Мировое кинобратство

Церемония открытия

Фактическим закреплением славянской идеи было приглашение в качестве почетного гостя ММКФ выдающегося сербского режиссера Эмира Кустурицы… Который во время открытия и проследовал расслабленной, свободной походкой за торжественно-презентабельным президентом кинофеста Никитой Михалковым.

Мэр стоит возле городских ворот и сам выбирает жителей. Это где-то между парадоксами Хармса и рассказами Чехова

Задача фестиваля – перекинуть мостик от прошлых российских успехов к будущим. Главным трофеем прошлого был объявлен фильм Михаила Калатозова «Летят журавли», получивший в 1957-м «Золотую пальмовую ветвь» в Каннах.

После проникновенно-блюзового исполнения Сергеем Мазаевым «Журавлей» Бернеса были награждены призом «За вклад в развитие кинематографа» исполнители главных ролей: Алексей Баталов и Татьяна Самойлова. Баталов заметил: «Имеет смысл жить долго, чтобы дожить до таких моментов, когда картина, признанная во всем мире, наконец оценена на родине».

Михалков в тронной речи поблагодарил тех, кто помог фестивалю выжить в трудные годы. «Спасибо вам, братья!»

Слово «брат» становится ключевым для фестиваля. И первые, кому оно адресовано, – братья-славяне. Но и председатель жюри основного конкурса австралиец Фред Скепси тоже имеет отношение к России, поскольку снял фильм по роману Джона Ле Каре в 1990 году «Русский Дом».

Что касается Кустурицы, то он был объявлен в качестве «нашего сербского брата».

«Я считал раньше Михалкова большей души человеком, а теперь вот не знаю…» – заметил он, одернув костюмчик. Засмеявшись, Никита Сергеевич посетовал, что сербский классик прибыл сюда одетым как бомж. Костюм выдали.

«А когда Эмир вошел, костюм так ладно на нем сидел, что пришлось подарить… Цыгане есть цыгане, никуда не денешься», – завершил под смех публики спич Никита Сергеевич, упомянув нацию, представителей которой предпочитает снимать Эмир. Тот в свою очередь заметил, что, если бы таких настоящих фильмов, как «Летят журавли», сейчас выходило больше, мир бы улучшился.

Между Тарантино и Тарковским

В своей ленте «Завет», открывшей ММКФ, серб и сам старается следовать этому правилу.

Действие фильма разворачивается в небольшом селе, где живут дед с 14-летним внуком. Несмотря на ветхий внешний вид, их жилище механизировано. Куча технических приспособлений как во французских комиксах о коте Геркулесе: невпопад откидывающиеся кровати, люки, двери.

Сильна нота связи с Россией. Когда победившая на соревнованиях спортсменка плачет на экране телевизора под российский гимн, дед рыдает вместе с ней.

Он посылает внука в город: продать корову, купить икону и привезти жену. Таковы его заветы. Город оказался американизированным донельзя. Как воплощение западной оккупации там выступает со своей бандой местный усатый авторитет, растлевающий население. Корову он крадет для зоофилических надобностей клиентов. Последовательно превращая мир в бардак и убивая мешающих этому, усатый таскает с собой как образ идеала макет американского Международного торгового центра. Он мечтает поставить такой же в родном городе.

После мытарств главный герой – подросток Цане – оказывается у двух полубандитских-полупартизанских лысых типов в клетчатых рубашках и ковбойских сапогах. Сначала они с недоверием относятся к нему, однако, установив происхождение подростка, восклицают: «Ты наш брат!»

Цане положил глаз на местную красавицу Ясну. Но на нее имеет виды и усатый, желая сделать ее содержанкой и самой дорогой проституткой борделя, смеси ночного клуба, дискотеки и стриптиз-бара, – олицетворения западных «достижений». Банду усатого Кустурица изображает, пародируя «Криминального чтиво» Тарантино.

