– Почему «Спираль Ксении Собчак» распространяется только через Интернет, а не издается на бумаге?
– Потому что я интернет-писатель. С 1998 года я публиковался только в Интернете и отчасти был идеологом идеи интернет-писательства. Оттуда все и пошло. Я не стремлюсь к бумаге. К тому же у меня есть политическая позиция противника убийства деревьев.
С 1998 года я публиковался только в Интернете и отчасти был идеологом идеи интернет- писательства
– А животных?
– Животные и так находятся под защитой огромного количества активистов и соответствующих организаций, а деревья никто не защищает. Хотя они такие же живые создания Бога.
В повести «Спираль Ксении Собчак» как раз продвигается эта идея. Кроме человеческих персонажей, в ней есть зеленые человечки, инопланетяне, прилетевшие на Землю. По происхождению они деревья, родственники наших елок.
– Почему вы называете персонажей реальными, можно сказать, историческими именами?
– Моя особенность, дефект или дар в том, что я решительно не могу придумать имя своему персонажу. Интернет для меня был в этом смысле находкой: я начал писать про приключения реальных знакомых – Скелетрона, Джейсона Фориса, потом в 2000 году была повесть «Сон Темы Лебедева», хорошо оцененная Рунетом. Тогда же, между прочим, меня выбрали лучшим сетевым литератором года и открытием года.
– Интернет удовлетворил жажду славы?
– Не славы. Все, что я делал тогда в Рунете, было стремлением занять свое место в новом сильном мире. Тогда не было ЖЖ, и главной формой функционирования пользователя в Сети было создание домашних страничек, разраставшихся до размера клуба. Значимость творческой личности тогда была неизмеримо больше, чем сейчас. Ведь создатели Рунета – гении, пионеры, творцы формата. Тогда ведь еще было непонятно, каким будет Интернет, скажем, через год.
– У вас никогда не возникало конфликтов с носителями реальных имен?
– Никогда. Я ведь использую реальные имена не только потому, что не могу придумать какие-то свои. Просто любое произведение – всегда коммуникация или предложение коммуникации с человеком, чье имя я даю персонажам.
Возможность конфликтов с носителями я, конечно, предусматриваю, но не думаю, что они возникнут. Есть понятие, не мною придуманное, – «реальная литература», в которой важны реальные люди и события, твой взгляд или фантазия на тему того, что происходило на самом деле. Такая позиция привлекательна как для писателя, так и для читателя.
Этому процессу есть весьма простое объяснение. Сейчас очень велика скорость обмена информацией. Гораздо выше, чем раньше. Посмотрите, например, на историю христианства, которое шло к нам почти тысячу лет. Происходил долгий процесс появления церквей, разделения конфессий, вырабатывался канон написания икон.
Сейчас же скорость передачи информации молниеносная. Если что-то появляется, то буквально через секунду оно становится всеобщим достоянием. Время создания вечных историй прошло. Наши герои живут сегодня. Про них и нужно писать. А герой сегодняшней России – Ксения Собчак.
– Она читала вашу повесть?
– Мне неизвестно, знакома она с текстом или нет. Я знаю, что журналисты пытались взять у нее комментарии на эту тему, но она отказывается их давать.
– Но почему именно Собчак герой России?
– У меня есть дар определять устойчивых персонажей. Моими героями становятся люди, что как типы будут всегда. Например, тот же Тема Лебедев. Когда в 2000 году я писал повесть о нем, Лебедев был выдающимся профессионалом, но таких профессионалов тогда существовало много. Хотя известность их была узкопрофессиональной. А сейчас он один из немногих. Но мне уже тогда, в 2000-м, было видно, что он устойчив во времени.
Еще более яркий пример с устойчивыми персонажами – повесть «Путин-Чесс». Наравне с Путиным героями там выступают и мистер Паркер, и Форис. Паркер тогда работал программистом, а сейчас это известный телеведущий, влиятельный человек. Форис – Константин Рыков, издатель, депутат.
– То есть Ксения Собчак – она… навсегда?
– Определенно. Ее жизнь будет еще более интересной и красивой. Про ее настоящую жизнь, конечно, мы никогда не узнаем, как и насколько она совпадает с публичной.
