Что для меня День Победы? Поначалу это был просто праздник, один из многих, очередной выходной с шариками и танками по телевизору. Причем выходной вторичный после Первомая. Осознание причастности пришло позднее. Я даже не знаю, в какой момент и почему это случилось. Дед к тому времени уже лет 25 лежал в земле на Макаровском погосте под Саранском. И Слава его 3-й степени не у меня хранилась.

Просто однажды настало 9 мая, когда я проснулся и понял, что это ГЛАВНЫЙ наш праздник. Сидел и смотрел, как дрыхнет в своей кроватке мой маленький сын, и понимал, что это четверть века назад померший мой дед, однорукий и вечно злой – это он сделал так, что у меня есть сын.

Тогда мы с женой пошли к друзьям, и я впервые осознанно поднял тост за Победу. За НАШУ победу. Жена тогда на меня посмотрела с удивлением – до сего момента в нашей семье не было места пафосным чувствам и словам, журналисты удивительно не пафосный народ. Но мне кажется, именно тогда она решила, что я больше не мальчишка. Когда в тебя входит Память, ты становишься человеком.

А тот друг мой служил в Кремлевском полку. В роте почетного караула. Господи, как он матерился, вспоминая службу. И моя служба мне казалась медом, когда я его слушал. Плац, плац, плац и еще раз плац! День за днем, месяц за месяцем, год за годом. Нога на шаге поднимается не под срез сапога впереди идущего, как у всех нормальных служивых, а «под ремень». Уголок. Отбивка. И-и-и-и-разз! А потом он вдруг замолчал, а потом сказал, как ходил по Красной площади «в коробке». На параде Победы. И заплакал. Не так уж и пьян был. Просто не мог выразить чувства. Говорит – так распирало, что боялся взорваться. И еще сказал, что был последним, кто видел на Красной площади танки. Говорит – дрожит все, их еще не видно, а земля уже бьет по ногам.

Танки на Красную площадь вернулись. И вернули нам достоинство памяти, украденное и проданное в «святые девяностые». Но эти годы унижения из памяти уже не вытравить. Я видел танки не на параде. Они просто ехали по своим делам. Пыльные, с обвисшими хоботами пушек. Мы сидели на обочине, пропуская колонну, и я чувствовал, как ливер внутри начинает вибрировать в унисон с их шагом. Это была сила. Это была МОЯ сила.

И я помню, как другие танки перли по грязи, а водилы грузовиков трясли им вслед кулаками, потому что их загнали на обочину, из которой выбираться потом полчаса. Танки лязгали траками, швыряясь в стороны комками чернозема, на броне гроздьями висел усталый грязный десант, а из мехводовских люков торчали злые прокопченные морды механиков. И мы радовались, что они прошли вперед нас. Потому что если мы сзади – значит, второй линией пойдем. А если они сзади, значит, хана, значит, мы им дорогу расчищать будем.

Со мной это было? Или это было уже не со мной? Или это родовая генетическая память считывает записанное на подкорку еще деду моему? Не помню, я иногда вижу вещи, которые были не со мной, так, будто сам пережил. Это мой хлеб и мое проклятье, я иногда после такого неделю в себя прийти не могу...

...Я ни разу не видел парад живьем. Только праздничный развод в полку. Когда наш обычно слабоголосый полкан вдруг окреп глоткой: «По-о-олк! Слушай мою команду! Знамя полка вынести! Равнение на-а-а знамя!» И по плацу в звенящей тишине, отбивая каблуками по сердцам, пронесли знамя полка, прошедшее пол-Европы, три пацана с побелевшими от напряжения лицами. Тогда понял? Вряд ли, тогда это только коснулось, чуть припоказало причастность.

Приехали с друзьями в деревню на границе со Смоленской областью. Тут в округе три братские могилы. Две заросшие, одна и вовсе разрушенная. Две расчистили, подкрасили, одну восстановили. На следующий год на 9 мая нам позвонил местный учитель, сказал, что ждет, местная управа туда экскурсию привезет на открытие памятника, который мы сделали. Вроде обязаловка, скучное мероприятие, не для них делали, но отказать не можно. Приехали. Пионеры, или как их там сейчас называют, официальные лица. Речи на фоне деревни в три дома. А потом один мужик, из официальных, при галстуке, заплакал. У меня, говорит, отец так же где-то лежит, не знаю где. Может, кто-то так же поставит ему памятник. Вот за это его спасибо мы и работали. Больше и не надо ничего. Говорит – здесь надо бы парад устроить, танки чтоб над могилой прошли. Но танки там другие ходили, не парадным шагом.

А в 20 километрах оттуда по Можайке сержант Харинцев со своим расчетом остановил другой парад. Из пушечного ДОТа семь немецких танков, шедших по шоссе на Москву смело, как у себя дома, прямой наводкой на горочке поставил. Кто хоть раз в закрытом тире из мелкашки стрелял, даже тот может понять, что такое выстрел из 76-мм пушки в доте. А он там не стрельнул, он бой провел. Победный. Он уже в 41-м победил.

Да, Парад Победы был не 9 мая. Но вы же помните этих мужиков, которые в перчатках, чтоб не запачкаться, швыряли штандарты к подножию мавзолея. Ради этого тогда закрыли не одну улицу, а весь город. Но ведь это того стоило? Это ТОГО стоило? Неужели сейчас обесценилось? Когда я смотрю на наш парад, на наш «Бессмертный полк», я не вижу похвальбы, о которой трещат победофобы. Я вижу дань почтения тем, кто сделал так, чтобы по этой площади ходили Т-90 и «Арматы», а не «Леопарды». Это не угроза «если надо, повторим». Это напоминание нам самим – ПОМНИ. Потому что если забудешь – придется повторять. И повторять не со Сталинграда, а с Бреста, с Киева, с Крыма. Поэтому надо помнить. И – чего уж – напоминать.

Моего деда не было на Параде Победы. Он с искалеченной рукой тащил свое многодетное семейство в это время. Он был суровый мужик. Думаю, если бы при нем кто-то вякнул про то, что парад мешает движению и «лучше ветеранам деньги раздайте», придавил бы единственной рабочей рукой. Про войну он не вспоминал. Но помнил. И память свою мне передал. Он уже почти сорок лет лежит в земле. И «Слава» его третьей степени не у меня хранится. У него было десять детей, и среди внуков есть более достойные, чем я, чтобы хранить его орден. Но я знаю, что я его наследник. Наследник его Победы. Его «Славы».

С праздником всех нас. Будем жить.