В доме-корабле. Который плывет лишь однажды, да и то не через вечность, а всего лишь через несколько лет.
В доме-корабле, где живет много людей.
Чтобы жить в настоящем раю, каждый из нас должен научиться быть немного комичным. Рай мудаков не любит…
И возможно, ни один из них не сможет быть с тобой по-настоящему рядом.
Но именно эта их коллективная товарищеская нежность и дает тебе ощущение счастья.
...Думал ли кто, что родиться на свет – это счастье?
Спешу сообщить ему или ей, что умереть – это такое же счастье,
и я это знаю.
Я умираю вместе с умирающими и рождаюсь вместе
с только что обмытым младенцем, я весь не вмещаюсь
между башмаками и шляпой.
Я гляжу на разные предметы: ни один не похож на другой,
каждый хорош,
Земля хороша, и звезды хороши, и все их спутники хороши.
Я не земля и не спутник земли,
Я товарищ и собрат людей,
таких же бессмертных и бездонных, как я
(Они не знают, как они бессмертны, но я знаю).
... У Дж. Даррелла существует на этот предмет смешная и печальная книга – «Моя семья и другие звери». Там обычная английская семья (больше, впрочем, похожая на передвижной цирк) уезжает из простудного Лондона на ослепительно-синий греческий остров Корфу. И живет в окружении множества цветов, гостей и животных, всеми силами стараясь хоть как-то не напоминать сумасшедших.
Правда, у нее это плохо получается...
– Дорогая мамочка, у меня нет времени гонять ослов по оливковым рощам. Я запустил в него книжкой по истории христианства. Что, по-твоему, я еще мог сделать?
– Это бедное животное привязано, – сказала Марго. – Нельзя же думать, что оно само отвяжется.
– Надо, чтоб был закон, запрещающий оставлять этих мерзких животных около дома. Может кто-нибудь из вас увести его?
– С какой стати? – сказал Лесли. – Он нам вовсе не мешает.
– Ну и люди, – сокрушался Ларри. – Никакой взаимности, никакого участия к ближнему.
– Очень уж у тебя много участия к ближнему, – заметила Марго.
– А все твоя вина, мама, – серьезно сказал Ларри. – Зачем было воспитывать нас такими эгоистами?
– Вы только послушайте! – воскликнула мама. – Я их воспитала эгоистами!
– Конечно, – сказал Ларри. – Без посторонней помощи нам бы не удалось достичь таких результатов.
...Откуда эта тоска по лежащим (а чаще ластящимся, играющим и набычившимся) ягненку и льву, ослу и старшему сыну – совершенно понятно. Источник указан, причем без всяких вариантов. Это – рай.
Ну да, детский, яркоокрашенный, почти бесполый. Вымышленный.
Чреватый сюрпризами.
Но тут уж ничего не попишешь.
На этот случай у любого дома-корабля есть свой капитан. Это он (одной своей волей, перетекшим из одиночества сновидением) создал этот дощатый огромный скворечник, с продуваемыми внутрь занавесками, в сквозняках и одуванчиках.
Это он – равноудаленный от всех – смотрит с нежностью на всю эту чепуху.
Потому что если не смотреть – она рассыплется.
Впрочем, разрешенная слабость имеется даже у него.
Например, он имеет полное право завещать похоронить себя под кустом роз. Правда, почему-то каждый раз новое место погребения капитан назначает на таких удаленных участках, что сочувствующие домочадцы, прикинув в уме расстояние, заранее видят похоронную процессию, свалившуюся без сил еще задолго до окончания пути.
Ибо, чтобы жить в настоящем раю, каждый из нас должен научиться быть немного комичным. Рай мудаков не любит.
...Все существует для себя и своих, для меня мое, мужское
и женское,
Для меня те, что были мальчишками, и те, что любят женщин,
Для меня самолюбивый мужчина, который знает, как жалят
обиды,
Для меня невеста и старая дева, для меня матери и матери
матерей,
Для меня губы, которые улыбались, глаза, проливавшие слезы,
Для меня дети и те, что рождают детей.
Скиньте покровы! предо мною вы ни в чем не виновны, для меня
вы не отжившие и не отверженные,
Я вижу сквозь тонкое сукно и сквозь гингэм,
Я возле вас, упорный, жадный, неутомимый, вам от меня
не избавиться.
... Ну а потом, разумеется, начнется большая война.
Остров осыплется. Мир содрогнется.
Скворечник гукнется.
Все разлетятся.
И будут жить твои люди по парам, тройками или же в одиночестве. В тесных сырых комнатах. В сухих и просторных квартирах с высоким потолком. Засыпать на чужих руках. Просыпаться с пустой бутылкой в постели. Рожать детей. Мучаться от бесплодия. Заводить кошек и собак. Гулять с внуками. Умирать.
Но сам Капитан не узнает ужаса умиранья.
Потому что тут он действительно перестарался.
И завещал себе умереть ТАК ДАЛЕКО, что даже Смерть сразу видит похоронную процессию, свалившуюся без сил еще задолго до окончания пути, – и отступается.
Потому что –
Странники и вопрошатели окружают меня,
Люди, которых встречаю, влияние на меня моей юности, или
двора, или города, в котором я живу, или народа,
Новейшие открытия, изобретения, общества, старые и новые
писатели,
Мой обед, мое платье, мои близкие, взгляды, комплименты,
обязанности,
Подлинное или воображаемое равнодушие ко мне мужчины
или женщины, которых люблю,
Болезнь кого-нибудь из близких или моя болезнь, проступки,
или потеря денег, или нехватка денег, или уныние, или
восторг,
Битвы, ужасы братоубийственной войны, горячка недостоверных
известий, спазмы событий –
Все это приходит ко мне днем и ночью и уходит от меня опять,
Но все это не Я.
Вдали от этой суеты и маеты стоит то, что есть Я,
Стоит, никогда не скучая, благодушное, участливое, праздное,
целостное.
Стоит и смотрит вниз, стоит прямо или опирается согнутой
в локте рукой на некую незримую опору,
Смотрит, наклонив голову набок, любопытствуя, что будет
дальше.
Оно и участвует в игре, и не участвует, следит за нею и
удивляется ей.
Я смотрю назад, на мои минувшие дни, когда я пререкался
в тумане с разными лингвистами и спорщиками,
У меня нет ни насмешек, ни доводов, я наблюдаю и жду.