В понедельник Владимир Путин встретился с политологами, чтобы обсудить с ними президентскую кампанию.
Одной из самых важных тем встречи стало отношение премьера к «рассерженным горожанам», которая сразу после субботних митингов получила неожиданное развитие. Оказалось, что аудитории Поклонной горы и Болотной площади противопоставлены друг другу так сильно, что можно говорить о двух находящихся по разные стороны баррикад силах.
Несложно объяснить человеку, почему он не должен поддерживать американского ставленника, гораздо сложнее убедить человека, что он не должен участвовать в процессе демократического продвижения своих идей
Политолог Егор Холмогоров, присутствовавший на встрече, в отличие от многих экспертов, считает разгорающийся конфликт принципиально важным.
ВЗГЛЯД: В интервью газете ВЗГЛЯД Леонид Поляков предположил, что конфликт между Поклонной и Болотной может быть легко нивелирован. Разделяете ли вы эту оптимистичную точку зрения?
Егор Холмогоров: Не разделяю. На самом деле речь идет о фундаментальном конфликте. Это конфликт двух мировоззрений. Двух политических философий. Со стороны Путина это монархический утилитаризм. Это представление о том, что его власть не получена им в результате осуществления в политических рамках народного суверенитета, а дана откуда-то извне (и ведь генетически она и в самом деле дана была Ельциным), а демократические процедуры нужны для получения народного одобрения этой власти. И это представление о том, что власть нужна для того, чтобы сделать всем хорошо, прежде всего в социально-экономическом смысле хорошо – накормить, напоить, чтобы не было войны и т.д. И свою власть он строит так, чтобы создать максимально простую и эффективную систему принятия решений в пользу этого хорошо.
ВЗГЛЯД: Например?
Е.Х.: Путин, например, очень горд тем, что в период экономического кризиса экономика была фактически на ручном управлении, и удалось пройти эту полосу безболезненно. Конечно, при этом Путин готов говорить о демократии, праве, гражданском обществе и т.д. Но для того, чтобы улучшить дизайн власти, найти способы где-то сделать ее более эффективной. Поэтому он говорил с таким удовольствием, к примеру, о краудсорсинге, для него это действительно интересный механизм того, как можно упростить принятие решений, чтобы предварительным обсуждением сократить время и издержки на разгребание конечных ошибок. А вот, скажем, парламентская многопартийность ему явно непонятна, так как она требует увеличения времени принятия решений, заключения компромиссов, действовать не по линии максимальной эффективности, а по линии баланса интересов. Угроза возникновения такой системы явно его сердит.
ВЗГЛЯД: Какова в этом смысле логика Болотной?
Е.Х.: Представьте, приходят какие-то люди, которые начинают требовать, чтобы власть избиралась, чтобы в парламенте было много партий и они влияли на принятие решений, чтобы, быть может, правительство формировалось на партийной основе, чтобы кто-то мог сказать «Нет!». При этом люди с Болотной, с точки зрения Путина, находятся во власти сверхценных идей, которые могут привести не к добру: идеи либералов – к хаосу, идеи левых – к экономической неэффективности, идеи националистов – к гражданской войне. Самая важная для него тема – не дать народу совершить ошибку.
ВЗГЛЯД: Много ошибались, это же правда...
ВЗГЛЯД: Две эти системы могут понять друг друга?
Е.Х.: Да. Мне кажется, что Болотная вполне может понять Путина. А поняв – говорить с ним более доходчиво. Говорить, что Путин никогда не поймет Болотную, я бы тоже не торопился. В конечном счете, для меня самого, при всей моей известности в определенных кругах, уйме написанных текстов и продуманных мыслей, открытие демократии состоялось сравнительно недавно. И было настоящим шоком, в том числе и для тех, кто привык видеть во мне знамя просвещенного авторитаризма. И вот если мне потребовался немалый умственный и нравственный труд и в каком-то смысле опыт самоотречения, чтобы понять эти вещи, то почему мы думаем, что Путин «врубится» быстрее. В конечном счете, для него это более новая идея, чем для нас. А мешающий воспринять ее груз – больше. Вопрос, собственно, в том, есть ли у нас время? Для меня очевидно, что 4 марта нас ждет серьезный политический кризис. Причем думаю, что никаких шансов его развития по модели «должен остаться только один» на самом деле не существует. Останутся оба. Оппозиция не сумеет сбросить Путина – для этого у нее не хватит ни единства, ни материальных ресурсов. Путин не сможет, даже если захочет, уничтожить оппозицию – без кровавой бойни а-ля Тянаньмынь на Болотной это нереально. Надежды, что они пошумят и разойдутся, призрачны. Они придут снова. А значит, им существовать в одном пространстве вместе какой-то достаточно длительный срок. Сосуществовать сравнительно мирно и пытаясь найти точки для взаимообъяснения.
