Три цвета: черный

Все нулевые телевидение удовлетворенно докладывало, скрестив пальцы: встаем с колен. Сопутствующий клубок образов подбрасывал кинематограф: Россия-которую-мы-потеряли под ручку с Россией-которая-воспряла шла к России-которой-гордиться-будем.

Усатые дворяне говорили «да-с». Герои погибали, но не сдавались. Нувориши нюхали кокс, но не забывали о духовности. Все офицеры были господами, все менты имели совесть, все чиновники – особые поручения, все менеджеры среднего звена – корпоративы в Турции. Дикие, но симпатичные.

Бандиты получали по заслугам, вампиры – по сусалам, сестры – по серьгам.

Параллельно удваивался ВВП: солдатушек месили компьютерными ядрами, «Мазды» гоняли по стенам гостиницы «Космос», черная «Волга» устремлялась в небеса.

Не по бюджету праздновали Новый год, не по погонам – День Победы.

Иногда денег хватало на покорение других планет. Иногда – на Хабенского и Безрукова сразу.

И даже в футбол иногда выигрывали не только на пленке.

Потом всё кончилось.

Всплеск киноявления, прозванного «русской новой волной», совпал по времени с кризисом. Из гламурных клубов камера переместилась в неосвещенные подворотни, из барских палат – в хрущевки, с золотых куполов – на заводские трубы, с георгиевской ленточки – на нож-выкидуху, с ровных проборов – на свиные рыла вместо лиц. Турок, фриц, упырь и черный маг уступили место главных негодяев участковому, гопнику и соседу по подъезду. Из обшарпанных коридоров ОВД выполз майор Евсюков. «Простой русский парень» присел на кортаны, закурил и сплюнул. Под французским гобеленом обнаружился ковер. Ребенок умер. Любимая дала другому. Всё зло победило, все добро сошло с ума.

Кинематограф напомнил, что жить в России опасно, а существовать – невыносимо.

На эту тему
• Василий Сигарев: Мы никогда не станем Европой
• «Волчок»: Михалков назвал это шлаком
• «Похороните меня за плинтусом»: На грани инфаркта
• Борис Хлебников: Милиционер – уличный образ страха
• «Короткое замыкание»: Про Олю-сиську и йа креведку
• Михалков о кино РФ: Уровень режиссуры чудовищный

Никита Михалков сказал внятно – «шлак». Говорухин добавил – «чернуха». Кто-то сбоку подсказал – «русофобия».

Русофобия, конечно, есть – и в кино, и в жизни. Но чаще всего русофобия – это когда о России – правду, когда язвами – наружу. Про бездушных врачей. Про ментов-садистов. Про сыночка-дебила. Про всесилие хама. Про то, что вечерняя электричка – это транспорт для бесстрашных. Про то, что всем вокруг друг на друга наплевать. Про то, что сдохнешь – не услышат.

Про то, что шампанского бутыль хорошо идет не только под французскую булку, но и как метод следственного дознания.

В отличие от Годара, Трюффо, Шаброля и Ко режиссеры «русской новой волны» не объединялись в артели, не сочиняли манифесты и не бросали вызов «приглаженному папиному кино», а молча снимали реальные образы за реальные гроши на реальной натуре. «Папы» атаковали их первыми, упорно требуя державности, оптимизма и молитовки на колоколенку. Трещина прошла почти там же, где и в Союзе кинематографистов: по живому. «Русскую новую волну» восхваляла критика, ругала элита и игнорировал народ, которому русских ужасов и в жизни хватает, так что на экране подавай пряник, великую Россию и твою прекрасную няню.

Зато кто осилил, тот теперь ученый. Если драматург Сигарев силами кинокомпании «Коктебель» снимает фильм с названием «Жить», это будет обманка хуже, чем у Куросавы (основа для его «Жить» – толстовская «Смерть Ивана Ильича»). Это будет такой страх Господень, что самое время жалеть непьющих, завидовать свалившим и снаряжать «хотя бы детей». Это фильм, после которого жить не хочется (по крайней мере в «этой стране»), хотя режиссер и призывает к обратному – живите, несмотря ни на что.

Двадцать лет назад дыхалки хватало хотя бы на «так жить нельзя». Теперь надежда сдохла, смирение устоялось. Лучше не будет, но вы все равно – живите! «Человек – это целый мир».

Три истории, один климат, один город. Понукаемый матерью и отчимом малыш мечтает сбежать с отцом – погрязшим в долгах неудачником. Завязавшая алкоголичка ждет из детдома дочерей-близнецов, да так и не дождется. Молодая пара придурковатых, но симпатичных неформалов садится не в ту электричку. Уже к середине фильма половина хороших людей умрет, половина начнет страдать.

А потом покойники воскреснут.

