все это вместе создает ощущение праздника. Если убрать один компонент, Каннский кинофестиваль рухнет. И каждый год организаторы четко соблюдают эту формулу. И еще, приятно что, побывав два раза в жюри Каннского кинофестиваля (второй раз в 2008-м я работала с Фатихом Акином в жюри «Особого взгляда», очень престижного конкурса), я получила от бессменного президента и его гендиректора статус члена семьи: мсье Жакоб и мсье Фремо сказали – «Катя, ты теперь часть нашей огромной интернациональной семьи». И поверьте, на этом фестивале подобные слова не звучат фальшиво.