Ксюша потрясающе воспользовалась медийным капиталом, вдобавок к этому она большая труженица, постоянно работает над собой, не сидит на месте. В ней видна огромная жизненная сила, поэтому у нее просто нет шансов превратиться в то, во что превратилась, например, Бритни Спирс.
В моей повести Ксюша выступает образцом для девочек. Она избранная, единственная девушка на Земле, способная защитить человечество от нападения пауков, питающихся нефтью. У Ксюши есть волшебная спираль, активирующая силу, которой она всех спасет.
Всю свою жизнь Собчак несет этот крест. Я ведь чувствую, что и в реальности она несет какую-то – пока, может быть, неведомую нам – миссию. Она – зеркало нынешнего времени, поколения.
– Кстати, о поколении. Катя Гордон после известного скандала сказала, что Ксюша – устаревшая модель, а она модель нового поколения.
– Я Катю Гордон хорошо знаю. Личность она противная, человек неприятный и неумный, но у Кати имеется один своеобразный талант – она умеет удерживать внимание.
У Гордон есть определенная медийная одаренность, необходимая для радио и ТВ. Она неправильно формулирует мысли, подбирает слова, что порождает новые акценты. Пусть формулы Гордон неправильные и глупые, зато выглядят они свежо.
– А не будет ли так, что акценты эти прошли и человек устарел?
– Нет, в этом и заключается главная способность ее личности – всегда и во всем находить новые акценты. Ценное качество, похожее на магическую практику, когда неважно, что говоришь, но внимание тем не менее держишь.
– То есть она создает не действие, а резонанс действия. Но ведь у Ксюши происходит все то же самое…
– Нет. В этом-то как раз и заключается кардинальное отличие этих двух медийных персонажей.
Ксюша Собчак ответственна за свои слова, с помощью них она транслирует некие ценности. Катя Гордон не несет никаких ценностей. Говорить про то, что Ксюша – устаревшая модель, глупо. Потому что ценность не может устареть. А Ксюша будет и через 10, и через 20 лет.
Ксюша отвечает за свои слова, и если она говорит, что Гордон «хабалка», то это так и есть. А Гордон говорит просто скандальные вещи. Ксюша – смысл, тогда как Катя – антисмысл.
Но я вижу в Гордон определенную перспективу. И, хотя плохо к ней отношусь, признаю ее в качестве медиаперсонажа. Для меня существование Кати Гордон – неизбежное зло, с которым нужно смириться.
Так люди смиряются с крысами в подвале.
– Получается, что вы не столько литератор, сколько философ, использующий литературу как инструмент для фиксации мыслей и размышлений о нынешнем времени…
– Вы правы, но только отчасти. Ценность любой медийной личности заключается в той культурной работе, которую она производит, придавая оценку явлениям, делая акцент на по-настоящему ценном, развенчивая псевдоценности. Моя задача как раз и состоит в том, чтобы обратить внимание на недооцененные события, людей. А по возможности еще и предсказать это.
– И что можно предсказать про «сейчас»?
– Сейчас всех очень волнует «новгородское дело». А с ним происходит что-то непонятное. Процесс закрыт. Дело слушается без участия общества. Я не могу представить, в чьих интересах это сделано. Потому что закрыть процесс можно только ради подозреваемого либо ради жертвы, то есть ребенка. Но они не хотели закрытого процесса, скорее наоборот.
В интересах следствия дело закрывается, если в нем фигурирует государственная тайна. А в «новгородском деле» что нужно скрывать от общества?
А раз нет объективной оценки происходящего, то автоматически возникают (и будут возникать) самые разные интерпретации происходящего и версии. И дело это будет еще долго будоражить общество и в конце концов станет символом. А символ можно использовать в своих нуждах кому и как угодно.
Если говорить о «новгородском деле», то общественного резонанса в этот раз было недостаточно. Волнения в Интернете – это одно, а волнения в жизни – совсем другое…
– Волнения в Интернете – это только начало процесса, возможно, дальше последуют и реальные выплески…
– Сложно сказать. Раньше Интернет был революционной средой и было ясно, что за ним будущее. И вот это будущее наступило, и чувство революционности ушло. Мы не осознаем, что живем в состоянии технической и медийной революции. Произошла некоторая инфляция…
– Но если Интернет перестал быть «революцией», значит должно возникнуть что-то новое, что поднимет «революционный флаг»?
