С высоты птичьего полета

Рубеж двух веков, двух эпох. Курицын не подводит итогов, просто ведет летопись событий, текстов, конфликтов, премиальных и сетевых сюжетов. Несмотря на сдвиг по времени, «Курицын-Weekly» читается как культурная энциклопедия 90-х.

Голос «новых умных»

Курицын и является голосом этого незаметного поколения, трагическим и одновременно комическим тенором эпохи первоначального накопления капитала

Сейчас Курицына почти не слышно. Он затворился в Питере и, по слухам, ваяет главную книгу своей жизни. Говорят, что это будет роман про блокаду Ленинграда. Не знаю, получится у него новый роман или нет, однако, самую важную книгу своей жизни он уже сделал. Совершив все, что можно. Вот и издатели на четвертой стороне обложки талдычат о том же самом: «Лучшая, по нашему мнению, книга 40-летнего автора».

Действительно, в этом году Курицын разменял пятый десяток. И по факту рождения, и по идеологическим (эстетическим) установкам Слава принадлежит к «поколению Барселоны», про которое тут недавно моя колонка была. К тому самому поколению, что сейчас набирает силу и активно участвует в культурном (и каком угодно строительстве). Это поколение «новых умных», пришедших на смену «дворникам и сторожам», это генерация людей одной ногой стоящих в советском прошлом, другой в капиталистическом настоящем-будущем; людей, озабоченных собственным видением мира, приватным существованием, хуже всего собираемым в какие бы то ни было объединения даже и по возрастному признаку. Когда на территории твоей жизни (ровно посредине) происходит серьезный исторический слом и оценки происходящего меняются на прямо противоположные, проще всего отстраниться, уйти в тень, наблюдая за окружающим миром с безопасной высоты птичьего полета.

Курицын и является голосом этого незаметного поколения, трагическим и одновременно комическим тенором эпохи первоначального накопления капитала. В том числе и интеллектуального. Потому что именно девяностые, возросшие на дрожжах перестроечного информационного взрыва, стали нашим коротким, как бабье лето, но дико энергетическим культурным ренессансом. Когда вдруг стало видно сразу во все стороны света, свобода казалась неограниченной, а символы и знаки расцвета и рассвета все прибывали и прибывали.

Приватизатор и могильщик

Писатель Вячеслав Курицын

Имя Курицына связано прежде всего с историей русского литературного постмодернизма. Главный агитатор и неустанный горлопан пм, Курицын словно бы приватизировал это направление (настроение) эстетической мысли. По книге видно, как он без устали, из недели в неделю пропагандирует творчество главных пм-фигур (Пелевин, Сорокин, Акунин), совершивших прорыв в литературном и книгоиздательском деле. Главные бренды нынешнего времени, они более не нуждаются в рекламе. Возможно потому, что раньше, в период бури и натиска, в них было вложено слишком много сил и времени. В том числе и Курицыным, которого уважали и которому верили.

Стиль недельных обозрений выглядит вполне в духе т о й эпохи – веселой, драйвовой, расхристанной, избыточной... Одного-двух, казалось бы, случайных, но таких метких словечек достаточно для полной характеристики того или иного культурного делателя. Матершинки, умеренный стеб, неформальный подход к описанию официальных мероприятий, друзья-подружки, смайлики и фирменные курицынские стилизованные лисички, появившиеся еще в газете «Сегодня»...

А потом время, в который раз изменилось. ПМ сошел на нет. На смену ему ничего такого пока что не выросло. Ждем-с. Удивляясь цельности и насыщенности одного из самых расслабленных персонажей ушедшей эпохи. В том, что пм сошел со сцены, никто не виноват. Просто ему стало тесно в рамках литры и он активно шагнул в повседневность, в самые разные сферы жизни. Впрочем, об этом нужно написать особенно. Напишу как-нибудь.

Лирика

Боря Рыжий

У нас была великая эпоха и не случится лучшего и более полного описания его, чем в этой, полумемориальной книге. Появлялись тексты и новые авторы, горстями выходили современные (и хорошие) книжки, издательства затевали серии и все более или менее были еще живы-здоровы. Даже Заходер и Боря Рыжий. Какие-то институции, кажущиеся нам вечными и незыблемыми («Афиша», «ОГИ» или слэм), начинаются во время, описываемое в оранжевой оранжерее, а другие (премия А. Григорьева, малый Букер, Антибукер) отцвели и полузабыты.

Из случайно выхваченных цитат, ниточек, обломков и обмылков дискурсов рождается... что рождается? Да ничего не рождается, просто жизнь прошла больше чем на половину, и вот сколько информационного мусора, оказывается, хранится в наших головах какими-то временными файлами, которые книжка берет и выщелкивает на поверхность.

Читая «Weekly» я давно так не смеялся, давно столько не радовался, талант не пропьешь, а тут Курицын нашел свой жанр, с которым, по амбициям своим, вовремя-невовремя, расстался.

Из-за чего случился в литпроцессе перекос, из-за которого литпроцесс до сих пор не оправился. В присутствии Славы на арене нашего цирка было интереснее жить и играть, и писать тоже. Нет, не сиротство, глупости сентиментальные, но взрослость, когда никого рядом. А тогда все было – и интерес, и кураж, а еще встречались часто, гуляли ватагой, заходили в заведения или придумывали странные маршруты. Теперь все больше виртуалим и не выносим людей, общение спасительно лимитировано.

Так стареет и покрывается мхом первое поколение людей, выросших на компьютерах и Интернете, мы и тут оказались первопроходцами, наши дети, для которых сеть и виртуальности данность, – они будут уже другими. Совсем иными, да.

Я читал книжку (ничего себе книжка – семь сотен страниц) и думал, а как можно было бы сегодня делать что-то подобное – хронику и обозрение с субъективными и задиристыми интонациями подстриженных глаз? А никак. Потому что уже не нужно. «Живой журнал» упоминается у Курицына, кажется, только в последнем обозрении, в связи с путешествием в Аркашон, где собирались разноплеменные юзеры. Просто мельком упоминается. Между тем курицынские еженедельные колонки и были таким первым русским «ЖЖ», авторизованным блогом, который Курицын, нос по ветру держащий, очередной раз угадал. А мы теперь другое, мне даже в своем «ЖЖ» не хочется этой расхристанности и босоногости.

И я другой, и время другое, а книжка – да, такая, какая и должна быть. Короб-ворох. Сундук, стоящий в углу чердака и заваленный всяческим хламом. То, что доктор прописал. Литературный памятник во всех смыслах. Тяжелая оранжевая плита, в которой замуровано время.

В которой замурована целая жизнь, причем не только страны и дискурса.

* Признан(а) в РФ иностранным агентом