О статуях и рыбах

В будущем весельчак Скляр, пошучивая и похохатывая, предаст друзей, подведет под пулю родного отца, станет мерзким гэбэшным провокатором, свяжется с криминалом, окажется виновником самоубийства чистой и искренней Маши Шошиной. А Дима Висковатов будет тихо ваять во Славу Божию, не обретет лавров, в зрелом возрасте придет к православию. Разумеется, тут же, в тексте, – соответствующие теологические выкладки…

О статуях…

Кого бы ни выводил Анатолий Найман – литераторов ли, кинематографистов ли, или даже, как в своем новом романе «О статуях и людях» («Октябрь», № 3), ваятелей, – всенепременно должен появиться «врун, болтун и хохотун», он же злодейский гад. В случае со Скляром Найман перебарщивает: такого количества гнусностей, какое взвалено на Скляра, не сможет сотворить ни один живой человек. И столь же всенепременно с чернотой злодейского гада будет красиво контрастировать ненавязчивая белизна и пушистость изысканно одинокого православного остроумца.

Отыскать в объемном романе «о статуях и людях» что-то еще, помимо вышеназванного противопоставления, мудрено: как это вообще бывает в прозе Наймана, каждое предложение норовит стать блестящим светским афоризмом. Сквозь высокоумные сентенции и изящные каламбуры пробиваешься, словно сквозь бурелом. Мнится, вот-вот продерешься к какому-то просвету.

А просвета нет как нет. Вязкий – и одновременно сыпучий, разваливающийся текст. Тухлая и суетная советско-богемная среда. И, кажется, субъект повествования пребывает в полном соответствии с объектом повествования. Совет им да любовь…

О рыбах…

Значительную часть четвертого номера «Октября» занимает роман Петра Алешковского «Рыба. История одной миграции». На мой взгляд, этот роман – одно из самых важных событий текущего литературного сезона…

Мужчине писать от лица женщины рискованно: невзначай он может дописаться до пресловутого: «Я шла по улице. В бока впился корсет». Но безупречное мастерство Алешковского снимает эти риски.

Авторское «я» всецело растворяется в стихии повествования. И вот перед нами такая простая и такая прихотливая, такая страшная и такая светлая история жизни медсестры, беженки из Таджикистана. Неспешный зачин: детство, юность, археологические экспедиции, искусительная нега непостижимого, сладко-миражного мира Средней Азии.

Затем – катастрофа, роковая встреча с насильником. Сюжет начинает неудержимо закручиваться, подобно водовороту реки, – все быстрее и быстрее, все гибельнее и гибельнее, – на последних страницах повествование сбивается на скороговорку (это единственный недостаток романа).

Текст Алешковского – удивительное в своей точности свидетельствование о русской судьбе и русской душе (порой весьма нелицеприятное свидетельствование). Это точечные встречи русского пути с иными путями-укладами (героиню романа планида сводит с таджиками, эстонцами, евреями).

И пускай неспокойная, вечно мигрирующая, полная потерь и горестей жизнь «рыбы» не так картинно самодостаточна, как жизнь одинокого хуторянина-лютеранина Юку Манизера (о, это вечное искушение русского духа «этикой протестантизма»…). Есть то, что сближает молчаливо-статичную жертвенность Юку и неприкаянную жертвенность рассказчицы. Неслучаен сквозной образ рыбы – упорной твари, всегда идущей против течения, отвергающей «легкие пути». Ведь рыба – пароль первохристиан и символ христианства…

О повестях, рассказах и веселых кнедликах…

Николай Климонтович обозначил свой цикл воспоминаний о детстве «Последнее назидание» (№ 3) как книгу. Возможно, существует «книжный» вариант «Последнего назидания». В варианте «журнальной публикации» это, конечно же, автобиографическая повесть.

