Околоэтнографическая проза – золотое дно для находчивого писателя. Территория, где граница между реализмом, мистикой и фантастикой исчезает. Животворный бульон, в котором микс из правды и вымысла может дать удобоваримое блюдо даже при некотором злоупотреблении искусственными продуктами.
Исторические травмы существуют для того, чтобы с ними работать, проводя художественные сеансы терапии и профилактики
Северные этносы, реальные и мифические, в их взаимодействии с русскими – по-настоящему выигрышная российская тема, потенциал которой отнюдь не исчерпывается обручевской «Землей Санникова» и «Сердцем Пармы» Алексея Иванова. И, наконец, исторические травмы существуют для того, чтобы с ними работать, проводя художественные сеансы терапии и профилактики. А тут уж сам Бог велел демонтировать одни идеологические конструкции и реставрировать другие.
«Божья Матерь в кровавых снегах» с блеском утверждает все вышеизложенные истины.
Если верить Айпину, то ханты – финно-угорский народ, живущий в окрестностях Оби, – всегда неплохо переносили соседство с русскими. Но с приходом красных все изменилось к худшему. В начале 1930-х ОГПУ арестовало тех, кого посчитало кулаками-шаманами. Это совершенно не понравилось их соплеменникам. А некая представительница Уралоблкома выбрала самый неподходящий способ борьбы с национальным инакомыслием – решила, что сопротивление удастся сломить, если уничтожить местных богов. По ее инициативе было организовано вторжение на священный остров посреди Божьего озера. В результате к концу 1933 года отношения коренного народа с новым начальством окончательно испортились, и несколько хантыйских родов объединились для восстания. Властям даже пришлось вызвать красноармейское подкрепление из Екатеринбурга.
В такой прозе граница между реализмом, мистикой и фантастикой исчезает (фото: обложка книги) |
В пути, становясь мишенью красноармейских аэропланов и теряя одного ребенка за другим, она вспоминает, как несколько лет назад укрывала чудом выжившего белого офицера. Он хотел вызволить царскую семью из тобольской ссылки, а в результате оказался в войсках Колчака и, в конце концов, укрылся у местных жителей. Слухи о таинственном белогвардейце, якобы руководящем мятежными хантами, все еще ходят, и его мечтает поймать главный палач хантыйского народа − красный командир Чухновский, вершащий расправу над повстанцами.
Антитезу красным извергам, приспешникам сатаны, составляют, так сказать, люди доброй воли, пребывающие в согласии с традициями. И здесь мы подходим к самому интересному – все положительные персонажи живут по законам трогательного христианско-языческого, русско-хантыйского симбиоза. Главная героиня хранит икону Божьей Матери, доставшуюся ее предкам от русской княгини, а белогвардеец ведет задушевные праведные беседы с отцом хантыйского семейства. «Белый», как называют своего гостя ханты, строит часовню и изображает на самодельных иконах членов погибшей царской семьи, а Матерь Детей в подробностях представляет узоры на белых одеждах, в которые она бы одела царя и его домочадцев, если бы их удалось спасти.
Сусальный контраст зловещего красного и хорошего белого вкупе с полуязыческой канонизацией Романовых и пафосными рассуждениями о судьбах России вполне под стать излагаемому здесь мифу об истории финно-угорских народов. Не говоря уже о ненавязчиво поданной параллели между Божьей Матерью и Матерью Детей.
Все это так, но дело в том, что роман Айпина в каком-то смысле вообще вне критики. Почему? Потому что хантыйский писатель руководствуется, по-видимому, не столько конъюнктурой, сколько исторической памятью и собственными чувствами. А также потому, что в результате получается та самая околоэтнографическая беллетристика, читать которую − одно удовольствие, даже несмотря на изрядную долю банальности, стилистические огрехи и элементы китча.
Работы для буквоедов и скептиков здесь навалом, но это тот случай, когда она абсолютно бессмысленна.