Дед строит храм и все никак не решится сделать предложение грудастой учительнице. Дед отливает колокол. Напрашиваются аллюзии с «Андреем Рублевым» Тарковского.

В городском цирке запускают из пушки мужика в красно-синем наряде Супермена. Он комично летит через весь фильм. Народ, глядя на его полет над Сербией, крестясь, шепчет: «Рогатый».

После похищения Ясны Цане со товарищи берет бордель приступом и увозит невесту в деревню. Он выполнил заветы. Там и происходит окончательная битва «славянофилов» и «западников». Супермен падает на построенный храм. Но все заканчивается победой главных героев. Женится и дед, и внук. Свадебные фото повисают в кадре с надписью «Хеппи-энд».

Хеппи-энд как рекомендация

Пресс-конференцию Эмир начал с того, что передал привет украинскому «брату»:

– Этот фильм – мой частный поклон в сторону Довженко. Я сделал картину о людях, далеких от города.

– Реалии в фильме – украинские, родины Довженко. Похожие на те, что в России. А выход из ситуации – сказочный, карнавальный… – подхватили тему журналисты.

– Действительно, это жанр сказки. На сегодняшний момент только сказка может подсказать выход из положения. Не только украинский, российский и сербский зритель узнает в фильме новую реальность, но любой житель постсоветского пространства. Многие страны с трудом перенесли переломный этап – поворот к материальным ценностям.

– Мир поляризуется. Запад принес с собой цирк, переходящий в бордель. Славяне, как пограничная нация между Западом и Востоком, пытаются строить храм. Сейчас состояние войны между этими двумя формациями. Возможен ли реальный хеппи-энд для данной ситуации?

– Хеппи-энда в глобальном смысле быть не может. Но люди, которые стремятся к чему-то светлому, свой хеппи-энд найти в состоянии. Я, например, в сербских горах построил небольшое село, все дома там деревянные. Мы стараемся жить натуральным хозяйством. Сами сажаем, выращиваем, производим. В этом нашли выход. Идея хеппи-энда в фильме – как рекомендация – искать его индивидуально. В странах Восточной Европы идеи демократии внедряются не без поддержки криминальных структур. Конечно, денежными делами в таких огромных масштабах занимаются не балерины, а граждане иного склада. Они вооружены до зубов и способны пожертвовать жизнью. Люди в Сербии распяты между идеей своего архетипа и поисками чего-то нового. Я показал в фильме хеппи-энд как возможность группового катарсиса. Как вы могли заметить, плохие герои в картине гибнут. Это необходимо. В кино!

(Аплодисменты.)

– Не собираетесь ли вы сделать что-нибудь на русском материале?

– Выбрать сложно. Особенно когда грани размыты и стало непонятно, что же такое, собственно, кино. Сейчас можно экранизировать даже телефонный справочник. А уж тем более Чехова. Его рассказы спокойно можно перевести на современный язык.

– Что делать с обещаниями прошлому режиму? С той же клятвой пионера?

– Мы должны жить с ними в разумном компромиссе. Возможности человеческого мозга огромны. В нем множество складов, куда мы можем поместить прошлое. В том числе и иллюзии.

– Расскажите о главном герое?

– Паренька зовут Урос Милованович. Его нашел реквизитор. Когда мы начинали работать, он не проявлял никакого актерского таланта, но, попав в мое магнитное поле, потихоньку разыгрался. Я применяю методы гипноза (смех в зале).

– Расскажите о деревне, которую вы построили. Вы не сторонник демократии. Какими нормами вы руководствуетесь там?

– Я выстроил село, потому что мне уже хватило демократии (дом Кустурицы в Сараеве был разбомблен американской авиацией. – К.Р.). Во всех городах мэра определяют путем выборов. А в моем местечке наоборот: градоначальник выбирает жителей. Критерий: чтобы человек был добрым, красивым и возвышенным. Это античная идея. Представьте себе фантастическую картину: мэр стоит возле ворот и выбирает по этому принципу. Это где-то между парадоксами Хармса и рассказами Чехова.

