Теперь пора пришла писать «Филипка»: Катюши Масловы располнели на ежедневной каторге, кругом внуки, древовидные пионы и замена бумажной версии на электронную.
А мир, между прочим, катится в пропасть, граждане. Начну с простого: падает грамотность, скоро «Филипка» некому будет читать. Школьные сочинения удручают, от улыбки Фурсенко трясет. Вот в наше время...
У забора моей стройки вечно колготятся нищие: они поднимают разные плакаты, они произносят речовки, плюются на забор
И тут тебя раз – и пробивает таким зарядом электрическим. Как пересохший конденсатор. И в последнем всплеске световой энергии видишь ты долговязого однокурсника Колю, который в диктанте делал 21 ошибку. Коля закончил высокочтимую советскую школу, его не выгнали, дали аттестат. Коля даже поступил в университет. Как он закончил и поступил с 21 ошибкой? А так: Коля был «после армии». И «тянули» его безбожно! С неизвестным мне, увы, результатом, потерялись потом по жизни: парень он был хороший, так что и журналист, наверное, тоже. Грамота «в журналистики неглавное».
И ведь множество таких имелось в те годы повсюду! Хотя проклинаемым и продажным ЕГЭ и не пахло. Но что-то егэобразное все-таки в этом было. Выпускную контрольную по алгебре за меня написал сосед, талантливый технарь Игорь. Я за него – сочинение. При полном попустительстве учителей, утративших на это время слух и зрение. У Людки свод главных формул был написан на бедре, она сдвигала край платья все дальше, и эта татуировка по химии была и остается для меня одним из самых сильных эротических переживаний юности. Она не идет ни в какое сравнение с мобильным Интернетом, которым пользуются на экзаменах нынче! Что тут проповедовать – честно говоря, теряюсь: сбился.
Лучше про гимн. Мы не поем гимн. А это значит, что дело далеко зашло. Хотя вот я пою, слова знаю наизусть: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь. Да здравствует созданный волей народов великий, могучий Советский Союз! Сла-а-а-авься, Отечество...» И я твердо знаю, почему: потому что я учился в первую смену. Радио каждый божий день играло мне этот гимн, когда я вставал, умывался и завтракал, потом повторяло в полночь, а по особым случаям и в промежутках. У нас в советской школе не было занятий по запоминанию гимна! На музыке мы пели «Дунай, Дунай, а ну, узнай, где чей подарок, к цветку цветок, сплетай венок, пусть будет красив он и ярок. От Украины, Молдовы, России дети советской страны бросали в воду цветы полевые в гребень дунайской волны». Болгарская роза, югославский жасмин, словацкие маки... Только недостаточно социалистические австрийцы не бросали цветов в Дунай. Мрачно стояли они по берегам своего пропахшего сосисками фатерлянда, завистливо глядели на наши хороводы.
Так вот: гимн я выучил сам собою. И если государство озабочено тем, что новое поколение не поет гимна, то это легко поправить: три минуты утреннего эфира все каналы должны отдавать гимну. Не в шесть утра, когда только неудачники новой жизни собираются на работу, а гегемоны только едут из клуба, а в восемь, в девять. Можно задорные клипы снять, с красивыми пейзажами, трубопроводами, мостами, можно чтобы разные исполнители пели, детишки, хоры. Суворовцы. Нахимовцы хоть тут отличатся. Набежит попса в бескозырках прогнуться насчет патриотизма – гнать: ей отданы и так остальные 23 часа 57 минут эфира.
Но... Озабочено ли государство? Ему не нравится, что гимн не поют наши футболисты и хоккеисты. Это вроде не комильфо. В остальных случаях неисполнения гимна все как-то терпимее: вот на президентском послании гимна тоже дядьки в пиджаках на могучих животах не поют. Камера в этот момент не скользит по лицам, как это бывает перед матчем, она величаво воспаряет под белые своды зала, и как бы туда уж и доносится могучий хор. А спикируй вниз – так увидишь, что молчат, кто, слегка шевеля губами, а большинство хмуро стоит, что твои австрияки у Дуная.
И кое-кто думает: чего я буду эти переделанные в спешке мастером под новый фасон слова петь? Я с ними войну не прошел, ничего не построил, кроме офшорки на Кипре, они мне в глотку не впились, в мозг не ввинтились, от них моя кожа не покрывается рыжими мурашами с таракана размером. Живешь без Бога в душе, там лицемеришь, сюда заносишь, там юлишь, здесь рылом торгуешь, хорошее варится, строится и происходит только вопреки рутинному, гниловатому, подловатому бытованию – так с чего бы и гимну быть на устах? Гимн с новыми словами петь – это дедову шинель мерить. Сколь живот не отращивай, сколь грудь не пупырь, а шинель велика. От того только страшнее тебе, что мелок ты, и давишь в себе это понимание, и бросишь шинель мерить: пусть в чулане висит, пусть ее Федотов Михаил Александрович молью сожрет, десоветизацию на нее напустит.
Вот тут, кажись, получилось немножко попроповедовать. Надо передохнуть. Передохнем мы так: муксун, биск из раков, гребешок чуть прихватите, умоляю, не пережарьте! Не, не, не, тут ни к чему это, несите молоденького, чтоб только цветочками пахло – вот это в точку.
Пока несут – хочу вам вот что сказать: про имущественное неравенство. По данным социологов, разрыв между богатыми и бедными в стране чудовищный! Первые десять процентов богаче последних десяти в десятки раз! Разрыв больше, чем в Америке! Уже и святейший Патриарх тревогу бил – все напрасно. Разрыв только увеличивается. И лучше всего я это ощущаю на примере собственного бизнеса. У забора моей стройки вечно колготятся нищие: они поднимают разные плакаты, они произносят речовки, плюются на забор. Я выходил к ним, усовещивал и говорил, что всегда в моих статьях, поэмах, фильмах, колонках я принимаю их сторону, забочусь всячески. Что, в отличие от тех, кто грабит Россию с целью уехать, я напротив! Собираюсь остаться и умру здесь, на законно выделенном мне участке родины. Они же разницу видеть отказываются и уязвляют меня в самое сердце, и совсем уж печально глядеть на тот упадок и тлен, что воцаряется кругом.
Тут опять электрический разряд – я вспомнил школьного друга Васю. Я помогал ему по русскому, играли вместе, я защищал его, когда про Васю говорили, что он малохольный, бабушка кормила его пирожками с горбушей, а он украл у меня точилку. Новенькую точилку для карандашей, которой не было ни у кого в классе.
А я – я пошел к Васе домой (я даже не знал, что у нас могут в советской стране так бедно жить) и легко нашел у Васи точилку: это был самый новый, яркий и красивый предмет в комнатенке. И сказал об этом учительнице. Суровая Марь Ивановна подняла Васю среди парт, за которыми мы сидели, чинно сложив ручки, и сказала: Василий опять двойку получил, не дается ему русский. А Владимир ему плохо помогает. Хотя сам знает русский на пятерку. Это неправильно.
И ни слова про точилку.
Вот вспомнил про это – и проповедовать расхотелось. Че-то зацарапало так. Но это временно: вот уж и муксун несут.