Михаил Соломатин: Трагедия эпохи постмодерна

Постмодернисты поневоле

В «Живом журнале» прошел флешмоб в поддержку патриарха Кирилла. На следующий день после того как было доказано, что на сайте патриархата неумело пытались привести фотографии предстоятеля РПЦ в соответствие с его же словами, что он-де никогда не носил часов Breguet, ряд православных блогеров выступили под двумя лозунгами: «Многолетие Святейшему Патриарху Кириллу» и «Мы все очень любим Вас, дорогой наш Патриарх!!!».

Желание верующих устроить своего рода перекличку, окружить Церковь живой цепью защитников вполне понятно

Надо признать, что скандалы вокруг РПЦ, не прекращающиеся в течение последних нескольких недель, стали тяжким испытанием для верующих. Однако же нынешний их ответ в духе «да, мы такие!» совсем не свидетельствует о готовности с честью пройти это испытание. «Мы лучшие» – так любят подбадривать себя подростки, когда им указывают на явную несообразность их поведения (именно так говорили питерские школьники, случайно убившие прохожего выброшенным из окна колесом – см., например, Владимир Мамонтов: «Про колесо – 2»). Кстати, современная психотерапия неслучайно борется с понятием греха, приучая человека, что он никому ничего не должен и вообще самый лучший.

Желание верующих устроить своего рода перекличку, окружить Церковь живой цепью защитников вполне понятно. Однако это совсем не того рода цепь, что собралась на Садовом 26 февраля. Демонстративная поддержка того, что было скомпрометировано, выглядит крайне странно. Отмечу, что суть скандала с часами заключается не в их стоимости, и речь идет отнюдь не о роскоши, но о лжи, лжесвидетельстве и нежелании раскаяться в грехе. «Трагедия эпохи постмодерна, – говорил патриарх полгода назад в интервью телеканалам Молдавии, Румынии и России, – и заключается в том, что вместе с правдой – ложь, вместе со святостью – грех». Вот именно она и случилась. В последние месяцы общество стало очень чутким к любому проявлению нечестности, к любой попытке обмануть себя. Желание людей, выступивших в эти дни, так сказать, «на стороне часов», применить к общественным отношениям восходящую к Тертуллиану максиму «верую, ибо нелепо» – это явный постмодерн, акционизм того же рода, что и пляски в храме Христа Спасителя. Неслучайно блог Pussy Riot охотно перепостил у себя разошедшуюся в социальных сетях фотографию патриарха с пожеланием многолетия.

И точно так же, как было в случае с Pussy Riot, перед нами теперь вовсе не безобидная шалость. Подчеркнуто демонстрируя свое небрежение к разумно сформулированным критическим замечаниям, «часовщики» идут на открытый конфликт с обществом. И не просто с современным обществом, чаяния которого традиционалисты свысока считают несущественными, а с самим принципом человеческого общежития. Представьте, что в ответ, например, на продолжающуюся в эти дни критику казанской полиции МВД установило бы по всему Татарстану рекламные щиты, прославляющие ОВД «Дальний». Да, теоретически это могло бы значить «возьмемся за руки, друзья» или что-то вроде попытки устыдить нечестивых полицейских своей искренней любовью к ним, но общество восприняло бы такой жест совершенно иначе – как вызов.

Православие околоноля

На эту тему
• Владимир Мамонтов: Про часы
• Иерей Святослав Шевченко: Нашей огромности боятся
• Дмитрий Соколов-Митрич: Безнравственное начало
• Алексей Чадаев: Проблемы с мотивацией
• Максим Соколов: Троцкого и Ильича, и все такое прочее

Православие «нулевых» во многом сохранило приобретенную в конце 80-х функцию социального идентификатора бывшей интеллигенции (пишу «бывшей» потому, что сейчас интеллигенты открещиваются от своего происхождения так же рьяно, как дети дворян или тех же священников в первые десятилетия советской власти). Отсюда мощный православный креатив последних лет и постмодерн высказываний ньюсмейкеров РПЦ. Но если бы дело ограничивалось этим! К сожалению, современная православная культура успешно впитала и утвердившиеся в России, начиная с 80-х, представления о праве сильного. РПЦ 90-х формально наследовала дореволюционной Церкви, но на деле, конечно же, традиция была сильно нарушена. В результате православие досталось нам как игрушка из мира взрослых (точно так же, кстати, как и западная демократия). Как отметила недавно Ольга Седакова, после десятилетий жесткой атеистической индоктринации о вере отцов «нужно было бы говорить поосторожнее». Я бы добавил, что 70 лет атеизма помешали православию плавно вписаться в современность, и в бытовом измерении Церковь осталась элементом дореволюционной жизни – пережитком или красивой сказкой, это уж кому что по нраву, но лишь в очень малой степени – частью живого общественного организма.

