Во вторник исполняется ровно 30 лет с тех пор, как в Беловежской пуще, в резиденции Вискули, собрались лидеры трех славянских республик: Борис Ельцин (РСФСР), Леонид Кравчук (Украина) и Станислав Шушкевич (Белоруссия). Они проговорили весь вечер, а наутро объявили: «Союз ССР – как субъект международного политического права и геополитическая реальность – прекратил свое существование». Взамен было создано Содружество Независимых Государств. Президент СССР Михаил Горбачев бессильно наблюдал за встречей в Вискулях со стороны.
Многие считают, что Ельцин еще в августе 1991 года, сразу после победы над ГКЧП, поставил себе целью разрушить СССР. Однако свидетельства очевидцев говорят, что это не так. Президент РСФСР поначалу колебался. Он согласился начать переговоры с Горбачевым о сохранении Союза, пусть и обновленного. Примечательно, что в проекте новой страны, который одобрил было Ельцин, предполагалось заменить Правительство СССР на некую «Администрацию Союза». Тем не менее речь все еще шла о едином государстве.
В переговорах участвовал будущий помощник Ельцина по национальной безопасности Юрий Батурин, который, однако, в тот момент работал еще в команде «оппонентов», в аппарате у помощника президента СССР Георгия Шахназарова. Именно ему Горбачев поручил вести переговоры с «россиянами».
О том, как тогдашний Кремль предпринимал последние попытки спасти страну, в интервью газете ВЗГЛЯД рассказывает член-корреспондент РАН, летчик-космонавт Юрий Батурин, осенью 1991 года – консультант помощника президента СССР, а в 1993-1997 годах – помощник президента России.
ВЗГЛЯД: Юрий Михайлович, известно, что 10 сентября 1991 года Горбачев и Ельцин провели встречу, после которой президент РСФСР дал своей команде указание возобновить подготовку Союзного договора. Значит, в тот момент Ельцин был настроен на сохранение Союза?
Юрий Батурин: В тот момент мы надеялись, что у российского руководства есть какая-то позиция по новому Союзному договору, просто мы не можем ее разгадать. Как я понял позже, когда сам стал помощником президента России, степень единства в команде Бориса Николаевича мы тогда явно переоценили. Единой позиции не было вообще.
Юрий Батурин (фото: Михаил Метцель/ТАСС)
|
В общем, вечером 10 сентября из секретариата президента РСФСР на имя Георгия Шахназарова поступил проект договора «О Союзе суверенных государств». Но не был даже завизирован и явно носил характер пробного вброса. В проекте не было ни слова о том, что Союз – единое государство. Вводилось три вида членства в Союзе – полное, неполное и ассоциированное. Однопалатный Верховный совет. Он же избирает президента Союза, который возглавляет небольшой кабинет министров.
Первая встреча прошла утром 11 сентября в Белом доме в кабинете у Геннадия Бурбулиса. От Ельцина участвовали Сергей Шахрай, который, как известно, позднее стал соавтором Беловежского соглашения, Сергей Станкевич и другие. Шахназаров взял с собой меня. Разговор шел корректно, но нам наглядно демонстрировали нашу роль представителей проигравшей стороны: Бурбулис отходил подписывать бумаги и дважды, тут же в кабинете, пересаживался за другой стол для проведения других бесед. Шахназарову это надоело – и он предложил отложить встречу, если Бурбулис столь занят. Вечером переговоры продолжились уже в Кремле, в кабинете Шахназарова. Состав почти тот же, но без Бурбулиса, и добавился еще Владимир Лукин. Обсуждались основные положения проекта, присланного накануне.
Беседа теперь уже была острой. Вспыхнул спор о том, какой термин использовать – «союзное государство» или «союз государств». Собирать ли, к примеру, налоги в союзный бюджет, или все бюджеты врозь?
Поскольку это был тест, разведка, то тональность разговора неоднократно менялась. «Россияне», как мы их тогда называли, позволяли себе повышать голос, диктовали. Шахназаров не удержался и вспылил: «Вы бы, молодые люди, поуважительнее относились к моему возрасту участника войны!». Шахрай постарался сгладить неловкость, сказал, что считает Шахназарова своим учителем, что, как мне показалось, стало еще одной неловкостью. Зато обсуждение продолжилось в более деловом тоне.
Договорились, что эксперты составят конкретный текст. От «россиян» на это был делегирован эксперт международного комитета российского парламента Владимир Аверчев. То есть уже через три дня переговорная группа Ельцина была фактически заменена одним Аверчевым. Шахрай и Станкевич у нас больше не появлялись.
ВЗГЛЯД: А какой смысл общаться с Аверчевым, у которого нет никаких полномочий?
