Вячеслав Курицын: «В башке синий тяжелый шарик…»

Теперь, спустя несколько лет, вышел роман «Спать и верить», написанный под псевдонимом Андрей Тургенев. Мы публикуем главы из этой странной и красивой книги, а также беседу обозревателя газеты ВЗГЛЯД Дмитрия Бавильского со своим старинным другом, которого он не видел достаточно продолжительное время

По мне, человек живет скорее романами, чем рассказами или пьесами. Во всяком случае, про себя я так могу сказать

– Тебя давно не было видно. Куда ты пропал?
– Я пропал? Это как у Жванецкого в перестройку: «Где вы были раньше? – Где был... Дома был». Откуда пропал? Из Москвы? Так ее из Питера тоже не видно. Здесь самодостаточная система, московской прессы, скажем, никто не читает, всё свое есть, а до Европы лететь – ближе.

– Что происходит сейчас с постмодернизмом?
– Нашла коса на камень :) Я написал об этом книгу (в сети есть) и могу, вроде, забыть. Постмодернизм же учил, что время обобщений кончается – а значит, и время теорий. Вот оно и кончилось. Мне теоретизирования уже неинтересны. Сделал – и сделал. Вот ты меня спрашивал, почему у меня ЖЖ нет: так я в этом жанре до всякого ЖЖ писал «Курицын-Уикли». Скучно возвращаться к старым идеям и жанрам.

– Как тебе живется в Питере? Чем Питер кардинально отличается от Москвы? Что тебе дал переезд?
– В Питере можно ходить пешком. В метро-такси я оказываюсь раз-два в неделю. Соответственно, другая скорость всего… Трудно пройти полчаса, чтобы не встретить знакомого. Знакомый останавливается, вы неспешно беседуете – вплоть до того, что откладываете текущие планы и идете, допустим, в Эрмитаж, где ты на прошлой неделе обнаружил нового малого голландца и теперь водишь всех его показывать. Деревенский образ жизни в имперских декорациях. Лучше может быть только в настоящей деревне у моря. Впрочем, и Питер у моря: до Финского залива почти доходит то же метро...

Еще что мне нравится – идея болота-острова. Люди могут годами не бывать на Невском, живучи на Васильевском острове. Предлагаешь такому человеку встретиться на выставке на Невском – отвечает, что был в центре весной и до будущей весны не собирается. «Херли опять поеду…» Куча народу никогда не бывает в Москве, а многие и вовсе не бывали (например, Набоков не был в Москве ни разу, но это ладно, он рано Россию покинул; но и сегодня полно таких людей). Сам я в Москве за последние три года был трижды, и все три раза по необходимости: потеря паспорта (а я типа москвич – в Москве документы менять), транзит при полете в Узбекистан и презентация на книжной ярмарке.

В общем, здесь нет суеты. И ближе природа, которая, например, в наводнениях выражается. Или в разводе мостов. Или в драках на литературных вечерах, ввиду того что люди жестче и прямее воспринимают реальность…

– А ты часто ходишь в Эрмитаж?
– Летом там толпа, не хожу, а в мирное время – раза два в месяц, может, чуть чаще. Технология у меня точечная – смотреть что-нибудь одно. Когда у нас висели триста офортов Рембрандта, трижды подряд ходил только на них. Можно накуриться – тогда интереснее как раз ходить сквозь, особо в экспонаты не вглядываясь... дожидаясь, пока один из них сам в глаза прыгнет. Недавно завис, скажем, над нэцке, которые мне, в общем-то, по барабану. Или на публику глазея – тоже интересно.

Но здесь ведь не только Эрмитаж, как ты понимаешь. Русский не менее интересен, и разные маргинальные музеи – тоже. Допустим, в городе не менее четырех музеев с трупаками: кунсткамера, гигиены, военно-медицинский и судмедэкспертизы. В последнем особо хорошо: там целый зал посвящен естественной мумификации. Это если, скажем, ты в торфе помер – не гниешь. Или от голода высох – тоже такие эффекты бывают. Так вот, в этой судмедэкспертизе (которая и находится еще в заднице полной) эти трупы вставлены в познавательные инсталляции: вот женщина на березе повесилась, вот алкоголик в коммунальной комнате высох...

