Владимир Мамонтов: Про колесо – 2

Все это снято на стационарную камеру охраны, выставлено в Интернет и везде висит. Божена Рынска в ЖЖ выставила кучу ссылок. Я полночи их изучал, полез на соседние, читал, много думал – жалко куна.

Мы на видео красавчики. Мы самые лучшие. Только мы можем сотворить такое и угорать. Киса, не волнуйся, все будет хорошо

Теперь уже известно, что сбросили колесо подростки. Для типа прикола. С балкона многоэтажки. Их тоже засняла камера. В подъезде: как входили, как выходили.

Теперь они повсюду, камеры-то. И теперь все видно: вот Кашина бьют. Вот постового в Питере – милиция утверждала, что драки с фанатами «Зенита» не было. А нашлась запись, которая четко показывает: постового били ногами.

Такая вот у фанатов радость. Их Невский! Расступись! Подвякивай гудочками машин! Маши синим флагом! Тогда тебя, может, не подпалят файером. И даже вытащат его из-под бензобака (такой трогательный случай тоже описан, но камерой, правда, не зафиксирован).

В февральскую революцию коверкоты и бобровые шубы себе красные банты цепляли, чтобы их матросы не трогали. Об этом Бунин писал: Невский был затоплен серой толпой, солдатней в шинелях внакидку, неработающими рабочими, гулящей прислугой и всякими ярыгами, торговавшими с лотков и папиросами, и красными бантами, и похабными карточками, и сластями, и всем, чего просишь... И на полпути извозчик неожиданно сказал мне то, что тогда говорили уже многие мужики с бородами:

– Теперь народ, как скотина без пастуха, все перегадит и самого себя погубит.

Еще на той пленке видно, что народ пока не так плох: одни бьют, а другие бьющих оттаскивают. И даже пытаются милиционера защитить, призвать товарищей к порядку. Но таких меньше. Больше распаленных. Я смотрел и думал: есть два типа в народе. В одном преобладает Русь, в другом – Чудь, Меря. Но и в том, и в другом есть страшная переменчивость настроений, обликов, «шаткость», как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: «Из нас, как из древа,– и дубина, и икона»,– в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачев.

Это на самом деле тоже из Бунина, из «Окаянных дней».

Ну так вот, сбросили подростки колесо. Они, если кто еще не знает, мальчик и девочка, влюбленные. Глупые. Вернувшись домой, они стали переписываться по электронке:

Она: Я люблю тебя, убийца мой. Только не грузись на эту тему, тебя это коснулось – и все в порядке. Я понимаю, что тебя совесть мучает, но что с этим поделать? Судьба у мужика такая.

Он: Мы на видео красавчики. Мы самые лучшие. Только мы можем сотворить такое и угорать. Киса, не волнуйся, все будет хорошо.

Он, позже:  На меня завели дело. Когда-нибудь будет суд, на котором будут решать, что делать со мной. Маме сейчас 30 тыс. искать надо будет.

Она, после того как родители прекратили их встречи: Пипец, у нас в стране уже любить запрещают из-за убийства. Бред!

Новомодным кормчим доставляет удовольствие само устройство того шторма, а это, по сути, все та же старомодная власть – над теми, кого называют хомячками, быдлом, школотой

Уж не знаю, какой Емелька над этой парочкой из народа трудился, из какого древа вытачивал, но что не Сергий Радонежский – точно. С моральными основами, даже с учетом подросткового возраста, здесь нулево. Или зачаточно.

Влюбленные горделиво считают, сколько сайтов опубликовали материал о колесе.

Но постепенно, час за часом смысл происшедшего доходит и до их головушек. Мир, где остался лежать еще живой человек, которому они не помогли (он был еще жив, когда подростки спустились с верхнего этажа, они постояли, поглядели и ушли), стал обступать их все прочнее и каменней. То, что их доставляло, заставляет их моралфажить, но дело не в сленговых словечках, а в их голой и страшной сути: «Да я не хотел убивать никого ааааааааа((((((((((», – молотит по клавиатуре парень. Он в настоящем, сверлящем  отчаянии. Девочка-то была права: совесть мучает. От этого не отвертишься – будь ты четырежды мужик!  И страх, и раскаяние – все это не народная сказка, оказывается, есть в реале!