Писать о фильме «Жить» тяжело, смотреть его – вовсе невыносимо. Если мерить по степени проникновения в тебя, по степени самоотдачи актеров, по степени соответствия результата жизни самой – это один из лучших российских фильмов года. Один из блестящих фильмов, которые нельзя рекомендовать друзьям, а хочется рекомендовать врагам.

Сигарев любит подчеркивать, что живет в провинции, что жизнь учил не по учебникам. Тоже понт, ну так что ж: показанные в его фильме образы честны и узнаваемы. Это те самые «простые русские люди», о которых иные режиссеры рассуждают в баре «Маяк» и про которых (реже – для которых) снимают кино, набирая актеров примерно в том же баре. Но от которых отворачиваются, случайно столкнувшись с ними в транспорте. Как писал Сартр, «ад – это другие».

Нет, все-таки мы.

Испитые лица. Наивность в суждениях. Свинцовые мерзости русской жизни. Фраза «я до президента дойду». Фраза «закурить есть чё». Смиренный актер Сытый (как обычно в фильмах «русской новой волны», разутый). Ошеломительная актриса Лапшина. Восхитительная Яна Троянова, которую Сигарев в «Волчке» велел ненавидеть и которой теперь вынуждает сочувствовать. Сочувствуем. Выхода нет.

Беспросветную чернуху часто снимают и в Скандинавии, известной на весь мир своим благополучием. Чернухи полно в картинах из Африки и Латинской Америки, но беспросветность несколько легче воспринимать у моря, под солнцем, на фоне сочной природы. В России унылый скандинавский пейзаж встретился с латиноамериканской нищетой и африканской жестокостью. Кажется, что их союз выжигает душу.

«Жить» можно считать метафизической, вполне мамлеевской зарисовкой родных осин, на которых хочется удавиться. Можно (хотя это и глупо) – удачным фильмом ужасов. Точнее – все-таки триллером, где саспенс достигается не через скрежет когтей по стеклу, а в полном соответствии с русским культурным кодом, непонятным никому на Западе. Стучит в стену дома дятел. Расцветает фиалка к зиме. Гаснет в руках венчальная свеча. Тревожно. Жутко. Страшно.

Притом насилия в фильме – на три секунды. Перебарщивая с образами и метафорами, Сигарев не скатился в то, чего ждут от ужастиков: в эксплуатейшн физической боли и страдания (тут самое верное средство – пушистого котенка мучить, котят все любят), зато сполна, садист, оттянулся на боли внутренней. Введя своих героев в пограничное состояние, предложил зрителю проследовать за ними – не просто к смертям, а к трем самым страшным из них – к смертям детей, родителей, возлюбленных. Как результат – сам встал у краешка. Промелькни в фильме фальшь, ирония, саркастический смешок – убить бы его за такое было мало. Но – нет. Вроде бы нет. Режиссер не тот, кто ставит опыты и наблюдает за реакцией. Он в этом же ряду, с ними, с нами, туточки.

Будучи умным человеком, Сигарев немногословен на похоронах. И хочется гнать от себя мысль, что в их леденящей, четко воссозданной атмосфере есть что-то, помимо профессионализма и знания предмета. А именно – страсть реконструктора и корыстный расчет на узнавание или личную трагедию, вдруг всплывшую в памяти. Не может быть, чтобы избитая дорога, пластиковые венки, сумрачно жующие старухи-поминальцицы – для этого. Художник не может быть настолько жесток.

«Думаешь – ну, кто-то умер, а ведь у других целый мир рухнул», – говорит одна из героинь, как бы оттачивая замысел. Тех, кто просто умер, в массовом кино без счету, упал – забыли. Сигарев отстроил этот самый мир. Задача режиссера в том, чтобы этому миру верили. Беда фильма «Жить», что этому миру веришь.

Обвинения в русофобии и очернительстве воспоследуют, хотя очернительство – это если хуже, чем есть (и тогда вы живете в другой стране), а русофобия – конкретный и бесстыже-простой ответ на вопрос «Кто виноват?». У Сигарева виноват рок. Рок в предложенных обстоятельствах, имя которым – Россия. И только в России року противостоит столь величественное чудо, точнее – надежда на него. Надежда, которая не оправдается, но все равно – через это – жить! Любить, хотя все равно заберут. Пока живет человек, живет целый мир.

Да, подобный вывод – вода, вытекающая в море банальности. Но что и поделать, если тезис «как прекрасен этот мир, посмотри» в России не срабатывает, ничего иного придумать не удалось, большинство по-прежнему уповает на персонального Бога.

Другой России нет. Других выводов нет. Другого мира для многих не будет. Банальность так банальность. Море так море.

Шаброль так прямо и указывал: «Нет никакой новой волны. Одно море».