В рамках проекта «Клуб читателей» газета ВЗГЛЯД представляет текст Федора Татаринова о главных составляющих национальной идеи для россиян.

Составляющими русской идеи могут быть и квас, и щи, и клюква, и березки, и «Ой, мороз, мороз…

После того как Путин высказался по поводу национальной идеи, тема вновь всплыла в дискуссии. Вот Анна Волошинская, например, предлагает национальную идею в стиле «За все хорошее против всего плохого».

Другие варианты, упомянутые в ее статье как малопригодные – это «Москва – третий Рим», «Рыночная экономика. Демократические свободы. Права человека», «Прогресс. Свобода. Демократия» и т.п.

Я хотел бы высказать несколько соображений о том, чем национальная идея в принципе может быть, а чем нет.

Во-первых, патриотизм как национальная идея – это в принципе тавтология. Потому что патриотизм – это любовь к своей стране. А что есть страна (нельзя же всерьез любить пятно на карте или случайную совокупность индивидов с паспортами одного формата!) – вот это и определяет национальная идея. 

С другой стороны, «за все хорошее против всего плохого» – это тоже не национальная идея. Как не может быть национальной идеей, скажем, чистить зубы утром и вечером. Не потому, что чистить зубы плохо, а потому, что в этом нет ничего специфически национального – чистить зубы хорошо абсолютно всегда и всем. А национальная идея – и тут вновь не обойтись без тавтологии – должна быть национальной.

Если считать страну только совокупностью индивидов, являющихся гражданами, то логика старого перестроечного анекдота – объявить войну Финляндии и сдаться – совершенно безупречна. 

Для страны с низким уровнем жизни национальная независимость – это, скорее, бремя, и наилучшим решением для ее граждан на индивидуальном уровне была бы эмиграция, а на коллективном – оккупация (в идеале – аннексия) каким-нибудь более успешным государством.

Только если мы говорим о «душе народа» как о ключевом факторе, сравнимом, если не большим, чем материальное благополучие, только тогда государственная самостоятельность имеет ценность.

Наиболее фундаментальная национальная идея, пригодная и для отдельного человека, и для целого народа – это быть собой (замечу в скобках, что быть собой – это вовсе не значит ни у кого ничему не учиться).

Потому что, если Богу (или, если хотите, истории) было угодно, чтобы этот народ возник, прожил определенную жизнь, сформировал определенную культуру, ментальность и систему ценностей, значит, это было зачем-то нужно, причем не только для самого народа, но и для человечества в целом.

Любому народу есть чем гордиться. Даже если его единственные достижения – это умение кидать бумеранги и бить в тамтамы – значит, надо гордиться этим.

Соответственно, составляющими национальной идеи может быть все, что сформировалось в нем самостоятельно или было органично усвоено из других культур и уже давно перешло в разряд «своего».

Скажем, православие не возникло в России, принятие его в значительной мере было результатом политических игр тогдашней элиты с Византией, и вводилось оно не всегда вполне мирно.

Но со временем, когда влияние Константинополя, как и исходного язычества, сошло на нет, а новую идентичность пришлось защищать от мусульман на юге и католиков на западе, оно вполне стало национальной идеей. 

Составляющими русской идеи могут быть и квас, и щи, и клюква, и березки, и «Ой, мороз, мороз…», и КВН, и КСП (кто не помнит – это Клуб самодеятельной песни), и Пушкин, и Победа, и полеты в космос, и полуночные разговоры о главном, и, естественно, православие, и даже национальные опыты духовных поисков века двадцатого.

Чем больше таких составляющих, чем более сочный, выпуклый, многогранный образ нашего Я, тем лучше. Для меня, например, образ Родины – это байдарочный поход или лыжная прогулка по подмосковному лесу. А устойчивое развитие и прочее – это, естественно, тоже хорошо, но не как национальная идея.

Впрочем, история знает примеры, когда ради стремительной модернизации народы отказывались от собственных вековых традиций в пользу чужеземного опыта.

Можно вспомнить Петровские реформы в России, революцию Мейдзи в Японии и реформы Ататюрка в Турции. Однако во всех трех случаях есть один нюанс.

Петровские реформы целенаправленно вели к Полтаве, реформы в Японии закончились Цусимой и Перл-Харбором, ближайшей целью Ататюрка было сохранить хотя бы остаток страны, потерпевшей поражение в Мировой войне. 

Получается, что отказ от этнокультурного традиционного патриотизма шел в пользу патриотизма имперского.

Надо ли нам это сейчас?