Добро бы речь шла только о численности верующих, но за несколько десятилетий резко изменилась социальная, национальная и конфессиональная ситуация, возникло новое понимание светской жизни, прав человека, в частности, женщин и детей. В итоге современная православная культура, точнее, поведенческая парадигма, не сформировалась в должной степени и сейчас представляет собой диковинную смесь мировоззрений и привычек университетских интеллигентов и «братков», когда разговоры о Честертоне и Антонии Сурожском запросто сочетаются с лозунгами «православие или смерть», с призывами дать в глаз критикам традиционных ценностей и прочими разными разностями. С одной стороны – линия Александра Меня и Георгия Чистякова, с другой – «мирный пенсионер и бывший боксер» протоиерей Димитрий Смирнов, публично радовавшийся смерти Игоря Кона, хоругвеносцы или Всеволод Чаплин, воинственные заявления которого вызывают изжогу не только у атеистов или мирян, но даже у части духовенства.

Во что верит потребитель

Подчеркнуто демонстрируя свое небрежение к разумно сформулированным критическим замечаниям, «часовщики» идут на открытый конфликт с обществом

Можно было бы сказать, что все происходящее – внутреннее дело РПЦ. Однако современное православие явно стремится стать этническим признаком русских, обязательным для всех. Уже приходится слышать, что «любые нападки на основную российскую конфессию стоит расценивать как удар по русской государственности в целом». Говорят, будто критики РПЦ борются не с чем иным, как с «душой русского человека» и с «гадкой, жуткой Россией». Русского человека смолоду записывают в солдаты для войны с европейским культурным наследием: «Традиционные религии... как-то постепенно, без объявления войны оказались втянуты в смертельную схватку с главной религией XX века – западной демократией».

Нашему современнику оставляют «лишь два пути для направления своих мыслей и действий – это либо западные нормы общества потребления, либо идеалы русского христианства».

Оба этих тезиса – о нераздельности православия и российской государственности, а также об абсолютной никчемности любых иных точек зрения на действительность – настолько устоялись в православном дискурсе, что полную формулировку всей концепции легко можно найти в рамках одной цитаты: «Церковь осталась единственным институтом, который прямо говорит нам о том, что есть что-то выше тарелки с кашей... Целят в патриарха, попадают в Россию».

При этом очень характерно, что обличения общества потребления сочетаются с утверждениями о том, что «часть церковного бюджета необходимо тратить на статусные вещи – соответствующие резиденции, машины и т.д.»

Сейчас в ход пошли даже отсылки к Иосифу Волоцкому. Многим хочется верить, что противостоявшие нестяжателям иосифляне были, соответственно, «стяжателями» и хватали все, до чего могли дотянуться. Это не так: Иосиф защищал право Церкви на роскошь, но никак не возможность личного обогащения, более того, он выступал за аскетическую строгость монашеской жизни. Он вряд ли одобрил бы такое, например, рассуждение: «А почему, собственно, патриарх не может носить часы Breguet?! Успешный предприниматель, высококлассный инженер, фондовый управляющий или просто обеспеченный человек может, а глава Русской церкви – нет? Может, хватит считать чужие деньги?!».

Между Египтом и Турцией

Происходящее сейчас в православной общине – это ни в коем случае не следствие какого-то внутреннего изъяна самого православия, но это de facto огромная проблема православия и общества. Я далек от того, чтобы назвать всех без исключения нынешних традиционалистов потребителями, но то главное, в чем они обвиняют своих оппонентов, присуще и им самим, а уж стремление посеять рознь – едва ли не в большей степени. Защитники традиции не замечают, что они сами во многом представляют собой продукт общества потребления. Принцип «никто мне не указ» – вернейший признак инфантильного потребителя. Издеваясь над принятыми обществом правилами поведения, современные «традиционалисты» не понимают, что шокируют общество не менее, чем их самих шокирует гей-парад. И в точности как и в случае с гей-парадами, в их манифестациях есть элемент вызова, хулиганства: «Вам, мол, не нравится, что мы делаем? Ну так мы сделаем это еще раз!»

Возможность присоседиться к такой мощной и влиятельной социальной организации, как Церковь, очень притягательна для современного обывателя, чья личностная целостность и самодостаточность, как правило, подорваны идеологией общества потребления. Такого человека приводит в Церковь не вера, а подсознательное желание укрепить свой авторитет и возвыситься над окружающими. Эти люди не чувствуют разницы между сакральной и социальной сферами, что, кстати, вполне понятно – у нас почти никто не чувствует границ и уж тем более не способен на внутренние самоограничения. Vouloir c'est pouvoir.

Людям, испытывающим сложности с социализацией и не умеющим жить в мире с настоящим, общество потребления охотно оказывает такую специфическую услугу, как путешествие в сказку. Как нынешний российский путешественник выбирает в основном между Турцией и Египтом, так и здесь предлагается лишь два маршрута. «Где хотели бы поселиться?» – спрашивает современность очередного туриста, и он, чуть покраснев, излагает: «Ой, а можно там, где БАМы, Магнитки, высокохудожественные фильмы про разведчиков по всем четырем каналам, черная икра по 16 рублей за кило и Гагарин кругами летает?» или «Туда, где нравственность, духовность, чтоб в школах секли, швейцар дверь с поклоном, да, и икру по 16 рублей за кило... как это нету?»

Мне не жалко – пусть себе живут в сказке. Но слишком уж часто в XX веке людей заставляли умирать за то, чтобы чужая сказка стала былью.