Ю. Б.: Нам уже стало ясно, что «россияне» считают судьбу Союза второстепенным вопросом, что они просто поддерживают контакт, но не обозначают цель переговорного процесса. А для нас главным было все же сохранить переговорный процесс и постепенно втянуть их «обратно». В итоге всей черновой работой занялись несколько сотрудников аппарата президента СССР, в том числе и я. Кстати, с Аверчевым мы были немного знакомы – жили все-таки в одном доме.
ВЗГЛЯД: То есть вы составляли договор о новом Союзе в ходе бесед с соседом по дому?
Ю. Б.: Да. Причем с ним можно было все по-человечески обсуждать, без дипломатии. Работалось продуктивно, но результатами, как мне казалось, у Ельцина никто не интересовался. Аверчев не возражал, когда мы взяли за основу не ельцинский, а наш вариант, в который мы принялись вставлять формулы из их проекта. И тот факт, что Аверчев не возражал, тоже говорил о «второстепенности».
ВЗГЛЯД: Как известно, ваша работа закончилась тем, что 5 ноября Горбачев разослал лидерам союзных республик проект нового договора. В нем термин «Правительство Союза ССР» заменялся на «Администрацию Союза». Речь все еще шла о едином государстве, хотя признаков его стало все меньше. На заседании 14 ноября Ельцин в присутствии остальных лидеров одобрил проект. Однако уже к следующему заседанию 25 ноября Ельцин передумал и объявил об отказе его парафировать. Что случилось с президентом РСФСР за эти 11 дней? Почему он принял решение распрощаться с Союзом? Ваша догадка?
Ю. Б.: В 1990 году Борис Николаевич сам заявлял: «Союзу – быть!». И когда они беседовали с Горбачевым один на один, когда он был на совещаниях лидеров республик в Ново-Огарево, он попадал под сильное влияние Михаила Сергеевича.
Нельзя отрицать, что эмоциональное, психологическое воздействие у Горбачева было сильное. Ельцин начинал сдавать позицию,
делать шаги назад. Потом он возвращался к себе – и там ему советники уже совершенно другое внушали. Эти колебания не были одинаковыми – постепенно Борис Николаевич все больше смещался в сторону позиции своих советников. Ведь влияние с той стороны было постоянным, а со стороны Горбачева – эпизодическим.
Кроме того, после ГКЧП реальная власть перетекла из союзного центра, из Кремля в Белый дом – в Дом Правительства РСФСР. Теперь уже не Ельцину приходилось ездить в Кремль, а наоборот, в Белый дом ездили согласовывать все важные решения. Ельцин осваивался в новом качестве, начинал ощущать себя совершенно по-другому. И с Горбачевым ему становилось все легче разговаривать.
В итоге, действительно, 25 ноября Ельцин отказался от предыдущих формул о «союзном государстве» и перешел к термину «Союз государств». Но если нет Союзного государства – значит, нет и союзных органов власти.
Эта была очень тонкая грань, и она обсуждалась весь ноябрь. В первом случае это означало конфедеративное государство, в другом – конфедерация государств. Фактически это было бы расширенное соглашение о будущем СНГ.
ВЗГЛЯД: От этой формулы все зависело?
Ю. Б.: Конфедерация – это промежуточное неустойчивое, временное образование. Как правило, она потом либо превращается в фактическую федерацию, как произошло с США, Канадой, Швейцарией, либо окончательно распадается. С исторической точки зрения, не от этих слов зависела судьба Советского государства. История могла пойти и в ту, и в другую сторону.
ВЗГЛЯД: Как вы лично узнали про Пущу?
Ю. Б.: От Шахназарова, который узнал от Горбачева. Вскоре в прессе появился текст соглашения, видеозапись церемонии. Как я понимаю, раз прессу пригласили на этот «торжественный акт», его нельзя рассматривать как экспромт, как случайность. Это было заранее продуманное мероприятие.
Конкретные формулировки в тексте мы с Шахназаровым сразу узнали – некоторые из них не раз слышали в Ново-Огарево из уст Ельцина. Но мы решили, что с правовой точки зрения оценивать текст бессмысленно, поскольку это был не юридически обязывающий договор. Это было политическое заявление трех лидеров.
ВЗГЛЯД: Вы же по складу ума ученый, а не чиновник. Поскольку стало ясно, что игра проиграна, вам не захотелось сразу сесть и начать работу над ошибками? И вам, и Шахназарову?
Ю. Б.: На самом деле, работа над ошибками началась еще летом. Даже могу назвать дату – 17 июня. В тот день Ельцин после заседания в Ново-Огарево оставил свои замечания к Союзному договору – аж 14 страниц. Мы прочли – и стало ясно, что это конец. Шахназаров вздохнул: «Жаль. Страну, видимо, уже не сохранить. Может, получится создать некое подобие Европейского сообщества?».