– Сейчас всплеск документального кино. Снимете фильм о вашей деревне?

– О такой красивой вещи нелегко снять хороший фильм. В своей деревне я снял две последние игровые ленты. Этого достаточно, боюсь испортить идею. Фильм «Завет» снимался буквально в трех километрах от деревни. Это практически копия того места, где я живу.

– Как вам в голову пришел сюжет картины?

– Сюжет напоминает японскую сказку. Мальчик идет в город и должен сделать там три вещи. Когда у меня впервые возникла эта идея, никто в нее не верил, кроме близких друзей. Но в итоге все получилось. Это кино – мой вклад в психотерапию. Поскольку кино – это или потеря времени, или попытка улучшить человечество. Люди должны испытывать позитивные ощущения. Я, как режиссер, выступил в роли психотерапевта. Один настоящий врач-психотерапевт сказал, что вылечил женщину, страдающую эпилепсией, музыкой Моцарта. Статистика показывает – в 70% состояние эпилептиков улучшается под воздействием моцартовских мелодий. Я стараюсь двигаться в том же направлении. Хотя я, конечно, не Моцарт (смех в зале). Я скорее Мусоргский!

– Казалось, что до «Андеграунда» вы резко шли в гору, а сейчас вы идете по плато в течение 10 лет. Будет ли новый подъем?

– Нет, думаю, теперь только вниз (дружный смех, аплодисменты).

– Раньше у вас больше было реалистичности, теперь – гротеска? Каков ваш основной творческий почерк?

– Будучи студентом, я увлекался Рабле. Я люблю и французскую, и латиноамериканскую литературу. У Балкан много общего с Латинской Америкой. Карьеру я специально не выстраивал, двигаясь интуитивно. Взлеты в карьере – все это в руках Бога. Не во власти человека решать, великим он будет или маленьким. Я снимал «Андеграунд» в тяжелый период своей жизни. Но одновременно это была для меня пора немалого вдохновения. Художнику трудно менять время, в котором он живет, чтобы оно стало для него более подходящим. В наши дни кино приобретает черты показов мод, а не искусства: летняя коллекция, зимняя коллекция. Больше всего страдают авторы. Если вы сравните ситуацию с той, которая существовала несколько лет назад, то сейчас нет режиссеров, постоянно присутствующих на фестивалях. Эмир Кустурица и Никита Михалков – единственные славянские режиссеры Восточной Европы, на которых европейцы покупают билеты. Это не значит, что мы лучшие. Других не знают. Нам необходима защита авторского пространства. Раньше эту функцию выполняли фестивали. Но сейчас они не смогут продержать 20 лет на плаву нового Антониони. Десять своих последних лет я сам расцениваю как неуспех.

– Кто из кинорежиссеров вам близок, чьи работы похожи на ваши картины? Что вы любите пересматривать?

– Я, напротив, люблю фильмы, которые сам бы не мог снять. Поэтому смотрю картины Джармуша, Альмадовара, Пола Андерсена, Китано. Количество хороших режиссеров сейчас не меньше, чем в годы расцвета кино – после Второй мировой. Голливуд это пытается скрыть. Три года назад, когда я был председателем Каннского фестиваля, мне казалось, что настал конец авторскому кино. Там было всего две-три ярких картины. Всем режиссерам авторского кино желаю долгих лет и счастья!

– Ваш фильм открывает ММКФ, что для вас значит этот фестиваль?

– Через три дня в Париже премьера моей оперы (панк-оперная версия «Времени цыган». – К.Р.) Но я – здесь! Значит, Московский фестиваль чрезвычайно для меня важен. То, что повлияло на меня в детстве и юности, стало еще более ценным. Во время учебы в Пражской киношколе я помню свои впечатления от фильма Михалкова «Раба любви». Мне, тогда студенту, можно было только мечтать, чтобы снять такой фильм. Приезжая сюда, я вспоминаю свою молодость. Но этим я не хочу сказать, что постарел!