А они к этому не готовы: недоработали с ними по этой часть семья, школа, милиция, правительство, допускающее резкое культурное и социальное расслоение, элита, отгородившаяся от народа заборами и визами... Может, им в детстве котенка не подарили. Может, нужное кино не показали. Все может быть, но факт налицо: перед нами капитальная, жуткая не-до-ра-бот-ка.  И если кто-то сочтет такой подход советским, то я готов рассказывать о системе воспитания и контроля в любой развитой капстране. Хотя и там, конечно, всех уберечь не удается.

Когда будет суд, он все это учтет. Должен учесть, потому что суд – это не месть.

...История имеет поворот: всю переписку пары, взломав почтовые ящики, раскрывают другие подростки (или не совсем подростки). Они понимают: в их руках важные доказательства, но, во-первых, они добыты незаконно, а во-вторых, имеются сомнения – а может, парочку все же пожалеть? И они в свою очередь делятся сомнениями в Сети, и каждый, кому захочется, может их прочитать. Кто поймет, где искать: милиционеры, к примеру, которые проводили первые дознания про Кашина, спрашивали, что такое блог. Правда, потом их сменили знающие следователи.

В цензурированном виде размышления взломщиков выглядят так:

«Головой надо думать. Может, и хотели напугать, но получилось то, что получилось».

«Хватит страдать, НТВ все уже показало. Гуглим адрес ОВД, пишем письмо, прикладываем скрины».

«И что? Это добыто с нарушением законодательства. Разве только на присяжных давить, но вроде тоже никак».

Наверняка старшее поколение чего-то тут в лексике не уловит, но, думаю, чутье и жизненный опыт подскажут: главное, что участники переговоров не верят в милицию. Все же видели: милицию теперь можно бить ногами. А она встает и говорит: не, все в порядке!

Это как посмотреть. Новые формы жизни, иногда уродливые, как толпа фанатов, занимают Невский.  Иногда странные, как няшки и тролли, щупальцами, ростками проходят сквозь милицию, чиновников; сквозь город, сквозь государство, сквозь родителей собственных. Другие разновидности занимают Кущевскую, где месть, суд и расправу творит не законная власть – мутант. Сросшееся многоголовое чудовище.

Скажут: пугалки. Хорошо, голая суть: случай с подростками из Колпино. Что сообщает он пытливому уму? А вот что: не милиция их разоблачила. Такое, кстати, не впервые в новейшей интернет-истории. И наказать колесометателей собираются без суда или вопреки суду: «Надеюсь, этих ублюдков накажут. А если не накажут, то мы сами это сделаем. Еще и не таких травили». А говорят, у нас гражданского общества нет. Вот же оно. Не узнали? Сами? Значит, жди где-нибудь под видеокамерой конечного результата этой травли: двор, ночь. Прут. Так? Вот и на Невском обознаточки вышли – это ж не убийцы шли, не хулиганы, не пьяная гопота – фанаты главной команды страны! Читаю: милиционеры, оказывается, сами дураки – надо было им честь отдавать или испариться с улицы вовсе.

Не удержусь. Еще раз Бунин. Вот и до сих пор спорим, например, о Блоке: впрямь его ярыги, убившие уличную девку, суть апостолы или все-таки не совсем? Михрютка, дробящий дубиной венецианское зеркало, у нас непременно гунн, скиф, и мы вполне утешаемся, налепив на него этот ярлык.

Как в такой атмосфере «гуглить ОВД»?! Кому нужно это ОВД, которое готовится к реформам и гадает, какие будут сокращения?  Хотя, как видим, предложение пока еще  прозвучало. Но было отметено. «Нужно говношторм в Сети создать – его (убитого) здесь какие-то добряки жалеют, представляю реакцию хомячков».