Правда, после 17 июня – и Шахназаров этого не ожидал – события пошли иным путем. Горбачев вновь проявил себя умелым дипломатом. Он в последний момент сумел развернуть ситуацию, убедил Ельцина отозвать большую часть «замечаний». 23 июля, на следующем заседании, лидеры союзных республик, в том числе и президент РСФСР, пообещали собраться 20 августа в Москве и наконец-то учредить Союз суверенных государств.
И вот Горбачев привел всех к согласию, после чего тут же расслабился, взял и уехал отдыхать в Форос. Этот поступок Шахназаров уже тогда в разговорах со мной называл ошибкой. Страна бурлила. Политическое время текло стремительно, каждый день приносил все новые проблемы. Их надо было решать незамедлительно. А из Фороса реакция приходила в любом случае с запаздыванием. Чем закончился отпуск Горбачева всем и так хорошо известно.
Так что после Беловежской пущи мы лишь повторили в разговоре с Шахназаровым, что главной ошибкой было хроническое опоздание. Кремль каждый раз реагировал на вызовы вчерашнего дня.
ВЗГЛЯД: Сергей Шахрай полагает, что одну из роковых ошибок Горбачев допустил еще летом 1990 года. В тот момент президент СССР оказался перед выбором – взяться за обновление либо Конституции СССР, либо Союзного договора. По мнению Шахрая, следовало быстро обновить Конституцию. Тогда Основной закон закрепил бы демократические перемены в стране, но при этом, словно обруч, удержал бы республики вместе. Но Горбачев на этой развилке повернул в сторону Союзного договора...
Ю. Б.: Я ведь тоже говорю, что мы все время отставали. Если бы Кремль пошел по пути обновления Конституции, возможно, этот процесс завершился бы быстрее, чем бесконечное «согласование» в Ново-Огарево. Если Шахрай имеет в виду именно это, я с ним соглашусь.
Кстати, сам термин «новый Союзный договор» в конце 1988 года предложил эстонский Верховный совет. Так вот тогда же и надо было реагировать – в 1989-м. А мы затянули до 90-го, потеряли целый год.
Как математик, я воспринимал ново-огаревский процесс по-своему – как «задачу многокритериальной оптимизации». То есть ты хочешь улучшить систему сразу по многим критериям. Довольно быстро удается найти «область согласия». Это зона, в пределах которой возможно достижение компромисса. Дальнейшие попытки улучшения по любому из критериев тут же приводят к ухудшению по другим критериям.
Именно это и происходило в СССР с осени 1990 года. Проект договора был готов в конце ноября. Все республики, за исключением прибалтов и, быть может, Армении и Грузии, были не против. Не только Конституцию, но и Союзный договор можно было утвердить в тот момент.
Достигли области согласия? Всё, сразу направляйте в Верховные советы республик, утверждайте, подписывайте. Теоретически это было возможно. Но Горбачев решил вести себя подчеркнуто демократично, удовлетворить все запросы. Посыпались пожелания к проекту? Он развернул второй тур консультаций. И началось! Одни республики требуют того, другие республики – сего, аппетиты разгораются. Горбачев не увидел, что на этом пути решения-то нету.
Но вообще-то дело не в личных промахах. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Многие люди, когда обсуждают события 30-летней давности, впадают в упрощение. Кто-то говорит, что Горбачев разваливал Союз, кто-то – что, наоборот, пытался сохранить, а разваливал Ельцин, а кто-то – что Горбачев и Ельцин вместе погубили страну. На самом деле шли сложнейшие процессы, в которых участвовали миллионы людей. На политической авансцене тогда возникло слишком много действующих лиц.
Когда ты оказался под лавиной, какой смысл считать отдельные промахи? Действуй Ельцин и Горбачев вместе, они еще могли бы повлиять на эти процессы, но по отдельности, тем более выступая друг против друга, ни тот, ни другой не могли изменить ход событий.
ВЗГЛЯД: История пошла бы в другую сторону, если бы Ельцин не поддался в Вискулях на шантаж Кравчука, вернулся бы в Москву и поделился бы частью своей реальной власти с Горбачевым?
Ю. Б.: Скорее всего, они с Кравчуком все равно до Нового года опять бы встретились – уже где-нибудь под Киевом, на Днепре. И все пошло бы так, как пошло.
Но все же была и другая вероятность. Хотя Ельцин отказался парафировать договор, он, однако, согласился отправить проект в парламенты – в Верховные советы СССР и республик. И Верховные советы начали высылать в Кремль свои резолюции – рассмотрели, поддерживаем и так далее. Этот процесс по инерции продолжался даже после 8 декабря – например, в Верховном совете СССР. Этот процесс все же мог пересилить.
Вернись Ельцин из Вискулей с пустыми руками, это привело бы к усилению авторитета Горбачева. Борис Николаевич мог образовать с ним личный тандем, учредить новый Союз без Украины, чтобы потом стараться убедить Кравчука примкнуть к Союзу уже постфактум.