Съезд «ЕР» в «Лужниках» вкупе с последующими событиями вызвали среди нежных людей предсказуемый эффект. Не понимая, почему они, такие нежные, должны все это выносить, прогрессивные общественники в промежутках между спазмами выкликали: «Валить отсюда, валить!»
Сегодняшний хор валящих представляет собой ту удобную модификацию, когда можно со всем изяществом изображать из себя рукопожатных леммингов, никуда при этом даже и не уезжая
Каковая традиция имеет давнюю историю, причем не столько относящуюся к временам гражданской войны 1917–22 гг. и распада СССР в начале 90-х, сколько значительно более давнюю, заложенную еще в начале XIX века в фамусовской Москве: «Я сватаньем моим не угрожаю вам», «Так! Отрезвился я сполна... Теперь не худо б было сряду... И на весь мир излить всю желчь и всю досаду...», «Куда меня закинула судьба! Все гонят! все клянут! Мучителей толпа». С естественным оргвыводом: «Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, Где оскорбленному есть чувству уголок! – Карету мне, карету!»
Что один Александр Сергеевич, что другой – оба наше все. Острая эмоциональная реакция и на картину, охарактеризованную графиней-внучкой «Ну, Фамусов! Сумел гостей назвать, какие-то уроды с того света», и на 257-е подтверждение того очевидного факта, что герой есть чужой на этом празднике жизни, вызывает естественное детское «Злые вы, уйду я от вас».
Детское – потому что взрослое решение такого рода исключает повторы. «Этот, уходя, не оглянулся». В крайнем случае – ограничившись замечанием: «Коли лучше найдешь, позабудешь, коли хуже найдешь, пожалеешь». В нашем же случае это никак не англичанин, который уходит не прощаясь, но совсем другой, который прощается и не уходит. Если А. А. Чацкий все-таки сел в карету и уехал, то наш случай совершенно иной. Крики «Валить, валить, валить! Все мы свалим! Вся страна свалит! Уже свалила!» – это непременно, но худшим оскорблением в ответ на такие крики будет хладнокровное: «Не смею вам препятствовать!» Замечание: «Граница открыта. Что препятствует вам валить?» вызывает новый крик: «Вот! Вот! Они хотят, чтобы мы свалили! Не дождетесь! Это вы все отсюда свалите!» Что вконец запутывает вопрос о карете, т. е. one way ticket, поскольку вопросы насчет карет, а равно международного воздушного сообщения не обсуждаются с детьми, зашедшимися в истерике. Эта беседа, если уже до нее дошло, является взрослой.
Если же говорить по-взрослому, то решение об исходе, будучи непростым и в принципе не сулящим (в особенности поначалу) никакой особой радости, обыкновенно принимается на основе более серьезных причин, нежели маловысокохудожественное зрелище на спортивном сооружении в Лужниках.
Одна из мотиваций – непосредственная угроза жизни. Те, которые не успели или не захотели осенью 1920 года эвакуироваться из Крыма и попали в руки Землячки с Белой Куном, немедленно об этом пожалели. К сегодняшнему дню, однако, это никакого отношения не имеет, разве что к вящему увеселению публики записать Розалией Землячкой милого Васю, духовно возглавляющего движение «Наши».
Другая мотивация – поиски работы и сходных жизненных условий. Именно она дала львиную долю людского оттока 90-х годов, да и сейчас дает, хотя и меньше. Причем здесь мы не одиноки. Чтобы уже не говорить о странах совсем третьего мира, где люди приятно смуглявые, вспомним хоть о странах Восточной Европы, где ни тандема, ни чекистов, регулярные выборы со сменяемостью власти – а каков исход населения из той же Прибалтики? Из той же Украины? И откуда взялся польский сантехник Петр, которым так пугали французов? От нынешнего санационного режима в Польше?
Экономической эмиграцией действительно можно пугать, но лучше этого не делать, поскольку она тесным образом связана с рационализацией хозяйства на строгих рыночных принципах и выбыванием из строя целых сфер деятельности, работники которых оказываются на улице. В России главный исход был не столько при горбачевском открытии калитки, сколько при ельцинском реформировании хозяйства. Поскольку грозящие свалить одновременно сообщают: «Перемен требуют наши сердца» и даже особо подчеркивают, что именно отсутствие перемен вызывает у них желание эмигрировать, не очень ясно, что они скажут в присутствии перемен, когда хозяйственная жизнь сильно упростится, и реформы (пусть стократ необходимые, но от этого ничуть не более приятные) проедутся непосредственно по их хребту, как они уже проехались в начале 90-х. Впрочем, что с детей возьмешь. Тем более, с капризных и избалованных.
Впрочем, горбачевская эпоха дала еще пример мотивации светской-антисоветской. В конце 80-х годов публика отчасти бросилась на выход из того соображения, что калитку как вчера открыли, так могут и завтра закрыть, а потому надо пользоваться моментом. Суждение оказалось неверным, но с учетом предшествующего опыта выглядело довольно рациональным. Но была еще такая штука, как мнение света. Беседы того времени (в интеллигентской среде, разумеется, в рабоче-крестьянской такой массовости не было зафиксировано) вертелись вокруг одного – «А. уехали, Б. уезжают, В. подали документы, у Г. в субботу отвальная, а ты когда собираешься?» Ответ: «Да я как-то и не собираюсь» звучал высшей мерой неприличия и даже нерукопожатности. «Не наш человек». В той, еще горбачевской эмиграции лемминговая составляющая играла немалую роль.
Сегодняшний хор валящих представляет собой ту удобную модификацию, когда можно со всем изяществом изображать из себя рукопожатных леммингов, никуда при этом даже и не уезжая. Жившие при Горбачеве хотя бы отвечали за свою светскую этикетность, эти давно уже ни за что не отвечают.