«Оставим пи...ж о морали хомячкам, сами сосредоточимся на вбросах».

Надо признать, хомячки, которым благосклонно оставили мораль, не подвели своих ницшеанствующих пастырей. И это единственное, что утешает меня во всей этой истории:

«А мне жалко того куна, которого убило колесом. У него четыре года назад умерла жена, и он остался один, причем стал хикковать. Сидя дома и не выходя на улицу. Бедный няш. Я плачу из-за него».

Тут мне наверняка подскажут, что любители аниме, а это их сленг, вообще добрые и тихие, но они не одни в Сети: «Они убили битарда, суки. Вот зачем ты рассказал? Мне теперь тоже его жалко стало».

«Б..., мне его жалко.

Из новостей: Виктор Губин. Возраст: около 40 лет. После смерти жены жил один четыре года. Комментарии соседки: не пил, не курил. Такой добрый всегда, что ни попросишь – все поможет, сделает. Вышел в магазин».
«Поганое Колпино. Самый гадкий район Спб. Наркомания жуткая, вспомним парам-пампам, гремевший на всю страну. На мой взгляд, слова «я колпинец» сродни «я грязный наркот и дебил».

«Да я не хотел убивать никого ааааааааа((((((((((».

Не вполне был прав бунинский извозчик (который вез его, кстати, в «Европейскую», что и поныне недалеко от побоища). Есть у нового стада и пастухи. Вот как ставилась задача на раскрут истории с колесом, когда роль подростков была еще не вполне ясна: «Даже если подростки ничего не сделали, после хорошей травли велик шанс, что они во всем сознаются. Продолжайте правое дело».

О-па! Это уже не только не «наш советский суд», это Вышинский какой-то! А я-то почти уверился, что перед нами чистые Д'Артаньяны, которые, обходя чиновничьи препоны, прорываются к светлой правде и справедливости, так вот вам: «Даже если подростки ничего не сделали... После хорошей травли... Продолжайте правое дело».

Понимаю, что здесь много риторики. Пусть так. Но не скроешь: новомодным кормчим доставляет удовольствие само устройство того шторма, а это, по сути, все та же старомодная  власть – над теми, кого называют хомячками, быдлом, школотой. Вот они засуетятся! Захлопают крыльями! Понесутся копипастить! Клеймить! Отмываться!

Что ж тут нового? Слова. Оболочки. Технологии. А суть-то все та же, даже скучно: признание – царица доказательств, особенно после «хорошей травли». Мы – на вершине, вокруг быдляк. Получается виртуальная копия социального устройства презираемого «реала»? Кстати, самые толковые и чуткие это  понимают:

«Ну не толстите вы в каментах к новостям, б..., нам резонанс вызвать надо, а не показать себя уе...ми. Если вы чувствуете, что не можете тонко, то сдержитесь и не пишите ничего». Вот это сильно, это уже высокая пастушеская квалификация!

...Я все не понимал, чего меня вдруг тянет читать «Окаянные дни». Вроде нет никаких революционных потрясений на горизонте. Но у Бунина ведь книга о том, как мы умеем проспать, проморгать российскую беду. А теперь, когда кругом понаставлены камеры, мы ее видим? Мы ее фиксируем со все лучшим разрешением, а потом расследуем. И так почти каждый день. В лучшем случае мы пытаемся подремонтировать закон (пример – «журналистские» поправки по случаю избиения коллеги).

Суть же беды в том, что мы отвыкли работать с существом жизни, с древом тем самым: длительным будничным трудом мы брезговали, белоручки были, в сущности, страшные. А отсюда, между прочим, и идеализм наш, в сущности, очень барский, наша вечная оппозиционность, критика всего и всех: критиковать-то ведь гораздо легче, чем работать. И вот:

– Ах, я задыхаюсь среди этой Николаевщины, не могу быть чиновником, сидеть рядом с Акакием Акакиевичем – карету мне, карету!

А вот к той карете и колесо.