Престижную литературную премию Андрей Дмитриев получил за роман «Крестьянин и тинейджер», погружающий читателя в жизнь российского села. Герои книги – сельский житель средних лет и городской подросток, уехавший в деревню с целью переждать призыв в армию.
Деревенской прозы в этом смысле уже давно не существует. Она сошла на нет, перешла в какую-то ксенофобию
ВЗГЛЯД: Ваш роман во многом посвящен нынешнему положению дел в российской деревне. Чем объяснить, что автором резонансного произведения на такую тему оказались вы – городской писатель, житель мегаполиса?
Андрей Дмитриев: На самом деле, я хорошо знаю деревню. Я – псковский мальчик, провел большую часть детства на Псковщине в разных деревнях, куда ездил каждое лето. Подолгу жил в деревнях Тверской области, неплохо знаю деревенскую жизнь Ленинградской, Новгородской, Смоленской областей. То есть моя географическая «привязка» – Запад и Северо-Запад. Я провел в деревнях значительную часть жизни, и нарисованная мной картина – отчасти собирательная. Деревня, которая описана в романе, – это примерно то место, где живет писатель Глеб Шульпяков, у него там дом. А трехэтажку, которая упоминается в тексте, я взял из села Никульчино Починковского района Смоленской области (это, кстати, те края, где родился Твардовский). Там три бетонные трехэтажки – впрочем, не знаю, стоят ли они до сих пор. Я взял одну. Но в основном место действия «Крестьянина и тинейджера» – это тверская деревня. Тверская область, Вышневолоцкий район. Вообще я плохо придумываю, я не выдумщик. Пишу в основном с натуры.
ВЗГЛЯД: 4 декабря, в день, когда вы стали лауреатом «Букера», умер Василий Белов – один из самых заметных писателей-деревенщиков. По-вашему, жива ли традиция деревенщиков в современной русской литературе? И если да, то кто ее продолжает – может быть, вы?
А.Д.: Нет, я, конечно, не являюсь ее продолжателем. Деревенская проза и проза о деревне – это разные вещи. То, что называют деревенской прозой, основано на неком мифе. Под мифом я в данном случае подразумеваю не вранье, а определенную конструкцию, модель мира.
Миф этот был задан, по большому счету, двумя произведениями, которые написали два городских человека. Одно из них – это рассказ Юрия Казакова «Запах хлеба», а другое – рассказ Солженицына «Матренин двор». Там существенно противопоставление города и деревни: город – это упадок и растление, а в деревне живут праведники, деревня сохраняет подлинную жизнь. Не могу сейчас подробно теоретизировать, но в целом вся деревенская проза, конечно, основана именно на этом. И, конечно, речь в ней идет также о трагедии деревни. Деревни, уничтожаемой властью и пожираемой городом.
Думаю, что деревенской прозы в этом смысле уже давно не существует. Она сошла на нет, перешла в какую-то ксенофобию. Впрочем, что с ней произошло – это отдельный вопрос, довольно сложный. Если говорить о каком-то продолжении, о том, что осталось, то я бы назвал Бориса Екимова. Это, может быть, единственный большой, мощный писатель, который по-прежнему пишет о деревенских жителях. Конечно, это уже не та деревенская проза, что была в 1970-х, но все-таки, поскольку деревня пока еще есть, есть и литература о ней.
#{interviewcult}ВЗГЛЯД: А писатели младшего поколения о деревне не пишут?
А.Д.: Сложный вопрос. Могу назвать уральского писателя Евгения Касимова, получившего в этом году премию «Ясная поляна». Распутину присудили эту премию в номинации «Современная классика», мне – в номинации «Детство. Отрочество. Юность», а Касимову – в номинации «XXI век». Касимов – интересный автор. Но это не то чтобы проза о деревне, это разговор о людях. Я вообще делю всю литературу на ту, которая о людях, и ту, которая является умозрительной. На литературу о себе, о собственных фрустрациях и литературу о других. Это две разные литературы. Я пишу о других. А Пелевин, например, пишет о себе.
ВЗГЛЯД: По-вашему, можно ли надеяться, что нынешний упадок деревни будет преодолен?