ВЗГЛЯД: А как вообще можно работать с таким протестом, как на Болотной?
Е.Х.: С ним не надо ничего делать. Ему надо дать расти, развиваться, институционализироваться, принимать долгосрочные политические формы. Фактически, это зародыш нормальной демократической и гражданской политики, которая все равно рано или поздно придет на смену нынешней модели. И на развитие этого зародыша можно повлиять лишь в одном отношении – либо его топтать и мять, и тогда он вырастет, но вырастет кривым, а люди в нем – заточенными на разрушение. Либо не топтать и не мять. И тогда все будет нормально. Но и поливать навозом и удобрениями и культивировать тоже не надо. Наша административная культивация демократии – это ужас похуже подавления.
ВЗГЛЯД: А как же «оранжевая» угроза?
Е.Х.: По-моему, это некий политологически-управленческий миф, основанный на опыте давно уже провалившейся «оранжевой революции» на Украине. Ее провал заставил США в своей политике сделать выводы, и они поставили на гораздо более страшное оружие – содействие запуску реальных демократических процессов с непредрешенным финалом. Несложно объяснить человеку, почему он не должен поддерживать американского ставленника Ющенко. Гораздо сложнее убедить человека, что он не должен участвовать в процессе демократического продвижения себя и своих идей. А если такой процесс запустился, то все, что ему мешает, в том числе существующий политический режим, оказывается в очень опасном положении. Фактически, все, что можно тут сделать, – это запустить свою версию демократического процесса. Но именно демократического. Настоящего. Интересного. Вот этого у нас, увы, пока не умеют – власть запускает всевозможные имитации, которые раз за разом быстро и позорно сливаются. Это связано с описанным выше патерналистским чувством, ведь в рамках демократического процесса люди претендуют на то, чтобы что-то решать. А это кажется страшно «неэффективным». Пока власть, в том числе и лично Путин, не поймут, что демократическая «неэффективность» – это плата за долгосрочную эффективность, прока не будет.
#{image=598644}ВЗГЛЯД: Вы – один из самых заметных представителей интеллектуалов в среде русских националистов, которые то прибиваются к Путину, то отталкиваются им. По итогам встречи есть ли точки соприкосновения сегодня?
Е.Х.: Тут все сложно. С одной стороны, Путин ругает национализм, грозится ему. Но когда перед ним встает человек и говорит: «Я – русский националист», он отвечает: «И я – русский националист». Но при этом фактическим ответом его на требования националистов является следующее: «Хотите националистической политики? Я – ваша националистическая политика. Все возможное я делаю, а если я что-то не делаю, то это невозможно». Понятно, что это сегодня для многих неприемлемо. И неслучайно националисты – заметная часть Болотной, поскольку национал-демократия опирается именно на презумпцию права русского народа решать свою судьбу.
Но при этом очевидно и то, что внутри Путина идет какой-то свой напряженный диалог с русским национализмом. Именно с ним, не с либеральной или левой идеей. И порой «государственник» затыкает в нем националиста почти силой. Особенно это заметно, когда напоминаешь ему о Манежной. Видно, что он внутренне именно с Манежной, с её возмущением, которое ему гораздо понятней Болотной. Но он ищет решение поставленных там вопросов в поиске модели эффективного государства, а не в строительстве национального государства.
Ключевая точка расхождения националистов с Путиным и, в то же время, точка диалога состоит в том, что мы считаем, что национальное государство – это и есть единственная эффективная модель государства.
#{interviewpolit}ВЗГЛЯД: Но ведь Путин вообще главный проводник эффективности как принципа, и в каких-то аспектах эта эффективность (ЕГЭ, например) куда больнее любой неэффективности. Может быть, с самим принципом эффективности что-то не то?
Е.Х.: Да. Мне представляется, эта «эффективность» часто вредит нам больше, чем любая неэффективность. Потому что это эффективность со стороны бюрократии. Вот, к примеру, пожарный на вышке сидит, и ему важно видеть, где и что загорелось, как можно раньше. И он заинтересован, чтобы все дома в городе были одинаковой высоты, а крыши покрашены в один и тот же цвет, чтобы сразу заметить огонь и дым. Это было бы эффективно. Но город живет не только ради предотвращения пожаров, и такая эффективность зачастую мучительна.