На эту тему
• Виктор Топоров: Без скидок и зубоскальства
• Дмитрий Бавильский: Маринина и Дашкова убили постмодерн
• А был ли мальчик?
• С высоты птичьего полета

– Ты родился в Новосибирске, учился в Свердловске, жил в Москве, теперь Питер. Это принципиальная позиция или так сложилось?
– Есть иллюзия, что переезд решает проблемы. Вот их накопилось, бах – переехал, и все иначе. Заново типа. Переезжать-то можно не только из города в город, но и квартиры менять. Я в СПб живу пятый год – в пятом уже месте. Зимой снова перееду на новое (помня фразу гида с летнего кораблика: «А всего у Александра Сергеевича в нашем городе более двухсот адресов»). Понятно, что от себя не убежишь, но иллюзия – она ведь понятие, а не существо. Она сознания лишена, ничего не понимает и существует спокойно.

Кроме того, переезжать интересно. Вот прошлым сентябрем я переехал на Сенную площадь, и меня там избили в первый же день. В первый! – и именно день, даже не вечер. Типа скины напали на педерастов, я полез педерастов защищать, они убежали, а мне прилетело...

– Ты сначала переехал в Питер, и там возникла идея написать питерский роман, или ты переехал в Питер с целью написать роман про этот город?
– Ну, это параллельные процессы были и друг от друга не слишком зависимые. Придумал написать я в конце 2000-го – я тогда в Питере жил, редактировал там журнал. Очень пьяная была зима, литра по полтора в день. Шел по мосту (на котором ныне происходит первая сцена романа), чувствую – в башке синий тяжелый шарик, будто металлический, прыгает, свидетельствует, что надо написать роман «про блокаду». До этого, вроде бы, не было никаких таких идей, щелкнуло в одночасье. Это, кстати, неправильно, что «про блокаду». Не тему, конечно, надо придумывать, а историю. Но обошлось: хоть и неправильно замысел зародился, результатом я доволен.

– Так что всё-таки в романе важнее – тема («блокада»), город или история?
– Попробуй задать себе вопрос, что у тебя важнее – запястья, кадык или уши. Вряд ли можно ответить.

– Просто, на мой взгляд, этот роман получился про город, а не про людей, поэтому там важнее атмосфера, нежели история, которая так заканчивается, как заканчивается…
– Хорошо, что каждый свое находит. Второй раз на другом сосредоточишься. Большие книжки – для перечитывания.

– А почему история первична? Это знак современности или личное твое желание?
– «Роман про блокаду» – это что-то советское. «Напишу-ка я роман про блокаду». Тема. Нормальная идея: напишу-ка я про человека, у которого – не знаю, из памяти исчезло после аварии всё, что связано с родней. Знакомых помнит, мировую культуру помнит, кем работает тоже, а вот родственников – забыл. Или напишу-ка я роман о том, как жена богатого мужа полюбила его провинциального племянника и затеяла вместе с племянником мужа убить... Но, повторяю, обошлось в данном случае, хоть и началось с «темы».

– Какую внутреннюю потребность покрывает желание писать роман(ы)? Почему именно этот жанр, достаточно искусственный?
– А я не понимаю, почему искусственный жанр. По мне, человек живет скорее романами, чем рассказами или пьесами. Во всяком случае, про себя я так могу сказать. Кроме того, я сам люблю читать романы – чтобы неторопливо, подробно.

– «Любить и верить» – четвертый твой роман. До этого были «Аркашон» и два «Матадора». Почему все они у тебя такие разные?
– Задачи писать «разное» нет специальной, но то, что так само получается, совершенно естественно. Меня, напротив, удивляет, как людям не скучно писать «одинаково». Но тут еще и в том дело, что Курицын и Тургенев – разные авторы. Курицын для социально близких (грубо говоря, для литераторов, а в случае массового «Курицын-Уикли» – для будущих ЖЖ-литераторов), Тургенев – для всех. Курицын пишет в неклассическом жанре «текста», Тургенев – в классическом жанре «романа». То есть Курицын – это лабораторная литература, а Тургенев – конвенциональная.

– Зачем тебе псевдоним «Тургенев», если ты даже не скрываешь, что это ты. Чтобы внутренне освободить площадку для «конвенции»?
– Есть и проще объяснение, первый-то мы с Костей Богомоловым писали, а Андрей Тургенев – наш старый псевдоним. А концептуальное объяснение – да, это автор другого типа. Для покупателя Тургенева бренд «Курицын» не важен.