А.Д.: Понимаете, Россия очень разная. Я был весной в Чувашии и видел тамошнее село – три тысячи домов, жил там в татарской семье. В соседних селах – примерно по 700 домов, по местным меркам немного. Конечно, там плохо с работой, люди уезжают в Нижний Новгород, в Казань, в Москву. Но потом они все-таки возвращаются в село, их дом там. Если говорить о деревне, то мне кажется, что в этих краях, в Поволжье, остается что-то живое.
А что касается нашей северо-западной и западной деревни, то она практически обречена. Когда Вячеслав Глазычев незадолго до своей смерти сказал, что Псковская область будет присоединена к Ленинградской по причине отсутствия людей, это был для меня шок, но мне было ясно, о чем он говорит. Ведь я помню, как в пору моего детства Великолукскую область присоединили к Псковской. Понимаете, какова тенденция? С этим ничего нельзя сделать.
Жизнеспособны лишь те территории, где группируется большое количество людей, как в той же Чувашии. Там живут чуваши, татары, мордва, русские старообрядцы. Они живут вместе, сидят за одним столом. Конечно, подначивают друг друга. Но они как-то сосуществуют, и дай Бог, чтобы сосуществовали дальше. Или вот, например, Борис Екимов пишет про казачьи деревни, где еще остается какой-то драйв. А Псковская область, Тверская, Новгородская – там хана, там все очень депрессивно. Думаю, что пока в России не сменится режим правления и не появится пространство для настоящей, деятельной свободы, такие регионы будут обречены. Потому что соответствующие инстанции в России заняты не какой-то полезной деятельностью, а удобствами управления.
ВЗГЛЯД: Среди членов жюри «Букера» был Роман Сенчин – автор трагического романа «Елтышевы», который тоже посвящен деревне, а конкретнее – ее упадку и гибели. «Елтышевыми» многие восхищались, но, тем не менее, эта книга не только не взяла в свое время «Букер», но и вообще, по-моему, не произвела того эффекта, который могла бы произвести. Не кажется ли вам, что общество равнодушно к этой тематике, что судьба деревни нынешних горожан не интересует?
А.Д.: Мне кажется, что сейчас, после весны 2012-го, в обществе что-то сдвинулось, и оно потянулось к разговору о бинарных оппозициях, о том, что есть добро и зло, что есть ложь и правда. Ранее это считалось несущественным. Я как педагог по студентам вижу, что перемены действительно происходят. За последние три года студенты изменились: они стали читать. Лет пять назад этого не было. Так что в обществе, мне кажется, наметились правильные, хорошие тенденции. А что касается «Елтышевых», то это замечательный, сильный роман, и это тот редкий случай, когда писатель из поколения 30-40-летних вырос, стал более зрелым. Раньше Сенчин писал о своих личных обидах, а в «Елтышевых» он написал о людях.
ВЗГЛЯД: Как вы думаете, есть ли у вас шанс повлиять вашей книгой на общественный климат, на степень осознания тех проблем, которые в ней обозначены? И вообще, может ли литература в наши дни что-то изменить?
А.Д.: Сама по себе литература изменить ничего не может, хотя, с другой стороны, в свое время она изменила мир. Ведь именно литература, по большому счету, совершила Великую французскую революцию, а также все, что за ней последовало. Но если говорить о том, влияют ли книги непосредственно, сразу, то это, конечно, происходит далеко не всегда. Великая французская литература, литература энциклопедистов, создала сегодняшнюю Францию. И больше литература во Франции не нужна – нужны вино, сыр, футбол. А литература свое дело уже сделала. То есть она работает долго.
Если же говорить о непосредственном, быстром влиянии, то литература может помочь отдельно взятому человеку. Ведь что такое процесс чтения? Это примерно как игра музыканта по партитуре, только партитура в данном случае – это текст, а инструмент – это опыт, личная жизнь и воображение читателя. Мы не можем отследить, как и кому литература помогает или не помогает. Но вот я, например, много наблюдаю за тем, как ругаются люди в толпе – люди, которые никогда не читали книг. Вся их ругань взята из литературы. Опосредованные цитаты, крылатые фразы и т.д. Что именно и откуда взято, уже не важно. Но литература разлита в мире подобно тому, как в воздухе разлит азот, присутствующий в нем наряду с кислородом. Мы его не чувствуем, но жить без него не можем. Мир литературен, что бы сейчас ни говорили про гаджеты. Гаджеты ведь тоже литературны.