– Не думаю. Интернет революция и есть. Просто мы к нему привыкли. Как на войне, когда на третий год перестаешь пугаться войны. Так патологоанатомы спокойно обедают около трупа. И вопрос не в том, можно ли поесть около мертвеца, а в том, что именно сегодня вкусить. Революция рано или поздно обрастает бытом.
А я продолжаю отмечать революционность новых технологий. И намеренно продолжаю выглядывать факты, выносить их на поверхность. А также жду полного перехода человека в Матрицу.
Мы ведь уже частично так и живем. Все больше людей работают дома за компьютерами, получая и сдавая задания по электронной почте. Электронные деньги, покупки не выходя из дома…
В повести «Спираль Ксении Собчак» есть прибор, который называется «броузер», почти как «браузер». Такая специальная коробочка, где набираешь адрес, нажимаешь на кнопочку и переносишься туда, куда набрал, точно так же как в интернет-браузере.
Я жду, что человечество перейдет жить в Матрицу. Люди будут находиться у себя дома, а выходить из квартиры только для прогулок. Всю работу будут делать роботы, а человек будет творить информацию и себе подобных. Создавать пространство внутренних напряжений в социуме и жить в мире идей.
– Когда люди перейдут в мир идей, тогда и наступит Матрица?
– Совершенно верно. Я жду, думаю о ней каждый день. Какая она будет и когда она будет?
– А как вы видите свою старость внутри этой самой Матрицы?
– Русская деревня, небольшой кирпичный дом, соединенный мощным каналом связи с Мировой сетью, и я буду вести такую же цифровую жизнь.
Города уже будут не нужны. У каждого будет свой маленький город – это и есть Матрица. Тогда Россия окажется на высоте, потому что у нее много пространства и она сможет предоставить каждому такую возможность, став самой желанной страной в мире.
– Что происходит с литературным процессом в самой желанной стране мира сейчас, победит ли монитор компьютера бумагу?
– Сейчас, как никогда раньше, мы стали частью всемирной библиотеки – читаем в основном то, что и на Западе. И пафос современной русской литературы не такой, как раньше. Он изменился.
Появление огромного количества плохой, да пусть и хорошей, переводной литературы сделало нас провинциальными. Мы перестали быть центром мирового литературного процесса. Это чувствуется и по нашим писателям. По ним уже не видно, что они являются наследниками Достоевского или Чехова.
– По уровню затрагиваемых тем?
– Не в этом дело. Они просто не ощущают себя таковыми, а от этого идет и все остальное. Например, Сергей Минаев отстраивает себя от Бегбедера, возможно, внутренне конкурируя с Пелевиным. Простроить же его до Чехова невозможно. Не поверю, что Сережа ощущает себя именно в классической линейке. И подобная ситуация происходит почти со всеми современными авторами.
– Возможно, это происходит оттого, что книга сегодня превратилась из важного духовного объекта в обычный бизнес?
– Я не думаю, что книжный рынок вредит появлению гениального русского романа. Во-первых, литература сейчас не единственное и не главное средство порождения смыслов. ТВ, радио, кино, СМИ, Интернет – все они конкурируют с литературой.
А во-вторых, у нас сейчас писателей сотни тысяч, пространство идей раздергано. Гениальному писателю вырасти трудно. Ему сегодня нужно решительно отключиться от всего, что происходит вокруг. И в первую очередь от Интернета. Вести сколько-то лет одинокую духовную жизнь. Это подвиг.
Еще мне кажется, что литературу двигает не конфликт, а новации. Про яркий конфликт можно читать, быть увлеченным, но, закрыв книгу, все забывается, ничего не остается. Все говорят: конфликт происходит от Аристотеля. Взял почитать Аристотеля, и что он пишет? «Сюжет развивается: а) новациями, б) конфликтами».
– Получается, что подтверждение своей стратегии вы получили из глубины веков?
– Да. Конфликт, конечно, в книжке должен быть, но он не есть самое главное. А большинство нынешней литературы, как и киноиндустрии, построено на голом конфликте.