У Климонтовича есть замечательный дар – писать «вкусно». Пусть сама тематика новой повести не столь выигрышна, как тематика его других произведений, все равно «Последнее назидание» читается с огромным интересом. Климонтович внимателен к деталям окружающего мира. Он вглядывается в эти детали, любуется ими. Стало быть, у него нет времени на самолюбование. Читать Климонтовича – отдыхать от чтения Наймана. Тем более что Найман и Климонтович описывают одно и то же время и даже – отчасти – одни и те же события.

«Три рассказа» Александра Хургина (№ 3). По языку – Зощенко, по сюжетам – Мамлеев. В тон Хургину – рассказы известного пермского тандема – Нины Горлановой и Вячеслава Букура (№ 3) и новелла Марка Харитонова «Голуби и стрижи» (№ 4). Тяготы быта. Коммуналки, больницы. Харитонов чуть лиричнее Хургина-Горлановой-Букура.

Из общего тона «малой прозы» «Октября» явственно выбиваются «Три рассказа» Кирилла Кобрина (№ 4), все из себя «среднеевропейско-литераторские». Наверное, подобные вещи стал бы писать Борхес, если бы переселился в Словакию. Но Борхес остался в Аргентине. И правильно сделал. Не то пришлось бы ему сочинять историю про французского ресторанного критика, до смерти объевшегося в корчме «Веселые кнедлики».

О стихах…

Алексей Кокотов (№ 3) демонстрирует высший класс неоклассицизма: дописывает за Леконта де Лиля и Блисса Кармана. Александрийским стихом.

Минуя простецкую поэзию Ивана Волкова (№ 3) (которая не лишена, однако, определенных изысков по части рифмовки) и культурологическую поэзию Вадима Перельмутера (№ 4), подхожу к наиболее интересной поэтической публикации «Октября» – к подборке стихотворений трагически погибшего в начале 90-х Александра Сопровского (№ 4).

Судя по воспоминаниям, Александр Сопровский был восхитительно избыточной личностью: он все делал всерьез и с лихвой – шутил, дружил, пил, путешествовал, думал. «Избыточная тихая лирика» – казалось бы, парадокс, оксюморон. Ан нет. Стихи Сопровского, такие импрессионистские, такие облачно-летучие – густейший концентрат поэтики «Московского времени»; в них все – и легкокрылый лиризм Бахыта Кенжеева, и желчно-сухой кинематограф Сергея Гандлевского, и едкий привкус строк Алексея Цветкова.

О прочем…

Известный писатель-фантаст Андрей Столяров в статье «Пасынки Средневековья» (№ 3) дает свой взгляд на проблему «техногенных катастроф». По мнению Столярова, таких катастроф в дальнейшем будет все больше – до тех пор, пока они не погребут цивилизацию. Столяров считает, что предотвратить этот исход можно лишь одним способом – совершив радикальное упрощение структур цивилизации.

Литературный критик Евгений Ермолин рисует беглые портреты трех южных российских городов – Астрахани, Краснодара и Пятигорска («Мой юг», № 4). Портреты любопытны. Хотя не всегда узнаваемы…

Эссе Александра Иличевского «Attendez!» (№ 3) посвящено «Пиковой даме» и написано в лучших традициях комментариев В. В. Набокова: авторская мысль легко и непринужденно перепрыгивает от «Пиковой дамы» сначала к нумерологии (что имеет хоть какое-то отношение к теме разговора), а затем к мостам и туманам Сан-Франциско.

Спору нет, в тексте Иличевского есть глубокие догадки и точные наблюдения. Но лишь задумаешься о том, что «хрестоматийная» «Пиковая дама» до сих пор толком не исследована (и, в частности, о том, что она не введена в контекст «романтической новеллистики» – см. Мериме, Гофмана и Эдгара По), – и изящное бильбоке Иличевского перестает радовать.

Сергей Солоух говорит о том, что наступило «Время Шаламова» (№ 3). Галина Ребель (в № 4) расхваливает Алексея Иванова (автора «Золота бунта»), а Александр Грищенко (в том же номере) щедро отвешивает комплименты Андрею Нитченко…

…Статуи стоят. Рыбы плывут…