И само собой, в 1985-м собрать сии экзерсисы и опубликовать их под одной обложкой в планы писателя не входило – да и кто бы, спрашивается, купил? Зато теперь другое дело.
Наша жизнь – как карусель – мы всего лишь вращаемся в определенном месте с определенной скоростью
Под сенью бестселлеров издавать раннее, немного корявое и никому не известное – нормальная практика. И писатель рад, и издатель доволен, и фанатам любопытно.
Емкий философский образ тоже нашелся, не беда, что не новый и потертый за века употребления: карусель. Мураками сформулировал метафору еще в предисловии: «Наша жизнь – как карусель – мы всего лишь вращаемся в определенном месте с определенной скоростью. Наше вращение никуда не направлено. Ни выйти, ни пересесть».
Да, именно так. Воображаемые враги, ветряные мельницы, деревянные кони, призрачные карусели – Мураками находит свою литературную лошадку с деревянными копытцами и встраивается в общий поток.
Честно признаться, мне всегда казалось, что его рассказы удачнее романов: жанр сам по себе короткий, не развернешься, мыслью по древу особо не растечешься. Большая проза избыточна, пестрит от самоповторов, устаешь от нее задолго до финала. Такой роман – все равно что гриб: с виду аккуратен и хорош, но грибница уходит под землю и там разветвляется, разветвляется, и так до бесконечности…
Добавьте к этому полнокровную мистику, лезущую изо всех щелей, как трава по весне. Ну и, конечно, постмодернистский аттракцион – то знакомую метафору из текста выловишь, то фрак чей-нибудь мелькнет, то мотив прозвучит небезызвестный.
В «карусельных» зарисовках тоже без этого не обошлось. Есть в сборнике рассказ с приятным названием «Рвота 1979». Это история молодого человека, который жил – не тужил, спал с женами и возлюбленными друзей (хобби у него было такое) и вообще чувствовал себя прекрасно, пока в один прекрасный день его не начало рвать.
И рвало сорок дней подряд – просто так, ни с того ни с сего. А тут еще телефонные звонки начались подозрительные: поднимает он трубку, а там незнакомый голос называет его имя и отключается. Да-да, кому «Звонок» напоминает, а кому сартровскую «Тошноту».
Рвет, понимаете ли, героя. От чего? От японской повседневности? От самого себя? От бытия вообще? Мураками в общем и полюбился читателю потому, что его проза оставляет простор для интерпретаций, одно перетекает в другое, отсылает ко всему одновременно – а главное, все необязательно, никаких строгих границ. Читатель может вообразить что душе угодно, Мураками не заставляет его ломать голову сверх меры – так, разве что загрузит слегка.
А обо всем значит ни о чем. В финале героя вдруг перестает рвать, и точка, все возвращается на круги своя. Что хочешь – то и думай. Кстати, это единственный рассказ с мистическим колоритом. И скажите спасибо, что за монологом героя не тянется расследование на 500 страниц.
Остальные зарисовки не блещут изобретательностью, но читать их любопытно: женщина бросает мужа из-за шорт, инвалид при лунном свете показывает Мураками свое сокровище – не подумайте плохого – охотничий нож, мужчина вслепую нащупывает «поворот» – тот возраст, ту границу, после которой начнется вторая половина жизни, стремительно приближающаяся к закату. Все это выхваченные из жизни фрагменты, незатейливые переплетения судеб, унылые трансформации персонажей.
Да, Харуки Мураками бывает изобретательным, бывает изысканным и остроумным, и все-таки не покидает ощущение бессмысленности его прозы: загадки бытия не разгаданы, моральные страдания ничем не разрешаются, вечные вопросы пережевываются вперемешку с едой. Ни утешения, ни выводов – ничего. И это даже не «джазовый дзен», а какой-то «дзен без смысла».
Так, наблюдение за хороводом образов. Беда вот в чем: чтобы пересесть с карусели Мураками, надо найти что-нибудь на замену: что-то на порядок выше, но незаезженное. А такой аттракцион еще поискать…