В одном случае это эффективность менеджмента с токи зрения самого менеджмента. Так сказать, формальная система, почти свободная от содержания. В другом случае ясное конечное целеполагание этой системы – «Россия – для чего и для кого существует?» В рамках логики Путина ответа на этот вопрос, увы, нет. Россия существует ради того, чтобы ею было удобно управлять.
ВЗГЛЯД: А вы хотите, чтобы управлять ей было неудобно?
Е.Х.: Мы считаем, что страна существует не для того, чтобы ею управлять. Управление – это технический момент в существовании страны. Вот в школе существует дисциплина, оценки по поведению, классный руководитель. Но школа не существует ради оценок по поведению и ради удобства классных руководителей в управлении классом. Она существует, чтобы дети учились, приобретали новые знания и навыки социализации. И школа, в которой все подчинено дисциплине и управленческому удобству, – это плохая школа.
ВЗГЛЯД: Ну вот, смотрите, парламент Чечни уже управленчески решил не выносить вопрос о русских как государствообразующей нации на голосование, потому что Путину эта идея не понравилась...
Е.Х.: Все было не так. Путин прямо отметил полное право парламента Чечни принимать и предлагать те или иные решения, но высказал сомнения в том, что это будет позитивно воспринято в других республиках, и посоветовал еще раз подумать. Никакого удовольствия Путину, отказавшись от этого решения, парламент Чечни явно не доставит. Скорее, наоборот, демонстрация такого прогиба сейчас пойдет во вред имиджу Путина. А вот наличие такого предложения со стороны парламента Чечни рано или поздно и Путину, и нашей власти пригодится. Так что журналисты с чего-то взяли «неудовольствие» Путина, а парламент Чечни с чего-то так странно его трактовал.
ВЗГЛЯД: Насколько трагическим является одиночество Путина, главный реальный соперник которого, Болотная, не может быть системно представлена, потому что вообще отрицает систему? Может ли Путин сделать себе врага из Прохорова, скажем?
Е.Х.: Вряд ли Путин переживает одиночество как трагедию. Как часть своего пути – может быть. Но не как трагедию точно. На Прохорова он смотрит явно с ироничным родительским юмором. Вот, вырастили хорошего мальчика, у которого дорогие игрушки – машинки, заводики, акции, теперь вот еще и политика. Но мальчик подрастет, и может, что-то путное будет. У меня всегда было ощущение, что для Путина важна тема наших «олигархов», которые правильно себя ведут и постепенно учатся быть настоящей элитой, как на Западе. Хотя мне кажется, что ничего общего с действительностью этот оптимистичный образ не имеет.
ВЗГЛЯД: Еще на вчерашней встрече, так или иначе, касались 282-й статьи УК. Есть ли шанс смягчить ее правоприменительную практику?
Е.Х.: Я таких перспектив не увидел. Это один из самых разочаровывающих моментов встречи. Путин явно верит в то, что нужно подавлять «разжигателей». Причем не считает это политическими репрессиями. Хотя мотивы для подавления приводит чисто политические. Думаю, что здесь обществу надо просто работать, создавая атмосферу абсолютной нетерпимости вокруг 282-й статьи и любых фактов её применения. Не отставать ни на секунды. Задавать этот вопрос Путину при каждой встрече. Короче, сделать эту статью неэффективной и контрпродуктивной для самого Путина.
ВЗГЛЯД: И еще о земле, которую можно раздать. Мы же городская цивилизация. Зачем земля? Что с ней делать?
Е.Х.: В России не может быть чисто городской цивилизации. Не тот простор. Напротив, мы очень аграрная цивилизация. После урбанизации 30-50-х начался дачный бум 60-70-х. Горожане вернулись к земле. Она нам нужна. Нужна как место, где можно построить свой дом. Завести свое хозяйство. Почувствовать себя в своей маленькой стране, пусть эта страна и всего на 10 соток. Дав русским землю, мы увидим людей с совершенно другим чувством человеческого достоинства, совершенно другим ощущением собственной обеспеченности. В конечном счете, у нас станут меньше воровать. Поскольку сейчас один из стимулов массового воровства – страх не успеть оставить детям хоть что-то. После того как «что-то» у людей будет, у них появится шанс заработать на остальное более-менее честно.